Когда теряешь всё в одно мгновение - остается только пустота, на смену которой приходит разрывающая боль, вперемешку с ненавистью ко всему живому. Особенно, к себе. К тому, что ты жив, а люди, куда более достойные, погибли... Нет, даже если бы они просто лежали в сырой земле было бы легче. Легче принять, что на войне умирают каждую секунду, но умирают как герои, за свободу, за победу... А не как овцы на заклание.
Раз за разом прокручивая в голове события посдней недели, Таисия в бувально смысле металась из угла в угол небольшой квартирки, а потом без сил сползала по стене и плакала, пока не кончатся слёзы, а всхлипы не перейдут в звуки, больише похожие на скулёж раненного зверя. Ей хотелось бы кричать, проклинать всех проклятых фашистов, всех ублюдков, стелящихся перед ними ковриком, но голос давно был сорван, как и ободрана кожа на руках из-за попыток открыть входную дверь, которую заперла Лидка... Предательница, шалава несчастная.
В здравом уме Тася бы никогда так не назвала подургу детства, даже пускай крутивгую романы со всеми подряд, но сейчас она чувствовала себя умирающим раненым зверем, который уже не может ни рычать, ни отбиваться, но ненавидит всех. Ненависть была просто единственным, что помогало жить. Заставляла пить, а не просто лежать на полу, тупо пялясь в стену несколько часов напролет. 
Это было каким-то вечным замкнутым кругом, личным адом, от которого сходишь с ума. Тае уже казалось, что она снова слышит звонкий смех Юрки, рассказывающего, как они ловко фрицев обдурили, ворчание капитана Артемьева и его покровительственное "подрастешь - поймешь", бесконечный вопросы четырнадцатилетнего Шуры, который так мечтал стать хирургом... Они даже договорились, что она заберет его в Ленинград, покажет набережную Невы и сводит в кино... И вот тогда Таисия вновь начинала плкать, порой беззвучно, порой содрогаясь от рыданий, а порой просто шепча что-то неразборчиво, затыкая собственные уши, словно действительно слышала все эти голоса. Голоса, погибших из-за нее.
И нет, за полтора года войны они положили достаточно народу. Тася не плакала, когда из-за них расстреливали заложников, показательно казнили с десяток человек за каждого убитого немца, это была та цена, которую они платили за свободу, за родину, за миллионы других жизней. Она не ревела, когда кто-то из них пропадал, попадал в застенки "Гестапо", не подавала вида, когда кто-то из полицаев начинал об этом рассуждать. Даже собственной смерти не боялась. Но её никогда не угнетало то, что она лично отправила на смерть всех, кто все эти полтора года был рядом, кто не давал упасть и напоминал, что до победы осталось чуть-чуть, что Москву отбили и выгонят проклятых фрицев прочь совсем скоро, строил вместе с ней планы на мирную жизнь...
Ей нужно было быть умнее. Нужно было. Но уже было поздно.
Если честно, больше всего угнетало то, что она живая. Живая, здоровая, у себя дома, не в застенках... В пустой квартире, где все кричало, напоминало о том, что еще неделю назад они ужинали здесь с тётушкой, рисовали с Шуркой... А теперь их нет. Их нет. А она есть. Есть её двоюродные брат и сестра, оставшиеся сиротами в деревне у бабушки и не знающие, что их мать мертва.  И вряд ли когда-нибудь узнающие.  Если они вообще были живы.
Тая не поручилась бы сейчас за это. И, наверное, правильнее было бы найти в себе мужество уйти из жизни самой. Только ни ярости, ни боли не хватало на то, чтобы решиться на такое. Она брала в руки бритву, смотрела вниз из окна, но понимала, что это будет позорным бегством от того, что совершили, от ответственности. И поэтому все повторялось - сон, слёзы, апатия, ярость, попытки открыть двери, сон... Замкнутый адский круг, в котором терялось ощущение времени.
Наверное, поэтому звук поворачивающегося в замке ключа в мертвой тишине квартиры звучал оглушительно громко, заставляя недоверчиво распахнуть глаза, садясь на кровати и прислушиваясь, потому что это могли быть её собственные фантазии. Но нет, второй оборот ключа... 
К ней никто не приходил. Лида вернулась? Тогда можно лечь и не обращать на нее внимания, лучше помереть от голода, чем с этой предательницей общаться. А если кто-то другой? Если кто-то чудом выжил?
Робкая, эфемерная надежда заставляла встать и получше закутаться в накинутую поверх длинной ночной сорочки кофту, прежде чем нерешительно протянуть ладонь к ручке двери, ведущей в коридор, но все же замирая и прислушиваясь... Мало ли. Самобичевание не отменяло вбитых привычек и интуитивного ощущения опасности.
Она бы не удивилась, если бы за ней пришли… Но тогда бы никто не церемонился и сделал это очень давно, да и не так деликатно обошелся бы с дверью. Если бы у Лиды взыграла совесть, она бы болтала без умолку... Уж этот звонкий голос было бы сложно не узнать. И сейчас Тая не могла понять – ей все-таки мерещится, разум окончательно поверил в галлюцинации, чтобы хоть там еще раз увидеть родные лица, или там, за дверью, правда кто-то может быть. И от этого было страшно выходить, не понимая, что происходит, не будучи уверенной, что она вообще готова видеть людей…
В её нынешнем состоянии, пожалуй, не стоило ни с кем общаться. Заплаканная, уставшая, истощенная, ненавидящая весь мир и себя больше всего – уж точно не лучший собеседник и достойный солдат своей родины.

Отредактировано Irene Hamilton (2021-05-23 09:56:07)

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Некогда бывшая белой краска на двери уже успела заметно потрескаться, так что при желании можно было бы несколько кусочков поддеть ногтем и просто отодрать. Сеть мелких трещин тянулась вдоль простенького выступающего орнамента, по краям, а около ручки и вовсе все давно облупилось. Тётушка и раньше жила скромно, а бомбёжки и война и вовсе многое в доме изменили до неузнаваемости, превратив светлую и уютную квартиру в пустую и немного пугающую.
Особенно, сейчас, когда в наступившей тишине казалось, что Таисия слышит стук собственного сердца, отсчитывающего будто бы последние удары. Она никогда не верила в мистику, будучи человеком образованным, но не могла отрицать это странное чувство, называемое интуицией, когда еще ничего не случилось, нет никаких видимых признаков опасности, но внутренности уже скручиваются в тугой узел, а всё тело напрягается, готовясь драться или бежать. Хотя, пожалуй, в нынешнем состоянии её не спасла бы даже ударная доза адерналина - голод, эмоциональное истощение, недосып, нервные срывы сильно подкосили и без того подорванное войной и почти непосильной работой здоровье. А ведь Савенко и в мирное время пошла в медицину не от того, что сама никогда ничем не болела, наоборот, её медицинской картой можно было бы  убить при желании, а сдавать все нормативы позволяло только нечеловеческое упрямство и сила воли, заставляющая и тренироваться, и учиться наравне со всеми остальными, да еще и пробиться в хирургию, которая до сих пор считалась преимущественно мужским делом.
Но стоило услышать знакомый голос в прихожей, как Тая отчетливо почуствовала себя крохотной девочкой, на которую вылили ведро ледяной воды. Это был словно удар тяжёлым обухом по голове от осознания, что вот... вот за дверью сейчас причина всех её бед. Из-за Григория все пошло наперекосяк еще в Рождество, когда ей нужно было торопиться к своим ранненым, а она была вынуждена сидеть и делать вид, что ей очень интересно послушать байки фашисткой собачки, едва отошедшей от наркоза. Надо было прирезать его еще тогда в операционной, не тратить на него ни медикаментов, ни бинтов, ни времени. Только тогда Савенко еще верила в клятву врача, что пациент есть пациент, кем бы ни был. Не смогла, не отправила на тот свет. И за это поплатилась.
Если бы эта тварь осталась лежать в земле, то сейчас можно было бы спокойно собираться на ночное дежурство, заплетать тугие косички, которые легко укладывались под медицинскую шапочку, гладить шерстяное платье и точно знать, что они победят, что взорвут этот проклятый телеграф и комендатуру. Таким ведь был  план. Был. Пока всё не порушилось из-за его неуместных приглашений на свидания, провожаний, а потом этих чёртовых танцев, на которые Тая по доброй воле не пошла бы никогда, если бы капитан Артемьев не усмотрел в этом возможность что-нибудь узнать... Узнали. На свою погибель.
Вдохнуть получилось не сразу. Как и осознать, что её бьет мелкая дрожь. Нет, не от страха. От подкатывающей к горлу истерики и желания, то ли просто сползти вдоль стенки и завыть раненным зверем, то ли просто схватить что под руку попадется и попытаться раскроить ему голову прямо там. Плевать, что расстреляют. Её всё равно убьют. После такого не выживают. Савенко дурой не была, чтобы не понимать, что её связь с партизанами сейчас стала самой очевидной, да и все равно... кто-нибудь сломается, кто-нибудь сдаст. Они потеряли слишком многих, почти всех, чтобы верить, что после такого все будут молчать. У кого-нибудь сдадут нервы.  И лучше уж тогда забрать с собой на тот свет хотя бы еще одного предателя.
Шумный вдох все же позволил осторожно толкнуть дверь, плотно затворяя её и максимально тихо и медленно делая шаг назад, словно боясь, что даже пол в квартире может выдать.
В аду дождешься...
Внутренний голос наконец очнулся от ступора, тихой яростью отзываясь на напоминание о проклятом предложении и начисто игнорируя то, что даже если бы ей пришло в голову играть эту пьесу до конца, чтобы убить побольше немцев, то выйти из квартиры не было физической возможности. Разве что в окно, но вариант с таким бессмысленным самоубийством Таисия давно отмела, нужно было забрать с собой кого-нибудь еще, хоть так отомстить за всех замученных и убитых.
Взгляд карих глаз поспешно метнулся по комнате, пытаясь сообразить, что здесь могло бы хотя бы немного ей помочь.  Савенко прекрасно понимала, что в нынешнем состоянии довольно слаба, да и в целом физические силы неравны, чтобы пытаться банально придушить – веревкой, лентой, чем угодно, а потому этот вариант, пусть и был самым простым, отметался сразу.  И придумать какой-нибудь другой нужно было срочно. 
Аккуратно и стараясь не шуметь, Тая все же подошла к письменному столу, на который по привычке кинула сумку, с которой ходила в госпиталь. Увы, никаких инструментов там не было, зато был простенький складной нож, которым она точила карандаши, открывала консервы и вообще использовала в любой ситуации. Да и сейчас пригодился.
Можно было бы, конечно, взять молоток, но слишком рискованно – не факт, что будет возможность ударить сзади по голове, а у шила слишком короткая игла и бить ей было бы неудобно, так что даже небольшое лезвие такого ножа, рукоять которого Савенко покрепче сжала, сейчас выглядело более удачным вариантом, чтобы хотя бы попытаться ударить. При удачном стечении обстоятельств – прямо в горло или в печень. А в остальном, то хоть в живот или бедренную артерию. Не важно куда… Лишь бы просто бить, пока не кончатся силы, пока не убедишься, что тело начинает остывать, а бывшая некогда горячей кровь стягивает тебе кожу и по щекам катятся слезы не от боли, а от облегчения, от осознания, что ты хоть как-то отомстил, что одним ублюдком на свете стало меньше, что больше он никого и никогда не убьет.
Эта мысль даже помогала почти спокойно вдохнуть, открывая дверь в коридор и тихонько выглядывая из комнаты, благоразумно держа правую руку с зажатой в ней ножом за спиной. Прихожая была пуста, лишь появившаяся шинель на крючке выдавала присутствие другого человека в доме.
- Если вы не заметили, здесь было заперто, я не могла прийти, - собственный голос звучал непривычно, он был давно сорван и сейчас от напряжения и вовсе самой Тае казался картонным, слишком выдающим, что мысли у нее совсем не о вине за то, что, по факту, не явилась на собственную свадьбу.
Савенко не спешила проходить на кухню, так и замерев у двери, чтобы её косяк частично закрывал обзор находящемуся там Григорию, не показывая неестественной заведенной за спину руки, а полумрак коридора и вовсе скрадывал напряжение в позе и чересчур пристальный взгляд карих глаз, который раньше всегда был спокойным или, на крайний случай, возмущенным, но никогда не становился таким обжигающе холодным и оценивающим, примеривающимся. Играть смысла не было. Тая не собиралась быть актрисой, ей нужны были пара секунд неожиданности и несколько шагов навстречу от собеседника.
- Что, даже не обнимите? Вы разве совсем не соскучились? – в здравом уме доктор Савенко, отмахивающаяся от любых ухаживаний, считающая непристойным даже то, что её провожают до дома, не предложила бы такое. Она сама влепила ему пощечину за попытку подойти слишком близко, но сейчас даже попыталась выдавить из себя улыбку. Хотя, наверное, вкупе с припухшими и покрасневшими от слез глазами выглядело больше похожим на усмешку и начинающуюся истерику.

