Ну все, обратная связь получена, рожать прямо сейчас она не будет, можно сосредоточиться на процессе.
Айк поудобнее прихватывает ее одной рукой за сиськи, помня, что сильно ей не в кон, второй прихватывает под животом, вжимая пальцы между ее сдвинутыми ногами, добираясь до мокрых складок — зажимает ее между собой и одеялом, из которого она соорудила себе какой-то бруствер, и погнали.
Она лежит хорошо, отзывчиво даже лежит в каком-то смысле — не дергается, не отстраняется, дает ему дело сделать, и Айк в процессе проникается не только искренней симпатией, но еще и искренней благодарностью: чудо, а не девчонка, пусть у них даже началось все не слишком гладко и ровно.
Чудо, а не девчонка — и все-то при ней, по крайней мере, все, что нужно, и Айк, получив «добро», не теряется: как только они разобрались с позой и упором, начинает двигаться поживее.
Слюны больше не требуется, между ног у нее влажно и горячо, дышат они в унисон и Айк ловит ритм, отставляя на время принцип взаимности — она не из стеснительных, не из тех, кто молчать будет, чтобы другого не обидеть, это он уже понял, так что если ей будет как-то не так или захочется чего-то конкретного, прямо скажет и он учтет, а пока — пока она молчит, и Айк вскоре выходит на финишную прямую.
Урчит от удовольствия, тиская ее за сиськи, целует вокруг уха — жесткие волосы, легко пахнущие костром, кровью и ягодами, лезут в рот, Айк отплевывается, утыкается ей в местечко между шеей и плечом, вдыхая то, как она охуенно пахнет живым человеком, и так и приплывает, быстро, но едва ли ей сейчас это критично.
Кончает ей между сведенных бедер, еще пару раз дергается на холостой тяге, добирая этого кайфа — вот теперь и помирать не жалко, а может, наоборот, даже жальчее, сытым, согретым и потрахавшимся, Айку недосуг разбираться.
Он длинно горячо выдыхает ей в шею, подбирая слюни — ему уже всерьез жарко, — и отбрасывает свой край одеяла, откидываясь на спину, чувствуя, как подсыхает пот на груди и животе, как медленно, тягуче отступает вот это разрядочное послевкусие.
Ему, пожалуй, покойно, сытно — вот сейчас вообще.
Он гладит Айлу по заднице, скашивая взгляд.
— Ну, зато можно не дергаться, что ты залетишь, сестренка, — фыркает лениво.

Просыпается как-то вдруг: вокруг темно, в камине красным тлеют угли, похолодало, и ему, раскрывшемуся от одеяла, это чувствуется, но будит его не холод. Айла, Айла ворочается рядом, садится в их гнезде, возится с чем-то — в туалет, наверное, умиротворенно догадывается Айк, который и правда нахватался кое-какого опыта, пока жил у беременной сестры.
— Утро? — спрашивает хрипло, растирая лицо — во всем теле такая приятная расслабленность, и он ухмыляется в темноте, когда вспоминает, как они славно перед сном порезвились.
Потягивается  — и салфетка на боку шуршит, но серьезной боли нет, так, немного тянет, дискомфорт небольшой, Айк не слишком по этому поводу дергается, тем более, она обещала укол от заражения — так что дело в шляпе.
— Если хочешь, займусь камином — что там, просто дров подбросить и огонь раздуть? — хрен знает, он вроде как наловчился костер разжигать, но, может, с каминами все иначе. — Ты обещала с утра рацию завести, не передумала?
Ну, не обещала — но Айк от своего плана тоже отказаться не готов.

