Елена трет лоб, в виске снова пульсирует боль — из-за того, что электричества нет, а окна они боятся открывать, чтобы не привлечь внимание мертвых, в библиотеке душно, пахнет старыми книгами, слипшимися от времени страницами, пыльными переплетами, и все это действует Елене на нервы. Ей нужно больше гулять, вспоминает она какие-то полустертые из памяти советы для беременных, и едва успевает подавить порыв рассмеяться: прогулки сейчас точно не пойдут на пользу ни ей, ни Маленькому Пассажиру.
— Он защитил нас там, у магазина, — напоминает она Серене — той, конечно, идет образ жены, ведущей за собой воинство, но здесь сейчас не только ее преданные поклонники, привыкшие воспринимать каждое ее слово как откровение Божье. — Всех, кто там был — значит, по твоим же словам, мы все праведники.
Это настоящий сюрреализм, говорит она себе: они как будто участвую в теологическом диспуте, пока вокруг мир решительно намерен их всех сожрать.
В том, что «мясник» никакой не посланник, она не сомневается, но Серена явно оседлала любимого конька, и Елена прекрасно знает, как упряма та может быть — значит, нужно найти что-то, что ее переубедит. Заставит передумать.

Висок пульсирует болью, Елена трет и трет, слушая препирательства Фрэда и Серены, к которым подключается Кэтрин, слушает что-то блеющего Дональда.
Сэм, разумеется, вновь настаивает на том, чтобы всем оставаться в библиотеке — его послушать, они не должны были даже выходить за едой — но Елену тревожит другое: то, каким у Фрэда становится лицо, то, как он сжимает кулак.
Какое-то мгновение ей кажется, что он сейчас ударит Серену, и она не единственная, кому это приходит в голову, потому что Серена холодно предупреждает мужа о расплате за этот поступок.
Обещает, что Мясник его убьет — с такой уверенностью, как будто точно это знает.
Дэвид, держащийся позади, баюкающий руку, не вмешивается, но Елена находит его взглядом, думает, не в этом ли причина его распухшего носа и осторожных движений: он попытался тронуть Серену и поплатился?
Но с чего бы, обрывает она саму себя почти сразу же: Мясник совсем не знает Серену Джой, уж такое бы знакомство от Елены, изрядно покопавшейся в биографиях обоих, не ускользнуло.
Не знает, но Серена уверена, что он вступится за нее — ах да, он же посланник.

— Вы хотите уйти? — спрашивает она Серену, но вспышка Фрэда оставила очень неуютное чувство, которое сложно чем-то перебить. — Ты и этот... человек, вы хотите уйти?
— Я уйду с ними, — тут же встревает Том, но, ей-богу, кому он сейчас интересен.
— Куда? — продолжает выспрашивать Елена. — У тебя или у него есть план?
— Пусть убирается вместе с этим психом! — требует Кэтрин, пока Дональд мнется, не зная, к какой стороне примкнуть.
Елена снова тянется к виску, неловкое движение, острый, неровный ноготь царапает кожу, пунктиром проступают красные пятна. Она трет, но только размазывает, глубоко вздыхает.
— Я хочу отсюда уйти, — произносит она громко.

Джигсо отливает, сосредоточенно разглядывая унитаз. Со стояком это целое искусство, которое не слишком ему дается, но запах собственной мочи его внезапно успокаивает. Напоминает Трентон — и это действует успокаивающе.
Затем он ловит себя на том, что голоден — это интересно, потому что Трентон отбил у него и желание есть, разве что когда голод подпирает как следует, но сейчас он в самом деле хочет есть. И не эти сраные чипсы и крекеры. Он хочет сожрать что-то реальное, что-то настоящее, а не эрзац.
Что-то, что недавно дышало и ходило, было теплым и живым, вот чего ему хочется.
А еще ему хочется уйти. Здесь, в этой библиотеке, все слишком орут, слишком истерят, в таком гомоне ему за собственными мыслями не угнаться, и уж точно вся эта орущая свара попытается ему помешать, когда он решит, что пришло время заняться блондинкой.
Они не помешают, но все испортят, испортят весь момент, и Джигсо знает, что ему нужно уйти подальше, чтобы не торопиться.
Чтобы сделать все так, как нужно — сделать наконец-то все правильно.
Он не знает, как это, правильно, но уверен, что поймет, когда нащупает верный тон — это как пение: фальшивая нота чувствуется сама собой.
При мысли об этом — не о пении, а о том, как они с блондинкой Сереной Сереной Сереной останутся вдвоем — голод усиливается; Джигсо не обращает внимания, но, выходя из туалета, он скалится, будто уличный пес, почуявший что-то, что не поддается скудной собачьей классификации.

— Нам нужно выгнать их! — стоит ему показаться, как тощая сука снова принимается визжать — Джерри уже всерьез рассматривает идею сломать ей ее тощую шею, но она, будто чувствуя опасность, держится от него подальше, за чужими спинами, подбирается к блондинке. — Пусть уходят! Я не проведу ни ночи под одной крышей с убийцей! Уходите! Уходите по-хорошему, пока можете, Серена! Убирайся!
Джигсо смотрит на нее, потом переводит взгляд на блондинку, задерживается на ее светлых волосах, прямо залипает, знает, что залипает, и ничего не может с собой поделать.
Чуть дергает плечом — ему наплевать, сделают, как она решит: ее тоже гонят прочь, почему бы не свалить, не найти место, где никто не будет так орать.
Там, на улице, эти ребята показались ему довольно тихими — компанией куда приятнее, если бы не норовили оторвать от него кусок.
— Если он послан Господом, то разве не в ответ на все наши молитвы? — подает голос та, другая, темноволосая невысокая девка. У нее на лбу опухшая царапина, но на вид она весьма бодра — Джигсо терпеть таких не может, у него была докторша, похожая на нее, такая же юркая, деловая, пронырливая, все спрашивала, что он чувствует, что он чувствует при таких обстоятельствах, что чувствует при сяких, все лезла куда-то, не понимая, что долбится лбом о бетонную стену, за которой ничего нет.
И хотя никаких особенных успехов она не добилась, Джерри ее все равно терпеть не мог — уж очень она его бесила своей прилипчивостью.
— Все так, как ты говоришь, Серена, — не унимается девка, — он — Избранный, он нас всех спасет, и не только нас. Если у него иммунитет, он спасет тех, кого должно спасти, разве не в этом смысл? Не для этого он появился здесь? Не ради того, чтобы ты его направила, привела к тем, кому уготовано спасение?

Он спасет, повторяет Елена, но не сомневается в том, что Серена слышит: ты спасешь. Под всей этой наспускной благостью достанет и тщеславия, и гордыни, пусть даже она сама этого не осознает — ну конечно, только Серена Джой знает о Его планах, только Серена Джой понимает больше прочих.
Серена Джой, спасительница человечества,  Мессия, назначенная Божественной волей нести этот крест,  — и Елена давит на это, надеясь, что это сработает.
Надеясь, что они дойдут до радиостанции.
— Они все узнают истину. Узнают то, что известно мне, — бесхитростно вторит ей Том, влюбленно глядя на Серену, и Елена про себя готова взмолиться кому угодно, чтобы ее догадка насчет Серены была верна.