Отредактировано Irene Hamilton (2021-05-24 11:21:46)

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Кажется, несколько мгновений тишины можно было бы зачерпнуть ложкой или спокойно разлить в пустующие кружки. Честно говоря, стоило бы нервничать, но на смену первой вспышке гнева пришла холодная и расчетливая ярость, которая не давала даже на секунду усомниться в своем решении, рассмотреть варианты, что что-то пойдет не так. Всё уже пошло наперекосяк. Терять больше нечего. Значит, и бояться тоже.
В конце концов, ну, что ей сделают? Запытают до смерти - так эта участь её в любом случае ждёт, что жив Григорий, что мёртв. Публично повесят? Тоже вариант никак на зависит от того, отомстит она еще одному фашисткому ублюдку или нет. Страшнее смерти и всех выдумок этих уродов уже не сообразить, а к ним готовишься, понимаешься на что идешь, еще когда впервые воруешь медикаменты или оставляешь партбилет, помогаешь прятать бывших друзей и соседей от расправ и облав. Тая видела ребят, которые были намного её моложе, но плевали кровью с виселицы на всех своих палачей. Потому что им было за что воевать. Им было кого любить и ради кого стоять до последнего. Они понимали, что дальше всё равно жизни нет, а их дело правое, эти смерти напрасными не будут.
И Тася понимала. Предельно четко это видела в глазах детей, расстрелянных только за то, что родились в еврейских семьях, в слезах изнасилованных девочек, которые еще вчера ходили в школу, в изуродованных телах своих друзей, которые не позволяли фрицам творить всё, что вздумается. Слышала в сводках новостей с фронта. Каждый вечер прокручивала в голове воспоминания о маленькой комнатке в общежитии, об улыбчивой соседке Сонечке, о потертых ступенях родной кафедры, об отеческом похлопывании Михаила Григорьевича... Они справятся. Даже если она сейчас не вернётся, Ленинград выстоит, Москва выстоит, Красная Армия погонит немцев прочь и вздернет их проклятого фюрера как шавку подзаборную у всех на виду. Пусть её не будет. Зато и эти уроды землю топтать не будут.
И вера в это помогала быть абсолютно спокойной, поудобнее перехватывая нож за спиной и даже делая вид, что слушает собеседника.
- Пришла бы, - спокойно, но все так же отстраненно отозвалась Таисия, ничуть не соврав, просто не добавив, что пришла бы с оружием и, кроме Григория, попробовала бы еще пару фрицев в комендатуре  отправить на тот свет.
Мысленный голос даже присвистнул от того, как Казанцев ей заваливает о том, что в комендатуре её не тронут. Да с чего бы? Они внезапно подписали мирный договор, СССР больше не воюет с Рейхом, а всех пленных помиловали и отправят в санаторий на минеральные источники?
Язвительность так и рвалась наружу. Конечно, она не верила ни единому слову, скорее допуская, что ему просто не хочется с ней возиться - отчаявшемуся человеку только дай надежду, помаячь перспективой выжить, и он на всё готов, зато потом так приятно эту надежду отнимать, видеть ужас, панику, мольбу... Спасибо, плавали, ложкой кушали, на себе тоже пробовали. Савенко слишком хорошо и давно знала немцев, чтобы даже на секунду допустить, что они позволят хоть одному человеку, связанному с партизанами выжить. Нет, они убивали и за меньшее. Тут ничем не откупишься. И в возможность выжить верят только полные идиоты. Пути назад уже нет.
И поэтому сейчас Савенко лишь сверлила взглядом Григория, который явно чувствовал себя в безопасности, уже считал, что победил. Что ж, ей же легче.
Стоило лишь подождать, когда каратель сделает к ней шаг, чуть приподнять голову, спокойно глядя ему в глаза, чтобы возникала видимость, что она правда его слушает, готова к диалогу и ей не хочется попробовать укусить руку, которая так вольно поправляет её волосы. Тая терпеть не могла, когда к ней, даже так мимолётно, прикасались без разрешения или просьбы.
Плохо догадывался, козёл недобитый…
Злая мысль буквально обожгла, заставляя холодно и цинично усмехнуться.
- Нам не о чем говорить, - резко и грубо выдала Тая, пользуясь неожиданностью и резко подаваясь вперед, выкидывая из-за спины руку с ножом и пытаясь ударить мужчину в грудь.
И только по тому, как лезвия легко скользнуло, пропарывая ткань, но не плоть, она поняла, что дело – дрянь. Уставшая, ослабленная, потерянная, промахнулась… на ровном месте промахнулась. И нужно было бить ещё раз, не давать опомниться, но получилось только сделать инстинктивный шаг назад в коридор, словно зачарованная глядя расшившимися то ли от ужаса, то ли от шока глазами на то, как капли крови всё же отчетливо выступают на одежде Григория.
И в следующую секунду внутри словно распрямилась тугая пружина, заставляющая кинуться к двери в ванной и тут же захлопнуть её за собой, запираясь на щеколду.
Нужно было бежать ко входной… Но открывать её было бы слишком долго. А тут была бритва. Острая бритва, которой легко можно прерваться свои страдания и попробовать защититься, потому что на милосердие точно рассчитывать не стоило. А значит, как и любой загнанный зверь, Тая собиралась бороться до последнего, отступая в самый дальний угол маленькой ванной и отходя от прямой линии с дверью, если вдруг её решат изрешетить автоматной очередью…

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Небольшие квадратики коричневой плитки неприятно холодили босые ступни  и сразу бросались на глаза, стоило оказаться в небольшом помещении, где ютилась ванная, туалет, небольшая деревянная скамья, с наваленными на неё тазами разного размера, да посередине у стены тумбочка под всё хозяйственное, над которой висело зеркало. Из стеклянных недр на Тасю смотрела абсолютно непохожая на нее уставшая, исхудавшая девочка с растрепанными волосами и слишком лихорадочно блестящими глазами, потому что первым порывом было кинуться именно к тумбочке, распахивая её дверцы и все-таки хватая пресловутую бритву.
Раньше, еще до войны, она принадлежала дяде, но с тех пор, как он ушел на фронт и не вернулся, её никто не трогал, словно напоминание, безмолвное свидетельство, что когда-то здесь жили счастливые люди, у них была семья, а теперь эту вещь судорожно приходится сжимать, мысленно прокручивая вопрос, сколько ей потребуется секунд, чтобы полоснуть себе по горлу и что её правда не успеют спасти, даже если очень захочется.  Это будет быстрая и не самая болезненная смерть. Уж точно лучше того, что для нее приготовил Гриша и его приятели из Гестапо, которым фантазия на издевательства никогда не отказывала.
Если честно, порой Таисия даже сомневалась, кто из них заканчивал медицинский институт... И это подогревало уверенность, что лучше самой - быстро и наверняка. Она слишком многих повидала, кто и после простых разговоров, не допросов, лез в петлю или навсегда замыкался в себе, не сумев даже поговорить. И это не было преувеличением, свидетельства бесчеловечной жестокости и наплевательского отношения к чужой жизни смотрело на нее почти каждый день пронзительными голубыми глазами старшей сестры Шуры, девчонки семнадцати лет, которая онемела и дважды пыталась себе вскрыть вены после того, как её изнасиловали несколько немецких солдат. Таю, видавшую, как людям руки и ноги отрывает, проводившую ампутацию банальной пилой на столе в землянке, слышавшей, как ломаются кости друзей, глохнущую от их криков и не успевающую стирать одежду от крови, действительно тогда бросало в дрожь, когда приходилось перематывать тонкие ручонки с кривыми шрамами и, поднимая взгляд, натыкаться на абсолютную пустоту в глазах, фактически, еще ребёнка, который её беззвучно спрашивал: "Зачем? Зачем ты меня спасаешь?".
Савенко никогда не спрашивала Шуру, что тогда произошло, понимая, что если четырнадцатилетний лично после такого не просто всаживает взрослым в грудь пули, а рвется допрашивать "языка", то что-то страшное. Каждый раз, глядя, как друг буквально за руку выводит сестру из комнаты, заставляет есть, что-то шепчет успокаивающее, гладит по волосам, а в ответ получает только глухой скулеж, Тая боялась... Боялась, что с ней случится что-нибудь такое. Лучше сдохнуть. Самой. Быстро и с честью. Как полагается. Оставаясь собой. Не потерявшись в этом бесконечном круговороте боли и воспоминаний. Не умоляя кого-то закончить твои страдания.
Но дверь ванной все еще была на месте, никто не пытался её выбить. Это заставляло напряженно замереть и прислушаться.
Нет, Григорий точно был жив. У нее нож, так и выпавший от осознания собственной неудачи, точно прошел по касательной по рёбрам. Там не было жизненно важных сосудов, она не повредила ему ничего. Так, глубокий порез, уж точно не осколок гранаты, что пришлось ему из плеча накануне Рождества доставать... Выживет. Да что там выживет - ещё много кого переживет и убьет. Её, например.
Поэтому все-таки не стоило подходить к двери. И, может быть, надо было бы бояться, но бритва в собственных руках внушала уверенность, заставляла поверить, что здесь только она сама решает свою судьбу. Право распоряжаться собственной жизнью и её продолжительностью у нее никто не отнимет, что уже заставляет почувствовать себя почти хозяйкой ситуации. В конце концов, Таисия же с самого начала, еще когда немцы только пришли в Псков, знала, чем все кончится, не испытывала иллюзий, что сможет дожить до победы... Нет. Медики умирают даже чаще, чем солдаты. Попадают под горячую руку, чем-то не угождают командованию.
Поэтому сейчас слова Григория заставляли лишь мысленно фыркнуть. Её всё равно вздёрнут, она не настолько дурочка, чтобы верить в ерунду о том, что он сможет ей помочь, если будет вести себя хорошо и слушаться. Пусть заливает это кому-нибудь другому.
Да и тезис о том, что хуже, был очень спорный. В нем было слишком много недосказанности, о которой уж очень тянуло съязвить, и Тая даже набрала для этого побольше воздуха в легкие, когда следующая фраза из-за двери заставила её в недоумении нахмуриться.
Как он мог договориться? С каких пор ручные шавки стали равными, чтобы о чем-то договариваться с фашистами?
И можно было бы отмахнуться, списав на очередную ложь. Но, во-первых, Савенко не считала Григория настолько умным, он был прямолинейным, как топор и недалёким, как пробка от вина, чтобы придумывать настолько сложные схемы обмана. Да и ради чего? Ради того, чтобы она не орала, когда он и так может её изнасиловать?
То есть простое вранье в стиле: «Всё будет хорошо, обещаю», было ожидаемо и не ново. На него все щедры, когда знают, что все равно пристрелят, но было бы неплохо еще и получить искреннюю признательность и старания от жертвы, заодно насладившись отнятой надеждой. Но конкретика… Конкретика – это уровень пилотажа повыше. Да, немцы могли, хотя тоже скорее ограничивались, чем попроще, считая, что у русских у всех поголовно мозгов не достаёт. Хотя, учитывая, с кем они общались, неудивительно. От подзаборной шпаны и предателей другого ждать и не стоило.
И дело было даже не в том, что Таю могла заинтересовать предложенная жизнь, нет, это был не тот товар, за который стоило торговаться – все равно всегда проиграешь. Но если её не собирались убивать, если Григорий умудрилась договориться с гауптштурмфюрером, то, может, и подобраться к нему поближе будет проще. В конце концов, надо же перед смертью забраться с собой как можно больше врагов, желательно, не рядовых.
Савенко задумчиво покрутила в руках бритву, прежде чем опустить на пол, по-детски притягивая к себе колени и укладывая на них подбородок.
Что она, в сущности, теряет, если сейчас попробует сыграть по новым правилам? Надо только как-то умудриться взять с собой что-нибудь острое на случай, если Казанцев лжёт.
Мысль о том, что с ним действительно придется спать, Таисия отгоняла подальше, не позволяя чувству безвыходности вперемешку с отвращением и страхом подступать к горлу от перспективы, что её первым мужчиной будет фашисткий прихвостень. В конце концов, первоначальный план тоже включал в себе приказ выйти замуж от Артемьева, когда они планировали так подобраться к начальнику Гестапо и прикончить его. Что сейчас-то поменялось? Разве что воевать в одиночку на порядок сложнее.
Надо было только собраться с духом и найти в себе силы, чтобы встать и неуверенно отодвинуть щеколду, совсем немного приоткрывая дверь и настороженно глядя на стоящего по другую сторону Григория. При этом Тая и не думала в этом раз скрывать зажатую в руке бритву, открыто демонстрируя, что если Казанцев попробует силой открыть дверь шире или протянуть руку, то лезвие уже не промахнётся.
- Я выйду и помогу тебе, - она все же кивнула на окровавленный бок, - Но сейчас ты отойдешь на пару шагов, - чтобы не было соблазна схватить, вырвать из рук лезвие и прижать к стене, - И не будешь меня насиловать и бить за то, что я сделала. Договорились?
Наглость – второе счастье, как говорится. Савенко давно поняла, что даже в безвыходных ситуациях нельзя показывать слабость, нельзя позволять загонять себя в угол, тогда твоей уверенности еще половина врагов испугается и не решится связываться. Даже с Григорием это срабатывало раньше, держало его на расстоянии, так что сейчас Таисия старалась вернуть себе было спокойствие и деловитость, хотя нервно сжимающие рукоять бритву пальцы и заплаканные глаза все равно выдавали и страх, и усталость, и недоверие.
- Я же не знала, что всё так. Я... я думала, что пришёл на мне за все обиды отыграться и убить. Отойди, я тебе помогу, правда. У меня даже иглы есть, я зашью. И повязку наложу, - и Савенко даже не сказала бы, что это расчет, чтобы усыпить чужую бдительность, скорее накопленная тревожность и понимание, что, пока, ей нужно беречь силы и оставшееся здоровье, а для этого не наживать травмы там, где их можно избежать.
Время геройствовать еще будет, и Григория, и его дружков она с радостью спровадит на тот свет, добраться бы только и убедиться, что этот странный выпавший шанс действительно реален.