С камином у него складывается так себе. Айк чиркает спичку за спичкой, накидывает сверху горсть растопки, стружку и бумажный сор, и вся эта дрянь сперва вспыхивает, весело и ярко, но быстро прогорает, а дрова так и не занимаются. Айк и так, и эдак, пока Айла ходит по дому — она сказала, что генератор включит, но он уже понял, что в основном жилые помещения прогреваются камином, так что действительно старается, сидя на корточках преед каминным зевом, не обращая внимания на то, как холодно босым ногам на промерзшем полу и как тянет в боку.
С такой-то херней должен справиться — это всего лишь камин, и Айк заставляет себя включить мозг. Вынимает на металлический карман перед камином так и не занявшиеся дрова, счищает совком золу в стоящее рядом ведерко, начинает все заново и — о чудо! — с этой попытки дело идет на лад. Может, теперь огню достаточно притока воздуха, может, еще в чем дело, но растопка разгорается, пламя бежит по сухой коре аккуратных полешек, в комнате начинает пахнуть дымом, но вытяжка свое дело делает...
Гордый собой Айк идет умываться, почти вслепую, потому что утро, поди, только на часах. Он ранняя пташка, привык просыпаться затемно, да и вообще спит некрепко, но из-за того, что и в самом деле пошел снег, рассвет кажется каким-то белесым, как затянутые пленкой зенки мертвеца, в такую погоду, пожалуй, и днем мало что разглядишь даже в паре ярдов перед собой.
Не лучшая погодка для путешествия — и Айк снова поздравляет себя с тем, как удачно вчера на нее натолкнулся, ну или она на него, что даже вернее — на него и на своего оленя.
Это первый затяжной снегопад в этом году, по крайней мере, и Айк, умываясь, скербет задумчиво щетинистый подбородок — неужто все, он застрял здесь до весны? Это слишком долго, слишком неправильно — и он не добрался до Хелены.
Ничего, успокаивает сам себя, это еще не настоящий снег, снегопад наверняка вот-вот кончится, нападало еще немного, и если у нее в гараже не кабриолет, а тачка с баланса Лесной службы, тачка с хорошей проходимостью, рамой и полным приводом, то первый снежок помехой не станет, пока дороги не завалит окончательно.
Ничего, а ему как раз хорошо посидеть в доме, переночевать в тепле и настоящей постели, пожрать как следует, что-то получше, чем полусырая ворона или повядшие кислые ягоды.

И при словах Айлы о завтраке живот Айка громко и одобрительно урчит. Он одевается на ходу, проходя на кухню, разглядывая принесенные, отдает ей чайник, берется за банку консервированной ветчины — у той крышка старого образца, без колечка, но Айк умело орудует ножом, и когда Айла возвращается, гордый собой демонстрирует ей открытую жестянку, розовую ветчину в прозрачном желе с вкраплениями жира.
— Горячий омлет с ветчиной и кружка кофе — это просто чудо, сестренка, — но она выглядит озабоченной, совсем не склонной шутить, не то что вчера вечером.
Скорее, больше похожа на саму себя дневной версии — когда еще не определилась, проблемный он пассажир, или так, приятное знакомство.
— Нет, не выходил, — отвечает он заинтересованно — с хера бы ему куда-то выходить, он как устроился рядом с ней, согревшийся и разморенный этой их возней, как уснул, так больше и не просыпался, но не случайно же она спрашивает.
Он ставит банку, подходит к входной двери, выглядывает — тут, понятно, холоднее, ему в лицо порывом ветра тут же залепляет мокрым снегом, и он щурится, обшаривает взглядом невысокое крыльцо перед домом, затем двор, насколько может разглядеть.
Снег неторопливо падает с неба, но следы возле дома Айк видит только одни — и выплеснутые остатки заварки, уже постепенно заметаемые этим неторопливым снегопадом.

Вот сарай, к которому он вчера подходил, поленница под навесом, столб — дальше уже лес. Айк всматривается между голых стволов, но ничего не замечает.
— А почему ты спрашиваешь? — он так и не поворачивается, смотрит сторону леса, стоя в дверном проеме. — Что-то не так? Волки?
Сарай заперт, он видит даже с крыльца навесной замок — но что-то же ее обеспокоило, а она, как Айк уже успел решить, не из тех, кто легко беспокоится: сидит тут себе на последнем месяце и в ус не дует, запасается жратвой и твердо намерена перезимовать вместе с ребенком.

С улицы и правда тянет холодом, настоящим морозом, память о котором еще жива в костях Айка, так что слова Айлы он воспринимает всерьез, и все же перед тем, как закрыть тяжелую дверь, еще разок оглядывает двор.
Который кажется ему пустым, как-то слишком пустым — ему не себе, когда он думает об этой пустоте снаружи, о пустоте и о падающем там, в этой пустоте, снеге.
И даже запах разогревающейся ветчины, который должен бы обрадовать Айка до мурашек, действует не так, не после ее слов об оленьей голове.
Вроде бы, ничего особенного — если бы ему нечего было сказать по этому поводу, но все же Айк тормозит: может, это не заслуживает внимания.
Но это непонятно — не конкретно эта голова, может, ее в самом деле утащили волки, а снегопад затем скрыл все следы животных, но есть кое-что еще.