Отредактировано Irene Hamilton (2021-05-26 11:12:57)

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Выглядел Григорий паршиво, что, честно говоря, не могло немного не тешить самолюбие. Таисия никогда не злорадствовала, но сейчас, потеряв всех, кого любила, работу, которая была её отдушиной и средством выжить в этом захлебывающемся кровью мире, ощущала потребность стереть эту победную радость с лица Казанцева, заставить его хоть на пару секунд тоже почувствовать загнанным себя в угол зверем. Пусть у него была возможность её застрелить, Савенко напомнила, что даже обреченный зверёк может хорошо так тяпнуть перед смертью и не стоит вести себя так, словно тебе всё можно.
Может быть, потому что Тая никогда не ждала от карателя ничего доброго и безобидного, было так сложно заставить себя не сжимать ещё крепче бритву и поверить, что он правда отходит от двери, даже поворачивается к ней спиной, вроде как, выглядя беззащитным. Мол, смотри, можешь напасть. То ли неудачная провокация, то ли странное доверие к человеку, который тебя попытался убить, пусть даже и сознался, что от отчаяния и попытки избавить себя от дальнейших страданий. Хотя... Савенко не была уверена, что Григорию вообще знакомы такие категории, и он имеет хоть толику эмпатии, чтобы понимать, насколько ей сейчас погано. Скорее всего, всё было намного прозаичнее и проще, не стоит искать подвох там, где его нет. Казанцев уверен, что все равно справится, что победил и деваться ей некуда... Вот и всё. 
Собственно, слова о том, что она строит из себя недотрогу заставляли напомнить себе, что нужно дышать глубже.
Урод.
Что тут ещё было сказать и подумать? Кто еще будет считать, что девушку можно изнасиловать, если она тебе прямо говорит, что ей не хочется никаких отношений?  Ни одному нормальному мужчине такое даже в голову придет, но вряд ли это определение было применимо к Григорию и до войны, так что приходилось только зябко передернуть плечами, пытаясь избавиться от вновь нарастающего чувства тревоги, прежде чем осторожно выйти в коридор, впрочем, лишь опустив руку с бритвой, но не желая оставаться без оружия.
Риторический вопрос о том, зачем было путаться с ребятами из отряда Савенко благоразумно не позволила себе даже обдумать, чтобы снова не захотелось вскрыть Казанцеву горло немедленно. Он не имел права даже вспоминать о них... Гнида фашисткая недобитая. Положил кучу народа и радуется, еще её спрашивает, что такого в том, что человек желает защитить близких ему людей, родной город, страну, в которой живёт, не хочет быть "животным" и рабом... Конечно, что тут такого? Так, наивная блажь.
Прямо тянуло спросить, а если бы немцы его родных мать и отца к стенке поставили, тоже бы стоял и спрашивал, а чего путаться с теми, кто с ними воюет? Так же бы спокойно курил, если бы его брата убили, а сестру изнасиловали? А жену или дочь? Вот действительно... За что воюем? Хотя таким, как он, и впрямь не за что - лишь бы нажраться и ощутить свою власть, поиздеваться над кем-нибудь. Больше в жизни ни целей, ни радостей... Убогие.
И все же Таисия молча зашла в свою комнату, достала из рабочей сумки чистый бинт, вату, завёрнутую в коричневую бумагу и, немного помедлив, катушку ниток с иголкой из деревянной шкатулки на столе. Вот теперь у нее в руках все уже помещалось с трудом, поэтому пришлось бритву сунуть под подушку, на всякий случай, прежде чем вернуться на кухню и аккуратно выложить принесенное на стол, оценивающе и серьезно глядя на курящего Григория.
Дурак дураком, вот честно. Но оставалось только вздохнуть, достать из шкафчика небольшой пузырек с перекисью. Сначала она подумывала развести марганцовку, но решила, что будет слишком много мороки, а на Казанцеве и так всё, как на собаке, заживает, так что обойдется, да и закончить с этим хотелось поскорее, коль уж планы поменялись очень внезапно.
- Хватит травиться, - не терпящим возражения тона заметила Таисия и, пользуясь эффектом неожиданности, выхватила у мужчины из пальцев сигарету, чтобы отложить на блюдце, которое он уже и так использовал как пепельницу, - И бутылку тоже отставляй, - словно и не было истерики, не было угроз и просьб не насиловать. Будто бы он всё еще в госпитале зачем-то слишком рано встал после наркоза и у него из-за этого разошлись края раны.
Все-таки в вопросах медицины Савенко всегда чувствовала себя уверено и сейчас напоминала себе, что если хоть на секунду упустить контроль, то потом уже его будет не вернуть, и Григорий начнет диктовать свои условия, чего допустить было нельзя. Раз раньше получалось играть по своим правилам, то и сейчас надо наскрести остатки воли, чтобы попытаться выглядеть невозмутимо и серьезно, закатывая длинные рукава ночной рубашки и аккуратно открывая сверток с ватой и бутылочку с перекисью.
- Так и будешь сидеть? - все-таки пришлось вновь посмотреть на Казанцева, хотя, против всех желаний выглядеть собранной и деловой, получилось скорее устало, особенно вместе с тяжелым вздохом.
Злость сжирает изнутри, постоянно ей гореть невозможно, поэтому на смену приходит вот такая легкая апатичность, когда воспринимаешь все происходящее с налетом безразличия и безумного желания упасть обратно в кровать, чтобы закрыть глаза до утра, и потом уже все обдумать. Силы, учитывая, что последние дни она ничего не ела, испытывала колоссальный стресс, были отнюдь не бесконечными.
- Я же сказала, что помогу тебе, - пояснила свои действия и вопросы Савенко, прежде чем сделать еще полшага к Григорию, останавливаясь так, что между их коленями осталась разве что пара сантиметров. При этом они были почти одного роста, что позволяло смотреть в глаза собеседнику, прежде чем осторожно протянуть к нему руку, нарочито открыто, мол, вот, ничего, никакого подвоха, - Давай, нужно раздеться, иначе я не смогу обработать тебе рану, - она все-таки чуть отступила в бок, прежде чем аккуратно потянуть за ворот расстегнутого мундира, желая помочь Казанцеву его снять и при этом лишний раз не тревожить задетые ребра, - И рубашку тоже. Тебе с ней помочь?
Наконец справившись с тяжелой тканью, Таисия отложила вещь на подоконник, не решаясь без ответа собеседника попробовать стянуть с него рубашку – мало ли, вдруг сильно зацепила и проще будет ткань разрезать, чем тревожить рану, поэтому просто останавливаясь рядом и не зная, куда себя деть, потому что сказать что-то надо было, если уж опять решила во всё это вляпаться. Хотя, честно, объяснять свое поведение, почти оправдываться, Савенко не любила больше всего на свете.
- Я не хочу на виселицу… - хотя скорее в подвалы, которые ей предшествуют, - Но я здесь была заперта вообще без какой-либо информации, мне уже все врагами казались, даже Лида, ну… медсестра, которая тебе ключ дала, - это, к слову, было абсолютной правдой, - Вот я и подумала, что лучше я тебя спровоцирую просто меня пристрелить, чем ты издеваться станешь или еще кому-нибудь отдашь.

Отредактировано Irene Hamilton (2021-05-26 22:53:48)

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Пожалуй, в здравом уме Таисия подумать бы не могла, что будет радоваться тому, что Григорий наконец разделся, но сейчас это помогало переключиться на что-то привычное, откинуть лишние мысли, сосредотачиваясь на том, чтобы даже немного присесть, задумчиво рассматривая рану. Края были ровными, не рваными, нож она никогда не забывала точить, но вот в остальном... Можно было бы ударить и получше. 
Почти идеально ровный, более глубокий в середине и переходящий в царапину спереди и сзади из-за естественного изгиба грудина порез смотрелся не то чтобы страшно. Уж палец туда точно было не засунуть, кровь быстро запекалась, хотя так эффектно окрасила рубашку лишь из-за того, что поверхностные капилляры, коих в коже достаточно, были повреждены. Крупных сосудов точно не задела, до кости еще плясать плясать, как говорится, так что уж точно ничего серьезного. То ли к счастью, то ли к сожалению... Савенко еще не могла определиться.
Поэтому было проще вновь повернуться к столу, беря вату и, не жалея, поливая её перекисью, потому что лить просто так на рану было бы крайне неудобно из-за её расположения, да и поскользнуться на луже на полу было бы потом очень глупо и обидно.
- Ты правда думаешь, что я не знаю, что при убийстве надо целиться в горло, в печень или, на худой конец, в крупные сосуды, например, на животе, в паховой области или на бедре?  Лечить и убивать людей - две стороны одной медали, - всё так... С одним допущением - спонтанное желание убивать лишает даже малейшей логики, заставляя действовать по наитию, просто из стремления причинить боль, заставить другого страдать, да и на кухне было особо не развернуться.
Все-таки у Таисии никогда не было такого опыта, а потому она банально не сообразила, что, достав нож из-за спины, быстро она сможет ударить только по корпусу, а из-за близкого расстояние не хватит силы пробить грудину. Но сейчас это было на руку. Сейчас-то к ней возвращалось самообладание и умение придумать абсолютно логичное объяснение всему за считанные секунды, не зря же полтора года воровала лекарства и сбегала к своим прямо под носом у немцев.
Савенко уже собиралась заняться раной, когда чужая ладонь легла ей на бедро, заставляя напрячься и замереть, переводя все еще недоверчивый взгляд на Григория. Он не впервые шутил про поцелуи и обезболивающее, так была и при их первом разговоре в Рождество, но тогда она имела полное право ответить ему хорошей такой затрещиной, а сейчас, пожалуй, впервые искренне опасалась. Не столько за свою жизнь, столько за то, что только-только начинающий вырисовываться план дальнейших действий вновь рухнет из-за её эмоций. Ну, и все-таки за свою безопасность тоже. Этого не отнять у любого живого существа.
И говорил Казнацев, вроде бы, складно и логично. Но Тая столько подстав повидала за эти годы, что уже ничему бы не удивилась.
- Тут ничего страшного, порез неглубокий, я нитки для твоей формы принесла - зашью потом, почти ничего видно не будет, если не приглядываться, - все же ответила Савенко, по привычке поясняя собственные действия, да и, наверное, любому было бы спокойнее услышать, что ранение не представляет никакой опасности, - И только немного пощиплет, потерпи, - конечно, Григорию было не пять, чтобы так с ним возиться и нежничать, но Тая действительно привыкла так себя вести абсолютно с любым пациентом.
Белая пена привычно выступила на коже, стоило только приложить к ней пропитанную перекисью вату, которая начала медленно розоветь от не до конца свернувшейся крови. Конечно, подобная реакция из-за повреждения клеток по краям раны может немного замедлить процесс заживления, но на таких, по факту, не слишком глубоких порезах, которые не должны оставить шрамов, это вряд ли будет заметно и ощутимо, а вот обеззаразить всё стоило, хотя бы потому, что нож у нее точно стерильным не был и валялся на дне сумки, повидавшей много всего.
- Всё, - Таисия отложила вату, - Но надеюсь, ты говоришь правду, что никому меня не отдашь и что было не очень больно, - она всё же на мгновение замерла, словно пытаясь переступить через себя, собрать всю волю в кулак, прежде чем аккуратно наклониться и почти невесомо поцеловать Казанцева, правда, тут же поспешив отстраниться и отвернуться к столу, потому что от стыда даже бледные от голода и стресса щеки начали отчётливо краснеть, -  Если хочешь и беспокоит, я могу забинтовать сейчас. Но лучше подождать до утра, под одежду наложу повязку, а пока пусть естественный процесс заживления пойдет без недостатка кислорода.
Если не делать никаких резких движений, не махать руками, то без повязки точно можно обойтись, а Таисии очень хотелось верить, что Григорий будет вести себя спокойно. Хотя бы так, как сейчас, когда его прикосновения и слова не вынуждали сделать все, чтобы они прекратились, хотя и вызывали дискомфорт и неловкость, от которых хотелось поёжиться. Но, возможно, её просто морозило. Стоять босой и в одной ночнушке было не слишком тепло, хотелось обратно под одеяло и уснуть, после такого эмоционального перенапряжения это было бы самым верным решением.
Но кто же ей даст?
Вот и следующие слова собеседника заставили отвести взгляд. Во-первых, все еще не прошло смущение от того, что она все-таки решилась его поцеловать. Во-вторых, было непонятно, что отвечать. То есть, очевидно, что не правду выдавать и распинаться о том, что их всех ждет, если немцев не остановить, и как ей лично поперек горла все соотечественники, которые перед захватчиками ковриком стелются.  Тая даже приобняла себя руками, стараясь сформулировать хоть что-то внятное.
- Они угрожали моей тёте… - тихо отозвалась Савенко после паузы, ей эти слова действительно дались тяжело, пусть и по другой причине, но упрекнуть в фальши тихий дрогнувший голос точно было нельзя, - У меня, кроме неё, больше никого не осталось, а у неё дети… Двое, в деревне с бабушкой живут. Они сказали, что её все равно с собой заберут и на допросе сдадут, если откажусь и про них скажу.
Чем проще план – тем меньше шансов его запоганить, поэтому Тая решила не придумывать сложных историй. Тётушка знала о подполье, хотя в нём сама не участвовала, разве что продукты передавала, подполье о ней, кроме Артемьева и Юрки, которые, если что, не дураки, легенду подхватят, знало поверхностно, мол, у Савенко есть единственная родственница. И сейчас если тётушку кто-то из них действительно сдал, то сдаст и саму Таисию, а это будет легко списать на «они всё бы сделали, чтобы и вас врача лишить, чтобы уж точно хоть так проблемы были». И если её не поймали и она чудом выжила, сказать, что осуществили свою угрозу не до конца – только её убить успели, а потом через тайник передать весточку, чтобы не появлялась в Пскове. Благо, пойти было куда.
- А что теперь со мной будет? - всё же осторожный, робкий вопрос сам сорвался, стоило только вновь поднять взгляд на Григория, - Ты меня правда утром не пристрелишь и на виселицу не отправишь?

Отредактировано Irene Hamilton (2021-05-29 00:19:05)

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

- И что бы я тебе сказала, когда мы виделись пару раз? Гриш, я, может, институт закончить не успела, но мозги мне бомбами выбить не успели - с такими заявлениями я бы первая в Гестапо загремела, - Савенко даже передёрнула плечами, на мгновение представив, что кому-то бы пришло в голову всерьез идти и сознаваться в пособничестве сопротивлению. Тем более, что на деле, если бы им пришло в голову кого-то шантажировать, то они точно бы не стали показывать ни схроны отряда, ни точки встречи, лица бы тоже не открывали, только заставили бы передавать лекарства или еще что-нибудь через тайники. Или сами с завязанными глазами водили. Дело нехитрое - извернуться так, что человек ничего не назовёт, а попробует попросить помощи - сам же в петле болтаться будет.
Тем более сознаваться Григорию, послушав все его тирады - да проще самой застрелиться. Даже в теории. Поэтому вопрос звучал откровенно абсурдно, и Тая предпочла на нем не заострять внимание. Поверил - и ладно.
Потому что на этом хорошие новости заканчивались и начинались плохие. И очень плохие. 
От мысли, что сейчас капитан Артемьев с ребятами где-то там, в застенках, к горлу подступал комок, заставляющий отвернуться и даже отойти, чтобы не показывать, как снова становится тяжело дышать. Она столько раз в голове прокручивала, насколько виновата и, пожалуй, впервые в жизни начинала понимать, почему люди молятся, даже при том, что всегда была атеисткой и верила исключительно в науку. Ей просто до боли хотелось, чтобы для них все закончилось быстро - в бою, как полагается.  Они не должны были так страдать, пусть и каждый знал, на что шел. И она знала, что все буду молчать. От этого и становилось еще хуже.
От понимания, что она-то живая. Может вот чайник на плиту поставить, чтобы хоть как-то оправдать то, что так внезапно отошла, попробовать придумать что-нибудь внятное, но тут же настороженно замереть при словах о Фейербахе. Уж с ним ей точно видеться не хотелось. Возможно, поэтому бритва и казалась более гуманным вариантом... 
Савенко по горло хватило вынужденного общения после Рождественского налёта, когда пришлось изображать, что они с Лидой исключительно случайно заметили, что не хватает одного из офицерских пистолетов, которые должны были бы при раненных. Естественно, сознаваться в том, что сама же его и стащила, Тая не собиралась и подозревать её тогда в этом никто не стал, даже похвалили за бдительность, но всё равно не слишком-то привлекает перспектива оставаться с палачом один на один. Да, не в подвале. Да, возможно, он даже снова будет играть в вежливость. Но обсуждать с ним своих друзей, которые эти твари пытают, у нее не факт, что хватит выдержки. Должно. Ради этих же самых друзей. Но сейчас Таисия бы не поручилась.
Особенно, что ей даже сейчас захотелось просто развернуться и от души со всей силы ударить Григория... да хоть вот этим самым чайником. Обварить почти крутым кипятком, чтобы сдох в мучениях. Как... как вообще можно так цинично рассуждать о людях? О детях, о женщинах? Там совсем в голове пусто? Ну, хорошо, сейчас ему приказывают убивать, а завтра его самого к стенке, потому что "недочеловек". Глупо верить, что люди, для которых ты животное, дадут тебе жить спокойно. Если вообще дадут. С какой радости ему в голову пришло, что его слова, жизни будут что-то значить для фашистов? Захотят - пустят в расход и всю гипотетическую семью, он же ей так заваливал, что будет рад, если ребёнок появится, и её саму - хоть солдатам отдадут, хоть к стенке поставят и ему же велят расстрелять. Вот как после этого можно выполнять такие приказы, зная, что на месте этих людей завтра можешь сам оказаться?
Таисия не понимала. И не хотела понимать, предпочитая отвлечься на слова о еде и молча выставить на стол чистую тарелку, прежде чем достать нож из кухонного ящика и взять с полки небольшую дощечку, на которую уложила завернутой в бумагу кусок сала.
- Я не буду бинтовать, - как можно более равнодушно заметила Савенко, стараясь ничем не выдать то, что у нее все же мелко подрагивают руки, хотя она искренне старается просто ровно нарезать это проклятое сало, не поднимая взгляд, - Бинт тебе движения затруднит, а ничем не поможет. Повязка нужна, чтобы ты одеждой засохшую кровь не содрал и заразу не занес, если такое всё же случится. Держи, - девушка легко положила несколько ломтей сала на блюдце, пододвигая к собеседнику, прежде чем взяться за банку тушёнки.
В чем-то это помогало успокоиться. Особенно, если представить, что вместо крышки консервы вскрываешь кому-нибудь грудину. Очень умиротворяет. Тая по опыту отлично представляла, как с натягом входит скальпель в хрящи, как неприятной они хрустят, если повернуть их на стыке с костной частью ребра. Или наоборот ломая грудино-ключичный сустав с обеих сторон, а потом уже наслаждаться хрустом самих ребер, взяв инструмент посерьезнее, чтобы ровно распилить каждое из них, а вся грудина откидывалась на манер крышки той самой консервы, открывая обзор на органы грудной полости. У них такие препарированные трупы отлично лежали на кафедре, первый курс на них органы и мышцы сдавал. Красавцы. Григорию бы пошло.
Это ведь и впрямь помогло немного прийти в себя, отодвигая тушенку и снимая засвистевший чайник с плиты.  Кипяток лишним не будет, ей согреться не помешает, как правильно заметил Казанцев. Хотя сидеть с ним за столом не было ни малейшего желания, даже несмотря на то, что еду она последний раз видела еще до того, как ребята собирались Озерево. Голод притуплялся общей изможденностью и эмоциями.
- Я потом поем, мне все ещё нехорошо, - все же объяснила своё поведение Таисия, - Всё ещё живот от страха крутит, боюсь, что вырвет. Мне надо в себя прийти хотя бы полчаса. 
В принципе, это не было ложью. Её пошатывало и нужно было успокоиться, желательно, посидеть в тишине и уложить в голове все мысли и дальнейший план действий, поэтому, наверное, стоило воспользоваться возможностью куда-нибудь сбежать, хотя бы на несколько минут.
- Я пойду... умоюсь и переоденусь, а то и правда сейчас околею.
Это был очень удобный и правдивый предлог наконец выскользнуть из кухни, тут же чувствуя, как будто с плеч свалился камень и облегченно выдыхая. Один неверный шаг, одно слово или случайно дрогнувшая улыбка могли все испортить, а этого допустить было нельзя, но расшатанные нервы все крайне усложняли. И даже холодная вода, которой Тая себе от души в лицо плеснула в ванной, чтобы хоть немного убрать припухлость у покрасневших глаз, не слишком помогала. Как и не добавляла желания переодеваться во что-либо, кроме кофты и шерстяных носках, в которых было очень уютно спать.
Да и, если честно, не было у нее здесь практически никакого гардероба. Собственный дом был уничтожен бомбежками, а носила сейчас Савенко перешитые тётушкины вещи, либо то, что могла у кого-нибудь выменять или купить. Вот Лида разве что в честь танцев и за отдежуренные за нее смены чулками расщедрилась поделиться, но натягивать их сейчас казалась такой глупостью... С другой стороны, все хорошо, если тянет время.
Поэтому Таисия все же прикрыла дверь в комнату, прежде с тяжелым вздохом найти нижнюю сорочку, бюстгальтер, пояс для чулок, сами чулки и, немного подумав, вытащить из шкафа одно из летних платьев своей двоюродной сестры. Конечно, та была младше, но Тася за полтора года войны так исхудала, что светлая ткань в мелкий цветочек села на неё идеально, заставляя даже удивиться тому, что нигде не жмет и смотрится более чем сносно. Особенно, если с волосами что-нибудь сделать.
Нехотя, Савенко расплела окончательно давно растрепавшиеся косички, аккуратно распутала пряди гребешком и осталась почти довольна собственным отражением. Единственной проблемой было то, что возвращаться на кухню совсем не хотелось... И тянуло делать что угодно. Вот даже постель аккуратно заправила и просто присела на одеяло, устало глядя перед собой и втайне мечтая, что Григорий просто напьется и уснет прямо на столе. Это бы решило столько проблем...
От внезапной жалости к себе захотелось снова заплакать. Но нужно было держаться, поэтому Тая только шмыгнула носом и попыталась утереть неуместно выкатившиеся слёзы.