— Я пойду с тобой, если решишь отправиться на поиски оленьей башки, — говорит Айк спокойно, устраиваясь за столом. Его слегка отпускает, но только слегка — и то благодаря запаху горячей еды и теплу, разливающемуся по дому.
— Ты все равно медленная, я тебя даже со своим боком тормозить не буду, — кивает он на ее живот, что, впрочем, не мешает ему наслаждаться тем фактом, что кто-то другой готовит для него завтрак.
Ну понятно, она тут хозяйка и, судя по всему, относится к этому серьезно, вот Айк и не лезет ей под руку, терпеливо дожидается своей порции, дотягивается банки кофе, откручивает крышку, усмехается:
— Мы сейчас отличная парочка, скажи, сестренка?.. А сахар есть?

Айк засыпает в казенную кружку две полные ложки кофе, столько же сухого молока, а затем столько же сахара, буквально кожей чувствуя неодобрительный взгляд Айлы, заливает эту смесь кипятком и поднимая голову.
— Пару дней назад, уже здесь, в этой части леса, я набрел на крытый мост, вот типа таких, старых, из всех этих фильмов вроде «Поворота не туда»... Ты, наверное, о нем должна знать, но, в общем, это не важно, я о другом. Я к тому времени уже черт знает сколько не спал под крышей и, увидев этот мост, обрадовался до печенок — пусть не дом, но все равно, место, где можно укрыться от снега, где будет теплее, чем снаружи, и костер не засыпет снегом до того, как я его разведу... В общем, я припустил со всех ног, чуть не свалился в овраг, вот это был бы номер, завалился туда, надеясь, что вот теперь-то высплюсь как следует, и на радостях прошел, наверное, до середины, пока не врубился, что там что-то не то. Первым почувствовал запах. Не такой, как от этих дохлых тварей, они-то почти и не пахнут, не так, как должны, а вот там пахло как раз нормально — летом, наверное, я бы раньше почуял, но сейчас, из-за холодов... Короче, их там было полно. Звериных голов, я о них. Прибиты к доскам стен, только головы, волки, зайцы, кажется, был даже кабан.

О чем Айк не рассказывает, так это о том, что там были не только звериные головы — но и пара человеческих, они разевали на него рты, шипели, таращили на него выколотые зенки. Ясное дело, ему стало вообще не по себе — пересрал он, говоря честно, но такое не скажешь при девчонке, с которой не прочь повторить при случае.
Он мешает кофе в чашке, потом хмыкает:
— Знаешь о таком? Видала раньше?

Медвежьи капканы вокруг дома мысль хорошая, Айк одобрительно булькает кофе вместо ответа, уговаривая себя, что не такая уж она тут беззащитная. Она и беременная отлично охотится, его вон подстрелила, и чего в ней нет, так это наивности — и если она услышит какие-то непонятные шорохи снаружи, уверен Айк, она не сунется открывать дверь, пока не убедится, что незнакомец не желает ей вреда.
К тому же, ему все кажется, что тот, кто прибивает звериные и человеческие головы на мосту — он отличается от нормальных, и заметить это можно будет с первого взгляда. Может, у него не будет второй головы или шестого пальца на руке, но тому, кто глаза держит открытыми, все станет понятно довольно быстро. Когда у них в батальоне один парень поехал крышей, они это заметили быстрее, чем штатный медик — и вот Айк считает, что и Айла из таких.
Приметливых.
И все равно разговор больше не вяжется, даже горячая ветчина, истекающая мутным соленым соком, не слишком радует; Айк, как может, старается прогнать непрошенные воспоминания о том мосте, ест и пьет так, как будто на скорость, и вскоре набитое брюхо приводит его в прежнее расположение духа, даже игривости возвращает — ну и потом, он думает о Хелене, надеется до Рождества оказаться в Хелене, а вот там-то точно забудет обо всей этой хрени, как пить дать.
Антибиотики, рация — и даже горячая вода, и при мысли о последней у Айка тут же начинает чесаться все тело, от шеи до пальцев на ногах, и он ежится, когда стаскивает штаны, стараясь не задеть повязку, пока Айла отгибает край и рассматривает припухшую кожу вокруг дыр от дроби в поисках заражения.
Ну и еще это малость сексуально — теперь-то, понятно, его мысли так и крутятся вокруг ночи, вокруг того, что она была не прочь, и он думает, как бы снова к ней с этим подкатить: вряд ли она в такой снегопад отправится на охоту, ему сегодня тоже лучше не высовываться, так что Айк надеется, что они найдут, чем вместе заняться, и, так-то, способа лучше скоротать время, чем завалиться в койку, он не знает, да и здесь не заметил книжных шкафов.