Отредактировано Irene Hamilton (2021-06-01 23:34:02)

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Надо было перестать реветь. Точно надо было. Только как?
Как перестать чувствовать эту съедающую изнутри пустоту и горечь, когда даже цеплять-то толком не за что? У нее ведь и впрямь ничего не осталось - ни друзей, ни любимого дела, ни семьи, ни даже пресловутой родины или цели. Все, что позволяло держаться эти полтора года, не скатываться в пучину безвыходности и отчаяния, потерялось, растворилось в бесконечной кровавой резне, вырвав последний клок того, что в старых книжках называли душой. Иначе почему же так больно и противно одновременно?
Да, Савенко понимала, что у нее еще есть цель - закончить начатое, отомстить, доказать, что все смерти были не напрасны, прогнать проклятых фрицев. Но в тоже время было так банально страшно и тяжело от мысли, что теперь всё, бежать и впрямь некуда, кроме как в окно или на тот свет, что, в принципе равнозначно. Сколько ни храбрись, а человек есть человек, эмоции не выключить, как свет, не заставить себя сразу принять всё случившееся, когда уже успел смириться со смертью, а тут тебя вновь кидают в борьбу и говорят, мол, нет, еще не отмучилась, вперед и с песней. 
От последнего захотелось засмеяться. И на краю разума Таисия понимала, что это просто откровенная истерика, которая ни во что хорошо не выльется. Наверное, поэтому и попробовала все-таки снова утереть бегущие по щекам молчаливые слёзы, даже задержала дыхание, стараясь посчитать до десяти...
Раз. Вспомнить улыбку Димки, как он тянул к ней крошечные ручки и называл Татой, смеялся и делился кашей. Ради него надо найти в себе силы перестать реветь.
Два. Как Пашка её стихи читал, как ласково кружил на руках после сданной сессии, как рисовал, пока она уток кормила, как до последнего шутил, зная, что ему уже не выкарабкаться. Он смерти не боялся, и Тая тоже не будет. Вон, лучше стихи его напоследок почитает.
Три. Подмигивающая Лидка, берущая её за руку и тихонько шепчущая: "Ты лицо попроще сделай, и жить легче станет. Принципы оставь, только не хмурься - как победим, так и заживем, а пока лучше не кукситься лишний раз". Накрашенная, смеющаяся немцам в лицо, и кокетливо поправляющая прическу медсестра ведь тоже догадывалась о подполье, потому и заперла, но не сдавала... Не предала. И нашла в себе силы играть до конца и помогать хоть так. Значит, и Таисия сможет.
Четыре. Просто попробовать отнять руки от лица, хоть и не открывать глаза. Выпрямить спину, слыша строгий упрек от мамы: "Не сутулься, еще не старушка".
Пять. Увидеть, как папа снова сидит рядом с ней, перелистывает страницы книги и бесконечно долго читает-читает-читает, пока она засыпает, обняв подушку. Даже на мгновение будто бы почувствовать, как большая теплая и безмерно родная ладонь гладит её по голове, а потом сухие губы касаются лба...
Савенко бы продолжила считать, чувствуя, как постепенно её попускает, дышать становится легче, а слезы начинают подсыхать, но чужой голос заставил вздрогнуть, тут же поворачиваясь корпусом к вошедшему Григорию, которого она и не заметила. Тут же захотелось встать, отойти, снова увеличить расстояние между ними до условно безопасного. Или потянуться к бритве, пока что, мирно лежащей под подушкой.
Вот чего ему на кухне не сиделось? Что не выпивалось дальше? И зачем все эти вопросы? Конечно, ей очень хорошо, чтоб его собаки сожрали, она заперта в ловушке с убийцей и палачом, завтра её, скорее всего, потащат на встречу с еще одним маньяком и садистом, а потом или все-таки пристрелят, или заставят плясать под дудку захватчиков. Естественно, у нее всё хорошо...
Но протянутый шоколад вызывал удивление и непонимание, которое тут же отразилось в карих глазах, прежде чем Таисия неуверенно взяла сладость и уставилась на нее уже в собственной ладони как на что-то с другой планеты.  Есть, конечно, хотелось, но это желание тут же угасало, стоило Казанцеву присесть рядом, а ей напрячься от прикосновения к собственной талии. В животе просто мгновенно затягивался тугой и болезненный узел, напрочь вытесняющий все мысли о еде. Скорее, её ощутимо мутило от страха и желания попробовать всеми силами отстраниться.
- И что? – тихо, но все же не шепотом, внезапно спросила Савенко, чуть отстраняясь, но не пытаясь вырваться или убрать руки Григория, только поднимая взгляд, чтобы посмотреть в глаза собеседнику, - Теперь ты меня бить будешь? – вроде, даже звучало уверенно, насколько это было возможно при сорванном голосе, но кончики пальцев и губы все равно подрагивали, - Ты ведь так и не сказал этого, - да, упомянул, что хотел бы убить – убил бы, но про избиения, когда она открыто просила пообещать этого не делать, ни словом не обмолвился, а вкупе с упоминанием изнасилования «при необходимости» тут любой бы дурной стало.
Особенно, когда еще и просят переодеться, чтобы точно красивее было. Может, так больше нравится…. Таисия бы ничем не удивилась от людей, которые пытали детей, расстреливали беззащитных, да еще и гордились этим и получали от таких зверств удовольствие. Бояться и бежать уже было бессмысленно, но неизвестность – это самое худшее, лучше уж хоть мысленно успеть принять свою участь.
- Или что ты собрался делать? Я тебя не понимаю… И боюсь, - пожалуй, признать последнее было сложнее всего, особенно, в текущей ситуации, когда силы и выдержку брать было уже неоткуда, но пока каким-то неведомым образом получалось держаться, не срываясь на защитную агрессию или слёзы, - Поэтому и не выхожу. Я не знаю, что со мной случится через минуту, через десять, захочется ли мне вообще жить утром или лучше все-таки самой себе пулю в лоб пустить… У меня не всё хорошо, Гриша. Мне очень плохо. И очень страшно, - хотя бы от мысли, что у нее действительно могут отобрать последние силы, которые она с трудом только что наскребла, чтобы убедить себя, что вот, есть конкретная цель и конкретные способы её достичь, доказав, что их дело не умерло, что они все будут счастливы, обязательно.

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Легче от таких объяснений не стало. Вот честно - впору было рассмеяться, пусть и выглядело бы это странно и скорее уже как признак истерии. А что тут еще сделаешь и скажешь? Конечно, внутренний голос любезно сцеживал яд, пытаясь не выдать Григорию в лицо, что неудивительно, что ни одна приличная девушка, у которой в голове умещается чуть больше, чем цена на новые ленточки для волос, с ним заводить отношения бы не стала по доброй воле. Да и под угрозами тоже... Савенко от угроз бы отвертелась как-нибудь. Не впервые же такое происходило.
Только вот от необходимости хотя бы попробовать отомстить за ребят, хоть как-то искупить свою вину перед ними, было не отовраться, не махнуть рукой, на сжирающую изнутри совесть и ощущение, что её и так уже по самое не могу затянуло в болото всей этой грязи и жестокости. Всё равно ведь не выбраться - стоит ли цепляться за остатки былой жизни? Как раньше уже не будет....
Не будет ни горячего чая с хвойным ароматом, ни хриплого голоса капитана Артемьева, ни пытливых вопросов Шурки, не вечно шутящего Юрки, помогающего ей выбираться через окно по пожарной лестнице, ни посиделок по вечерам с тётушкой, ни отдежуренных за Лидку смен и бесконечно долгих благодарностей от Марфы Игнатьевны, у которой снова заболели дети... Всё это кануло в небытие. Больше ничего нет. Ни-че-го.
Это словно горчило на языке, как высказывание Григория о том, что ей с ним может быть хорошо.
Но вместо язвительных фраз, на которые никогда не скупилась ни на родном русском, ни на немецком или даже на латинском, сейчас Таисия лишь подавлено отвела взгляд, рассматривая шоколадку у себя в руках...
Наверное, что-нибудь сказать надо было, чтобы не сидеть каменной статуей, но Савенко банально не успела, сначала чувствуя, как инстинктивно напрягаются все мышцы, бесполезно пытаясь противостоять внешнему воздействию, упираются собственные руки, прямо с несчастной шоколадкой, в чужие плечи, а глаза расширяются от испуга и неожиданности, прежде чем до разума дошло, что происходит и насколько непозволительно близко она оказалась к Казанцеву.
- Гриша, не... - надо было быстрее соображать.
Это Тася себе уже не впервые за сегодня повторила, когда вместо продолжения фразы с губ сорвалось только протестующее мычание. 
Мало того, что этот мудак у нее украл первый поцелуй ещё тогда, в госпитале, так и теперь еще и столь бесцеремонно лез, не давая даже нормально вдохнуть или отвернуться. И, естественно, первым порывом было вовсе не ответить на жаркое прикосновение чужих губ, а хорошенько так ударить чем-нибудь тяжёлым, попытаться оттолкнуть, на худой конец - укусить, чтобы от боли Казанцев все-таки отстранился и отпустил её. Но парализованное странными ощущениями, недавним испугом, стрессом и неожиданностью тело совершенно не желало слушаться, просто замирая, не в силах сделать хоть что-нибудь.
И чем больше проходило времени, а секунды, казалось, растягивались на целую вечность, тем меньше в голове оставалось мыслей, кроме желания вдохнуть поглубже и взять паузу. Запереться где-нибудь в ванной, сползти по стеночке, притянуть к себе колени, уткнуться в них носом, закрыть уши руками и посидеть так минут пятнадцать, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце и нарастающую панику.
Если честно, Тая никогда не сталкивалась с таким неконтролируем ужасом. Обычно, у нее получалось направить страх в агрессию, ударить, убежать, сделать хоть что-нибудь. Никогда у нее не было этого противного ощущения, что нет ни одного внятного плана, нет конкретной задачи, нет вариантов выйти из ситуации. Её приучили к тому, что выход должен быть всегда. Но здесь его не было.
Наверное, поэтому, даже то, что больше её никто не держит и снова получается дышать, дошло не сразу. Первые мгновения Савенко просто ошарашенно и испуганно, как будто на нее ушат ледяной воды вылили, смотрела на Григория. Разум категорически не хотел принимать произошедшее за реальность, отчаянно надеясь, что вот сейчас они проснутся. Обязательно проснутся. Это просто кошмар. А в кошмаре не надо слушать и понимать слова собственных жутких фантазий…
Но против воли смысл сказанного все равно оседал тяжестью в груди и противным комком в горле, не дающим сразу ответить.
Таисия лишь инстинктивно отодвинулась, не сводя напуганного взгляда с Казанцева и пытаясь наощупь найти под подушкой бритву, потому что ощущение того, как спина вжимается в металлическую спинку кровати ей совершенно не нравилось. И все же первый порыв вскочить, как только пальцы сжали знакомую деревянную рукоять, удалось подавить, понимая, что все равно комната слишком маленькая и было бы глупо в ней соревноваться в реакции. 
- Погоди… Я… я хочу выпить! Можно? Пожалуйста, - это вырвалось само, первое, что пришло в голову.
Тая не понимала алкоголя и никогда сама не пила, и прекрасно знала, что на голодный желудок он совершенно точно противопоказан, но сейчас было уже все равно. Во-первых, была слабая надежда выиграть хотя бы пару минут, еще чуть-чуть прийти в себя, найти в себе какие-то остатки мужества и самообладания, потому что Григорий слишком резко выбил у нее почву из-под ног, а накатывающая истерика сейчас точно была бы не к месту.
- И… и я не врала, - иначе бы её так не трясло, наверное. Всё равно было бы проще. Даже физически банально проще и не так страшно, -  Я не из-за этого боюсь. Ты… очень торопишься, мне не хочется… так.  Давай, сначала выпьем, съедим шоколад, - она ведь так и сжимала его во второй ладони, - Не знаю, еще что-нибудь сделаем, - как назло, ни одного предположения, что вообще делают нормальные люди на свиданиях, - Просто… поцелуемся… Обнимемся, - да что угодно уже, лишь бы не так резко и в омут с головой, - Пожалуйста.
Собрав всю смелость, что у нее была, Савенко все-таки разжала пальцы, так и сотавляя бритву под подшукой, прежде чем сама пододвинулась обратно к Григорию и даже аккуратно, неловко попробовала коротко поцеловать, хотя получилось скорее просто как прикоснвоение к чужим губам, потому что иначе Таисия не умела.

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Очень захотелось ударить Григория. Со всей силы так, не думая о том, что будет потом, просто залепить очередную пощечину, оттолкнуть, даже, может быть, впервые в жизни накричать, высказывая в лицо все, что она думает. Пусть бы знал, какой он урод, козёл, душегуб и фашисткая собачка, бегающая по команде "фас", задорно виляющая хвостом и не знающая, что её же первую и пристрелят, как только необходимость отпадёт или просто настроение дурное у "хозяина" будет. Даже не про десятки замученных и убитых, просто за то, какая он скотина полнейшая и бесчувственная, заявляющаяся к девушке с подобными словами, имеющая наглость ждать в ответ хоть что-то, кроме удара по носу и пинка под колено, чтобы от боли взвыл и в довесок получил какой-нибудь статуэткой или сковородкой по голове. Вот это было бы правильно. Закономерно после его поведения, от которого натурально подташнивало... Хотя, может быть, это уже от нервов и страха.
В любом случае, профилактический удар в челюсть Казанцеву бы не помешал. Может, вежливости бы поучился или общению с дамами. Потому что неудивительно, что любая бы от него держалась подальше, коль он такое выдает, на секундочку, не первой попавшейся певичке в кабаре или открыто вешающейся на него девице, а той, в кого якобы влюблён и готов назвать женой... Или жена в его понимании равна собственности и красивой кукле в постели, которая как бы на всё должна быть согласна только от одного его слова, а в противном случае её и побить можно, и не обращать внимания на чужие желания, потому что женаты же, значит, всё можно? Ересь доисторическая. Впрочем, как и он сам...
Вот да, сказать ему, что старикам пора в кровать и спать после ранения тоже очень хотелось. Просто от внезапной вспышки злости, которая всегда закономерно приходит на смену страху, если тебя продолжают загонять в угол уточнениями "по-хорошему" и "не получится", показывая свою власть над ситуацией. Тяпнуть посильнее да побольнее, а потом бежать со всех ног - закономерное желание для любого.
Но получилось только поглубже вдохнуть, упрямо поджимая губы и отводя взгляд, чтобы смолчать в ответ на подобные заявления.
- Надо. Для смелости, - ужасно и никак не поможет, но если уж получилось его отвлечь на выпивку, так плясать уж эту пьесу до конца, как говорится.
И нет, Таисия ни разу не верила, что алкоголь может сделать хоть что-то в этой жизни легче или менее приятным, не хотела пытаться напиться до беспамятства, ей просто нужно было время взять себя в руки, остановить эти дикие качели из эмоций, когда в прямом смысле потряхивает и бросает то в жар, то в холод от невозможности всерьез повлиять на ситуацию.
Но, по крайней мере, стоило радоваться тем кратким минутам, что Григория возился на кухне, а Савенко подошла к окну, приоткрывая его и вдыхая морозный воздух, надеясь, что тот поможет привести мысли в порядок и заставит посмотреть на ситуацию непредвзято, придумать хоть какой-нибудь план. С ним, в любом случае, будет легче. Разложить это огромное уравнение с кучей неизвестных на более простые и понятные задачи, двигаться к цели небольшими, но уверенными шагами, тогда не останется времени на лишние эмоции и будет понятно ради чего всё это, пусть разум и вопил, что вот сейчас вновь воспользоваться эффектом неожиданности и воткнуть лезвие бритвы Казанцеву в горло тоже будет совсем неплохо. До утра её вряд ли хватятся, забрать автомат, еду, какую найдет и попробовать сбежать. Может, у нее даже получится...
И этот вариант Тае, определенно, нравился больше, чем предлагаемые Григорием перспективы быть его женой. Но эту весьма привлекательную мысль прервало возвращение "почти мужа" - на этом словосочетании очень хотелось скривиться, но приходилось только закрыть окно, выигрывая еще несколько секунд, чтобы постараться выглядеть спокойно и собрано. Не стоит давать еще больше рычагов давления на себя, достаточно и того, что он видел её слёзы, которых точно не заслужил.
- Спасибо, - все же коротко заметила Савенко беря в руки небольшой стаканчик и с видимым сомнением разглядывая шнапс в нем, идея выпить не казалась теперь такой уж привлекательной, особенно, когда хотелось выплеснуть весь алкоголь в лицо Казанцеву, добавив, что, естественно, он ей ни капли не нравится. Урод моральный. Как такой вообще может кому-то нравиться? – Ты красивый, сильный… - вот уж комплименты точно говорить не хотелось, да и не умела Таисия этого делать, но приходилось наступить на горло своему внутреннему голосу, желающему сказать совершенно другое, - И сам по себе мне не неприятен, даже симпатичен, - как потенциальный труп, - Но меня пугают твои слова и действия. Я не хочу… по-плохому, но мне для того, чтобы захотеть лечь с тобой в постель, - да с кем угодно, даже гипотетически, - Мало предложения раздеться и одного поцелуя. Понимаешь?  Поэтому и я хочу сначала… поцеловаться, обнять тебя, получить и подарить немного нежности.
Если абстрагироваться от свернувшейся тугой пружиной в груди злости вперемешку с тревогой, то подобные слова даже не вызывали резкого отторжения. В конце концов, никто себе не враг, чтобы наживать проблемы там, где их можно свести к наименьшему значению. Раз уж приходится отказаться от плана побега, то лучше сохранить собственное душевное и физическое здоровье и не нарываться на лишнюю агрессию, на гордость наступить проще, чем, например, остаться без медицинской помощи с вывихнутым запястьем или сломанным носом. 
- Давай лучше выпьем за… взаимопонимание и здоровье? Они нам обоим точно будут очень кстати, - Савенко даже нашла в себе силы отойти от окна, делая шаг к Григорию и останавливаясь рядом, понимая, что иначе это совсем не выглядело бы как готовность к диалогу и каким-то отношениям, если между ними целый стол, помимо огромной пропасти убеждений, возраста и целей в жизни.