Вопрос ставит его в тупик, он фыркает обрадованно — это что, флирт такой? Типа, ответь на вопрос и получи главный приз?
Он, не слишком тщательно придерживая джинсы впереди — не снял полностью, потому что у них вроде как по расписанию рация — оборачивается, открывая рот:
— Потому что им не выдают летную лицен... Ауч!
Она с размаха вгоняет ему в зад иглу, Айк громко втягивает сквозь зубы воздух, коротко выдыхает, растирая место укола.
— Терпеть не могу уколы, — сетует, не торопясь натягивать джинсы обратно. — А что, сестренка, как быстро у тебя тут вода нагревается? Котел, поди, на крыше, да? Ты же меня в такой снегопад не выставишь? Я не то что до Хелены не дойду, я сейчас, наверное, и до того места, где мы вчера повстречались, не смогу вернуться, прямо скажем...
Он не передумал продолжать путь — есть в его желании идти дальше и что-то нездоровое, наверное, как будто он боится, что если остановится, то придется признать, что больше нет места, в котором все по-прежнему и жизнь изменилась катастрофически, что Чарли и Бри, вероятнее всего, мертвы, как мертвы и девяносто девять процентов тех, кого Айк когда либо знал, — но мысль о том, что ждать окончания снегопада где-то в лесу, скорчившись у корней дерева, дающего хоть какую-то защиту от ветра, способна охладить любое желание кинуться за дверь прямо сейчас.
— Может, расставим капканы, чтобы их хорошо присыпало снежком, а потом запрыгнем вместе с эту роскошную ванну и посмотрим, как быстро согреемся? — напрямую предлагает Айк: ну, хоть такую мелочь, как помочь ей с капканами, он может, она-то ему крепко помогла, пусть даже сначала и подстрелила.

Под повязкой все не так уж и плохо, как по Айку — он, в целом, не слишком беспокоится насчет заражения, на нем как на собаке заживает, но, понятно, в их ситуации от халявного укола антибиотика отказываться все равно что судьбу испытывать, лишним точно не будет, да и потом, ему нравится, как Айла вокруг него хлопочет, пока он вроде как инвалид — и завтрак ему, и мягкие сиськи, и крыша над головой.
Не самый плохой обмен на поврежденную шкуру — Айк не в претензии, а уж когда она не отказывает насчет ванны, так вообще считает, что ему повезло так повезло: он бы тоже ее целиком рассмотрел, что уж. К ее животу он вроде как уже попривык — ну беременная и беременная, с каждой может случиться — и, в общем, уверен, что в обморок не упадет, когда она разденется, но, понятно, сперва нужно порешать вопросики насчет капканов.
Мысль о том, что тут по соседству шныряет тот, кто головы на мосту развесил, плохая приправа к приятному деньку с горячей девочкой, и заодно напоминает Айку, что мертвецами проблемы не исчерпываются.

Так что когда они выходят из дома — Айк все пытается через одежду почесать раздраженную после смены повязки кожу — он прихватывает с собой пушку: волки или еще какое-то дерьмо, то врасплох его не застанут.
И ошибается: забывает чуть ли не обо всем, когда она открывает гараж и он видит тачку, устроенную на зимнюю стоянку.
Пятидверный внедорожник форд бронко, с увеличенным дорожным просветом, 17-дюймовыми колесными дисками с бэдлоками, силовым бампером и открытым багажным отсеком, привычного бело-зеленого окраса кажется Айку выходцем прямиком из рая — он, все три своих тура отмотавший в роли техника-водителя, а в тюрьме работавший в автомастерской Райкерса, буквально забывает, как дышать, когда видит бронко.
Это не просто тачка, это настоящая мечта, а цепи противоскольжения в углу гаража намекают, что эта красотка не потеряется и зимой.
Он даже не слышит, что Айла ему говорит, не слышит, как она гремит капканами — разглядывает тачку, обходит вдоль, ведя пальцами по металлу, как будто хочет вот так сродниться с бронко — и с трудом берет себя в руки, сбрасывая это очарование.