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Если честно, у Савенко никогда не получалось фальшиво улыбаться. Вот нет и всё. Не получается даже приподнять уголки губ, чтобы это не выглядело издёвкой. Да и не нужно было... От неё не ждали теплоты, восхищения и восторга, тяжёлая работа и ночные дежурства более чем оправдывали вечно уставший и серьезный вид, особенно, когда знаешь, что за любую ошибку тебе может прилететь пуля в лоб, а последний курс института так и не был закончен.
Конечно, Таисия знала, что и её однокурсники, закончившие лишь четыре года из пяти положенных, ушли на фронт с дипломами полевых врачей, а, скорее всего, и бывший третий тоже забрали...  Людей не хватало, и врачей тем более, так что из студентов им быстро пришлось стать полноценными специалистами, при чем зачастую не по своему профилю. Выбирать-то не приходилось. Это даже проклятые фрицы понимали, поэтому и как-то уложили в своих пустых головёшках, что здесь их "дети-кухня-церковь" не работает, если жить хотят, и нечего на нее коситься, как на двухголового телёнка. Всего лишь женщина. Всего лишь хирург. Всего лишь спасает жизни. Ничего в этом мире не рухнуло, небо на головы не обвалилось. Возможно, именно это странное отношение и вовсе заставило Савенко даже не пытаться изображать миролюбие, пусть на этом и настаивал Артемьев, а всегда строго и сухо общаться с любым - хоть со своими, хоть с немцами. Раздражали эти удивленные лица и неуклюжие шутки или вопросы, даже от ребят в отряде.
А сейчас у нее и подавно бы не получилось выдавить правдоподобную улыбку, даже если бы захотелось, поэтому Тая лишь чуть опустила голову, разглядывая бокал в собственных руках и надеясь, что это сойдет за смущение, потому что, помимо раздражения, присутствовал и банальный стыд.  Было крайне неловко даже мысленно допускать, что она и впрямь собирается позволить кому-то прикоснуться к себе... Это казалось дикостью. Чем-то до жути неприличным в картине мира воспитанной Савенко, где любовь - это вот, стихи, уток вместе кормить, делить совместный быт, разделять общие идеи, стремиться к одинаковым целям...
Нет, безусловно, медицинский её отучил стесняться вида голого человеческого тела и половых органов, разговаривать об этом с преподавателями, показывать на препаратах, проходить практику по гинекологии. Это не казалось чем-то кощунственным и запретным, недопустимым. Дело было в том, что именно свои личные границы она никогда не раздвигала настолько, чтобы позволять кому-то, кто не является родственником или самым лучшим другом, обнимать себя и уж тем более как-то еще прикасаться. Ей просто это не нравилось. Тася была ребёнком нежностью не избалованным, родители не тешкали её на руках, не прижимали к себе, вот по голове часто гладили да в лоб целовали, поэтому все прикосновения и во взрослом возрасте она воспринимала с опаской, недоверием, непониманием собственных реакций на них, а тут на нее вываливали перспективу хлебнуть всего и сразу. Возможно, в отнюдь не самом лучшем варианте, даже при всех словах Григория.  Савенко ему не особо верила, не укладывалось у нее в голове, не совмещался образ карателя со словом "нежность", ну, никак. 
И все же еще полшага пришлось сделать, подчиняясь чужой руке и тут же вскидывая вопросительный взгляд на Казанцева, который выглядел как-то... непривычно. То ли пьяно, то ли просто странно. Таисия затруднялась как-то еще описать этот взгляд, с которым раньше не сталкивалась. Никто на нее так не смотрел - и то ли пугать, то ли наоборот допустить, что хоть в чем-то Григорию можно попробовать поверить, раз других вариантов все равно нет.
- Я расскажу, если ты правду говоришь, что с утра меня в подвалы не отправят, - кивнула Савенко, понимая, что отвертеться от беседы с гестаповским выродком точно не удастся, значит, нужно будет все продумать, повторить и заставить себя саму, в первую, очередь в это проверить, сделать акценты на деталях, вбить себе в голову как реальную картинку, чтобы ни вызывать ни малейших подозрений. Знать бы только, когда всё это успеть... - И попробую кого-нибудь опознать, но разве что по голосу - они же не дураки, чтобы мне лица показывать. Или по следам от швов или шрамов.
Потому что в таком случае ей точно придется увидеться со всеми, кто еще будет жив к тому моменту, а это значит, что, может быть, получится облегчить чью-то участь и хоть взглядом получить какие-то инструкции от Артемьева, понять, что делать дальше. Это уже внушало хоть какую-то надежду.
Правда, тост от Григория чуть было не заставил её скривиться.
Конечно, за победу. Чтобы вас всех отсюда вышвырнули...
Вот за такую она бы выпила, но пока могла лишь немного приподнять бокал, тихо отозвавшись:
- За счастье, - это выглядело более понятно и привычно, не вызывало противоречий. Все хотят быть счастливыми.
Но иногда путь к этому очень болезненный, собственно, Таисия уже успела это понять, а вот бокальчик только поднесла к губам, как в нос ударил слишком резкий запах алкоголя, прямо говорящий, что нет, они все-таки не смогут это в себя влить без последствий. Только при этом и оставить было бы как-то глупо - сама же попросила...
- Нет, прости, я не могу, мне плохо от этого станет, - все-таки честно созналась Савенко, отставляя посуду на край стола, - И тогда у нас точно ничего не получится, - если её вывернет наизнанку прямо тут с голода и после алкоголя, Григорий вряд ли обрадуется.
Конечно, было жаль терять такую возможность еще немного прийти в себя, но, с другой стороны, все равно внутренне уже пришлось примириться с планом дальнейших действий, который не предполагал очередных попыток убить Казанцева, если только не в порыве самообороны. И потому, собрав всю свою волю в кулак, Тая все же сделала шаг назад, пользуясь моментом, пока сам каратель был занят шнапсом, чтобы аккуратно завести руки за спину и расстегнуть небольшую пуговичку, которая была призвана скорее правильно поддерживать небольшой воротничок, чем служила настоящей застёжкой.  И хотелось бы на этом остановиться, но, как с холодной водой, бесполезно мочить только ноги – нырять надо сразу и с головой, поэтому пришлось все же, пользуясь моментом, что особо пристального внимания на нее нет, иначе бы точно смелости не хватило, стянуть платье через голову и зябко повести плечами.
Конечно, формально, на неё оставалось еще два слоя одежды – нижняя сорочка и белье, но все-таки было неуютно, и погружаться в эту тревогу точно было нельзя, чтобы опять не чувствовать того угнетающего страха. Надо было просто заставить себя вдохнуть и отправить злосчастное платье – смысла-то было переодеваться? – на спинку стула, вновь шагнув к Григорию и даже, окончательно отрезая себе пути отступления, положить руки ему на плечи, пытаясь привыкнуть к ощущению теплой кожи под пальцами.
- Я подумала, что нечестно, что только ты раздет, - звучало немного глупо, но посмеяться над собой Савенко не позволила. По крайней мере, попыталась, привставая на носочки и неуклюже целуя Казнцева.

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Это было слишком странно. Непривычно. Непонятно. Но не вызывало отторжения.
Терпкий, с горечью привкус шнапса на чужих губах, тепло объятий и тела другого человека сквозь тонкую ткань... Если честно, Таисия просто растерялась, не умея толком целоваться, но неловко пытаясь повторять за самим Григорием и не открывать глаза, которые инстинктивно закрыла то ли от смущений, то ли просто это казалось более правильным. Так ведь можно было представить, что рядом с ней совсем не палач и убийца, а, скажем... кто-нибудь еще. Сложно было подобрать конкретный образ, когда единственная влюбленность закончилась зияющей в душе раной и шрамом на сердце даже не по вине немцев или войны, к сожалению, есть вещи, которым ты не можешь противостоять, даже если приложишь все усилия, и болезнь - одна из них.
Может быть, если бы они с Пашкой хоть раз целовались, сейчас и впрямь было бы проще представить именно его. Но этот улыбчивый, воспитанный, весёлый юноша ассоциировался у нее исключительно со стихами, прогулками в парке, портретами, нежными прикосновениями к её скулам, носу, уголкам губ. Он смотрел на нее совсем не так, как Гриша. И марать его светлый, чистый образ этой грязь, кровью и пошлостью Савенко совершенно не хотела - у каждого ведь должно быть что-то, что заставляет грустно улыбаться даже перед смертью.
Поэтому сейчас оставалось, наверное, только принять реальность, вновь опуская на полную стопу и поглубже вдыхая, чувствуя, как немилосердно краснеет. Все-таки бороться с собой было сложно и становилось крайне стыдно и неловко за поцелуй и за то, что она вообще позволяет к себе прикасаться. И сама все еще не может убрать ладони с плеч Григория.
Конечно, поверить ему было очень сложно, просто не укладывалось в голове, что он действительно смог о чем-то подобном договориться. Было ощущение подвоха. Но разум соглашался принять за сносный повод сейчас вновь не отталкивать Казанцева и не хвататься за бритву то, что это будет совсем крайним вариантом под утро, а пока, если вдруг все эти слова окажутся правдой, не стоит так поспешно действовать.
Даже если он говорит откровенно неприятные вещи, за которые хочется стукнуть.  Ей даже в голову не могло прийти, что кто-нибудь из отряда мог бы воспользоваться беспомощным положением другого человека, тем более девушки... Да, и большинство из ребят ждали дома - кого невесты, кого уже жёны и дети. И не до того было, когда получалось вырваться от немцев и провести операции, надеясь, что они все встретят следующее утро. К тому же, белый халат обезличивает, для многих врач - существо бесполое. Только вот Григорий выделился среди её пациентов, ей же на беду.
- Им не до того было, когда люди умирают от ран или кровопотери, а меня в любой момент могут хватиться, - честно, врать тут даже смысла не было, ответила Савенко, не желая сейчас позволять себе вновь скатываться в воспоминания, от которых точно легче не становилось и вся решимость могла мгновенно испариться.
Правда, горячее прикосновение чужих губ к шее и едва ощутимый укус заставили растерять на мгновение потерять всю нить размышлений, просто замирая и чувствуя, как против воли, сердце, кажется пропустило удар, а пальцы на плечах карателя инстинктивно сжались чуть сильнее.
С одной стороны, когда Григорий вот так, почти осторожно, почти нежно её обнимал, аккуратно прикасался к груди, целовался, было не страшно, и это странное чувство, которое уж очень было похоже на что-то приятное. С другой, от него точно стоило избавиться, напомнить себе, что перед ней фашисткий прихвостень и нужно просто потерпеть, заставить своё тело спокойно относиться к происходящему, не принимая близко к сердцу и уж тем более даже не думая о чем-то приятном и положительном. 
Нужно было как-то отвлечься, заставить себя сосредоточить внимание на чем-нибудь другом, а не странном тепле где-то в животе...
- Мне имена твоих прошлых женщин ничего не скажут, а сейчас ты бы не стал жениться, если бы был кто-то, кто тебе больше нравится, в этом не было бы смысла,   - тихо заметила Тая, едва находя слова и не решаясь поднять взгляд на собеседника, лишь осторожно проводя ладонью по его груди и останавливаясь как раз напротив сердца, - И договариваться о чем-то бы не стал ни с кем. Или… или ты соврал про это всё, чтобы я просто не доставляла тебе лишних проблем? – вот теперь она все же приподняла подбородок, прямо и взволнованно, без малейшей наигранности, глядя в глаза Григорию, - Если это так, то мне тем более нет повода волноваться – все равно жить недолго осталось, а если все твои слова правда, то тем более не имеет смысла об этом беспокоиться. Но я готова послушать, если ты что-то хочешь рассказать мне о прошлом или других отношениях, может, научусь чему-нибудь.
Савенко даже не знала, что ей сейчас хочется услышать больше – признание, что он и впрямь блефовал и все это придумал, тогда можно было бы действительно пробовать его убить и закончить свою жизнь побыстрее, или все-таки убедиться в том, что, пусть и звучало дико, все сказанное – правда, что ей по какой-то неведомой причине оставили жизнь, и значит, еще не всё потеряно. 
Но любой из этих ответов сейчас бы её выбил из колеи, поэтому Таисия предпочла не дожидаться, уже намного смелее целуя Казанцева и обнимая левой рукой за шею, чтобы прижаться еще теснее, не давая себе времени подумать о том, что пусть всё горит синим пламенем, и пуля в лоб – это все-таки лучший вариант.
- Мы так и будем тут стоять? – на пару сантиметров отстранившись, чтобы элементарно вдохнуть, спросила девушка, - Ты, конечно, очень тёплый, но пол холодный, и стол не самый удобный. Если ты скажешь, что мне делать, будет проще.

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Григорий, вроде бы, говорил логичные вещи. Не было ему никакого смысла врать, не было смысла тянуть с арестом. Но в то же время Таисия бы могла со всем этим поспорить, достаточно хорошо представляя и себя на месте фрицев, если бы ей надо было кого-то поймать, разговорить, убедить... Нет ничего эффективнее внезапности, возможности дать кому-то поверить, что он и впрямь в безопасности, а потом выйти через него на оставшихся в живых. Вся эта напускная вежливость, договоренности вполне могли оказаться красивой маской. И Казанцева об этом совершенно никто не был обязан уведомлять - он для них такой же расходный материал, который можно использовать для всего.
Так что Савенко вполне могла допустить, что Гриша и сам верит в то, что всё будет именно так - ему удалось договориться, её не тронут... Что будет на самом деле - никто из них обоих не знал. А Казанцев, похоже, даже не думал, что, в принципе, было ожидаемо, но крайне неприятно при мысли, что сейчас от него зависит её судьба. Если бы хоть немного пораскинул мозгами, проанализировал, а не так безоговорочно верил словам фашистского ублюдка - вот ему-то точно не было ни малейшего смысла идти на какие-то договорённости с подчиненными, чья жизнь и гроша ломанного не стоила, -  то было бы спокойнее. Слепая уверенность всегда пугала, потому что не оставляла вариантов, выбирать просто бы не из чего.
И, если честно, только мысль об этом напрочь лишала всей решимости и оставляла лишь желание немедленно отойти от Григория, натянуть платье, кофту, носки потеплее и остаться наедине с собственными планами, хотя бы попробовать придумать пути отступления, хоть что-нибудь, что помогло бы выжить. Это было совершенно нормально и естественно в её состоянии. И приходилось усилием воли напоминать себе, что нужно сделать хотя бы одно допущение, что Казанцев не врет, проработать и этот вариант, для которого нужно было сосредоточиться на происходящем здесь и сейчас.
- Значит, я точно не замерзну, - то ли ироничное, то ли шутливое замечание все-таки само сорвалось с губ в качестве защитной реакции на неприятные мысли и вновь подступающую тревогу, когда уверенность в своих силах с каждой секундой становится всё более призрачной.
Таисия и впрямь не поручилась бы, что у нее хватит выдержки снова не попытаться сбежать от Григория, не пнуть его хорошенько и не запереть в ванной. И тут уже дело было даже не столько в личной неприязни, которой всегда хватало, просто в элементарном страхе неизвестности и подспудном понимании, что терпение Казанцева может кончиться в любой момент, что тоже не могло радовать или внушать доверие.
Тихо ойкнув от неожиданности, когда её подхватили на руки, Савенко даже не успела толком испугаться, только вскинуть удивленный взгляд на Казанцева. Вот такого жеста она от него точно не могла представить, и это несоответствие ожиданий и реальности выбивало из колеи, заставляя даже растеряться, оказавшись на кровати и не понимая, как себя вести.
Пожалуй, на краткий миг даже возникла мысль спокойно подождать, пока каратель разденется, а потом самой вновь обнять и поцеловать, это было бы логичным, условно понятным. Но подобные глупости из головы выбили следующие слова Григория, на которые желудок явственно отозвался тревожными спазмами, заставляя инстинктивно, словно стремясь сесть поудобнее, все-таки на пару сантиметров отодвинуться. Было слишком легко представить, что там, в этих многочисленных деревеньках и хуторах, происходило, отчего становилось дурно... И не потому, что Таисия была впечатлительной девчонкой - уж чего только ни повидала за эти полтора года и за учебу в медицинским институте - просто это очень хорошо ложилось на данную ситуацию, словно напоминая, в какую ловушку она сама себя загнала.
Савенко даже затруднялась сказать, что именно заставило её остаться на месте, когда рука Григория приподняла сорочку, то ли это внезапно накативший приступ страза и тошноты, то ли все-таки выдержка и понимание, что это просто слова и сейчас, вроде бы, всё не так плохо, как могло быть.
- У меня же нет ножа, - бритва под подушкой не нож, так что ложью это не было, да и лежала она там совсем на крайний случай, сейчас не было порыва схватиться за нее, так что Тая не врала и, кажется, хотела добавить что-то еще, но не успела.
Поцелуй все-таки заставил замолчать, лишь послушно приоткрывая губа и пытаясь неловко ответить на него, повторить за самим Григорием. И, может, именно это подсознательное желание не сидеть столбом, не выглядеть глупой, вытесняло другие тревожные мысли, а может странное тепло, которое на мгновение вновь всколыхнулось где-то внутри, заставляли Савенко инстинктивно обнять карателя одной рукой за шею, проводя пальцами по коротко стриженным прядям на затылке.
- Я не знаю, когда это нужно сказать, - тяжело выдохнула Таисия, немного отстраняясь  от Казанцева, чтобы все-таки, поборов внутренни протест, самой неторопливо стянуть сорочку и откинуть её куда-то пол, прежде чем аккуратно, пусть и явно не слишком решительно, но все же самой вплотную пододвинуться к Казанцеву и даже осторожно взять его за запястье, пытаясь вернуть руку мужчины себе на грудь, - Но мне будет приятно, если ты меня снова поцелуешь, как там, у стола, - училась, как ни крути, она всему быстро, легко понимая, что надо пользоваться тем, что вызывает хоть какой-то отклик, чтобы было не так страшно и неприятно, - Тогда можешь сам решать, когда можно. Я тебе доверяю.
Последнее сказать было особенно сложно, но, как бы пародоксально ни звучало, в глубине души она действительно предпочла бы доверять в этом вопросе Григорию, заодно перекладывая и на него всю ответственность...

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит

Наверное, каждая девочка хоть раз в своей жизни задумывается о свадьбе, пусть это давно перестало быть главным в жизни, но все-таки... В любом возрасте, даже если говоришь, что планируешь связать свою жизнь с наукой или посвятить себя карьере, прежде чем это озвучить, хотя бы мысленно приходится примерить роль жены, матери, чтобы элементарно осознать, надо ли оно тебе, хочется ли чего-то такого. А кто-то ведь с пяти-семи лет рисует себе подвенечные платья, вышивает рубашки, собирает сервизы и рушники в приданное, и как "заневестилась" - в города, в райцентры, еще куда-нибудь, чтобы мир повидать, на людей посмотреть и выйти замуж. Кого-то накрывает внезапно и резко, когда разговоры до утра, прогулки в парках и на душе так легко, словно знал человека всегда...
Вот и Таисия сейчас внезапно вспомнила, что вот там, за стенкой, на кухне каких-то десять лет назад гордо зачитывала сочинение о том, какой должна быть женщина в социалистическом государстве и какой она сама собирается вырасти - посвятить себя медицине, здоровью человека, честно трудиться, воспитать своих детей в ценностях и культуре нового времени, сформировать у них любовь к родине, труду, честности и справедливости. И тогда ей это казалось единственным возможным вариантом. Она даже не акцентировалась на моменте, что выйдет замуж, это казалось чем-то само собой разумеющимся... И каких-то три года назад Савенко до последнего верила, что Пашка поправится, что шутливое кольцо из одуванчика станет настоящим, что именно он будет её целовать, водить на танцы и читать стихи по вечерам уже не только ей, но и их детям.
Но уж точно Тая не представляла, что её свадьба будет... такой. Да, по сути, не было никакой свадьбы. Не было никакой гарантии, что Григорий не лжёт.  Не было никакого смысла ему заключать этот брак, который, очевидно, ставил его под угрозу, если она снова что-нибудь сделает немцам. А она сделает...
В этом Савенко ни на мгновение не сомневалась. Не для этого ей пришлось наступить на горло своей гордости и своим страхам, чтобы просто трусливо плясать под дудку фашистов и их прихвостней.
И, вроде бы, эта ненависть должна была заставлять морщиться, пересиливать себя, но в уставший разум ограничивался сухим: "надо", не давая тлеющим углям злобы снова вспыхнуть, потому что на это не было сил. Она слишком устала, чтобы активно бороться сейчас, а значит самым правильным было принять ситуацию и уже потом подумать, что с ней делать.
Именно так стоило рассуждать. Но не получалось от неожиданных тёплых поцелуев, заставляя в поисках хоть какой-то опоры вновь положить ладони на плечи Григорию и чуть сжать пальцы. Было совершенно инстинктивно желание просто закрыть глаза и сосредоточиться только на этих странных и новых ощущения, когда тело само хочется прижаться еще ближе к другому человеку и совершенно не против избавиться от тонкой ткани бюстгальтера. Хотя, пожалуй, чувство стыда все-таки было более знакомым и понятным, и легко бы захватило разуем, если бы ему не помешал неожиданный вопрос.
И это короткий взгляд и вовсе немного выбил из колеи. Таисия ведь не верила, не допускала даже мысли о том, что Казанцев может всерьез желать чего-то подобного – не просто удовлетворить животные желания, насладиться чувством власти и собственного «героизма». Это было, как минимум, странно после всего, что она от него слышала до этого о его судьбе, прошлом, ценностях… Не вписывалось в сложившуюся картину, заставляя и впрямь позабыть о смущении.
Но все же Савенко кивнула, даже собираясь еще и вслух озвучить то, что от нее явно ждали, но не успела, вздрогнув и шумно выдохнув от неожиданного прикосновения губ к груди. Первым порывом было просто оттолкнуть от накатившего стыда, в первую очередь, за реакцию собственного тела, которое уже не ощущало прохлады в комнате, наоборот, теряясь от странного и нового ощущения тепла и предательски сбивающегося дыхания, когда пальцы на плечах карателя просто не могут разжаться или сделать что-то еще, лишь инстинктивно чуть сильнее сжимая их.
- Я… я буду тебя ждать, - все же выдохнула Савенко, еще не до конца понимая, что происходит, но просто пользуясь небольшой паузой, чтобы поглубже вдохнуть и заставить себя неуверенно отцепить чулки от пояса, прежде чем избавиться от него самого.
Вот теперь точно стало неуютно, и краска вновь приливала к щека, заставляя отчаянно краснеть и не знать, куда себя деть, кроме как самой осторожно обнять Казанцева, то ли в поисках тепла, то ли чтобы просто внезапно уткнуться носом ему в шею. Собственное сердце слишком гулко стучало в ушах, заглушая любые попытки придумать хоть какой-то план действий. В конце концов, именно эта ответственность и впрямь казалась ей слишком тяжелой, чтобы пытаться сейчас что-то решить. Вот так чувствовать тепло чужого тела было даже приятно, и не приходилось смотреть в глаза, чтобы не испытывать стыда.
- Теперь можешь не думать, - звучало крайне глупо, но это было единственным, на что хватило Таисии, когда разум категорически октазывался работать, - Я же здесь. Мы здесь. И я с тобой, только с тобой.  И больше ни с кем не буду, и убегать не стану, - вот сейчас уже точно, хотя, конечно, набраться смелости, чтобы самой потянуть на себя Григория, чувствуя под лопатками теплую ткань покрывала, было не так уж легко, успокаивала только внезапная мысль, что он действительно хотя бы держит обещания про нежность, в свете чего даже факт того, что у нее под подушкой есть оружие, казался не самым весомым.

Подпись автора

I love you like you've never felt the pain, away
I promise you don't have to be afraid, away
The love you see right here stays
So lay your head on meза аватар спасибо хэмингуэй
Мафия всё видит