Поворачивается к Айле, надеясь, что не выглядит совсем уж безумно, смотрит на то, что она вытащила из ящика:
  — Эй, ты зачем это тягаешь, нам сегодня роды не с руки принимать,  — ладно, это остужает его возбуждение при виде внедорожника, и Айк уже может соображать как следует.
Подходит к вываленным капканам, разглядывает. хмыкает одобрительно:
— Я тут загляделся на эту красавицу, — кивает через плечо на бронко, — но ты давай сама больше не таскай железки, сестренка, мы же договорились — через две-три недели, так?
Но живот у нее такой, что Айк не удивился бы, роди она прямо сейчас — хорошо бы такого все же не произошло, но, может, обойдется, и даже его бок не должен пострадать — капканы не выглядят ржавыми, вряд ли придется надрываться.
— Ну, давай попробую.
Железо ощущается чуть маслянистым в руках — Айк крутит капкан в руках. в конце концов, он впервые видит вживую такую херню, но, вроде, разбирается, отжимает блокиратор, разводит руки в стороны, сопит от прилагаемых усилий — но справляется. Еще немного крутит, поглядывая на Айлу — вот ей, наверное, забава — ухмыляется:
— Ты не смотри, я впервые с такой штукой дело имею — так-то я не теряюсь, и руки у меня из правильного места...
Хорошо, все же, что он имеет возможность потренироваться здесь, в сухом гараже, а не под снегопадом, застилающим глаза — так запросто и руку отхватит, а Айк своими руками дорожит, так что разбирается основательно, не торопясь, пока не убеждается, что справится и снаружи.
— Ну давай, показывай, где это добро раскидать, — предлагает, собирая капканы в охапку — выходить под снег не хочется, но куда деваться, и лучше бы ему знать, где они оставили ловушки.

Она подходит к обороне с умом, указывает ему места, где нужно оставить капкан, Айк разжимает металлические челюсти, вбивает в промерзшую землю колышек, фиксируя капкан на месте, делает раз, делает два, делает три, четыре. едва не сбиваясь со счета — но теперь, наверное, любой, желающий приблизиться к дому, рискует остаться без ноги, а Айк вспотел до трусов, несмотря на лютый холод, свидетельствующий о там, что здесь, в горах Монтаны, зима приходит задолго до календаря.
И когда с последним капканом покончено, с него уже льется пот, как будто он в полной разгрузке пробежал три мили под афганским солнцем. Айк присыпает ловушку снегом, выпрямляется, деланно значительно отряхивает руки — он работал в рукавицах, так что это, наверное, портит образ — и осторожно пятится назад, едва не налетая на Айлу.
— Ну, сегодня я точно спать буду куда спокойнее, зная, что никто не сунется, а ты, сестренка? В настроении для того, чтобы выйти на связь с большой землей? Ты как, вручную частоты проверяешь, или у тебя тут и сканер есть?
Грубо вытесанное лицо на столбе смотрит в сторону прогала между деревьями — но если там кто и есть, ведомо это только столбу.

Сразу после возвращения, после всей этой возни с капканами, Айку кажется, что в доме жарко — он стаскивает куртку, ботинки, даже свитер, оставаясь в рубашке и джинсах, и усаживается за рацию. Модель ему незнакома, но в целом с рацией он в прошлом дело имел, да и Айла объясняет толково, так что вскоре предлагает ему развлекаться и уходит, оставляя наедине со своими надеждами.
Айк прокручивает рукоятку, прислушиваясь к любым шумам в эфире, но на ближайших точках, таких же постах Лесной службы, только помехи — сколько бы он не воззвал к живым, никто не отзывается. Только на частоте офиса шерифа Браунинга — над столом висит листок с пометками, так что Айку не приходится ломать голову — он слышит человеческий голос, тут же всем телом подается к столу под скрип стула по полу, но тут же разочарованно хмурится, оглядываясь на дверь, не заметила ли она его наивной реакции.
Это и в самом деле человеческая речь, хорошо поставленный женский голос четко произносит слово за словом, тщательно артикулируя и добавляя уверенности там, где это требуется, но это запись, всего лишь запись, и Айк такие записи слышал уже не раз — они все разные, не одна и та же запись на все штаты, но все же в чем-то они все похожи до ужаса.
Во-первых, каждый диктор предлагает не волноваться, сохранять спокойствие, не допускать паники и оставаться по домам, в таких или похожих формулировках, а во-вторых, обещает скорый приход помощи, и вот это Айку слышать особенно больно: помощь пришла не ко всем.
Он хочет верить, что в Хелене все иначе — хочет верить, что там действительно удалось взять ситуацию под контроль, спасти большую часть населения, собрать беженцев из других городов и штатов, и наверняка таких лагерей не один и два, даже сейчас, к началу зиму, но здесь, сейчас, слушая запись за записью, значащую, скорее всего, что там все мертвы, верить становится сложно.
Не удается ему и найти запись, в которой предлагали бы присоединиться к выжившим — Айк напоминает себе, что Айла сказала: до Хелены эта рация не добивает, тем более, в снегопад, и велит себе успокоиться.
Он же ничего особенно и не ждал — к тому же, от того, что он маниакально крутил ручку настройки, запросто мог пропустить волну, и он заставляет себя расслабиться: на это может уйти не один час, и в любом случае, он и не ждал, что все будет так просто.
Не после последнего полугода.

Он настраивает сканер, подключает программу вызова — теперь в эфире раз за разом будет взывать голос Айлы, предлагая выйти на связь, и если кто-то отзовется, программа автоматически запомнит частоту, на которой это произошло, и чувствует сосущую пустоту в животе — это не голод, дело в другом.
Теперь остается только ждать, а с этим у Айка так себе: терпение не его конек.
К счастью, ему есть, чем заняться — и перспектива весьма приятная.

Ее спальня, в которой устроена рация, совсем рядом с ванной — Айк оставляет дверь в спальню открытой, чтобы слышать работу сканера, подходит к приоткрытой ванной, хмыкает довольно: если это не приглашение, то он пряничная фея.
— Эй, сестренка, — он вваливается в ванную, не закрывая дверь — честно говоря, в ванной даже душновато, от ванны поднимается горячий пар, оседает на стекле крохотного окошка, на зеркале, на никелированных поверхностях крана — и глубоко вдыхает сладковатый запах.
Да это же лаванда, и судя по маслянистой пленке на поверхности воды, отливающей сиреневым, ее в ванне немало.
Айла торчит по шею в воде, волосы липнут к разгоряченной коже, на щеках цветут розы, как выражалась учительница Айка в начальной школе, и вид у нее совершенно благодушный, и не сказать, что она против того, что он заглянул.
— У тебя тут настоящий спа-салон, — заходит Айк с другой стороны, бочком выдвигаясь на позицию.
Запах лаванды смешивается с теплом от воды, из гостиной тянет сгорающим в камине деревом, Айк переминается с ноги на ногу, наслаждаясь теплом согретого пола, разглядывает очертания тела Айлы в воде.
Щелчки и шум рации вплетается в это ощущение уюта почти гармонично.
Воспоминания о мосте и украшениях на его стенах отступили, капканы кажутся хорошей преградой для кого угодно, как и массивная дверь и крепкая щеколда на ней, и Айк выкладывает пушку на полочку по зеркалом, стаскивает рубашку, опускает ладонь в воду, задевая ее плечо осторожным разведывательным жестом.
— Ух, шикарно... Так что, найдется для меня местечко? Я прилично отморозил зад, расставляя твои ловушки, за горячую ванну готов палец отдать — как, поместимся мы вдвоем?
Ясное дело, поместятся — она не слишком высокая, и Айк уже думает, как они славно смогут разместиться — он усядется позади нее, раз у нее со всех сторон этот живот, и тогда она вся будет у него под рукой, и, может, они повторят то, на что у нее было настроение ночью, потому что с его настроением все в порядке.

Айла ворочается в своей ванной, похожая на смугло-розового кита, над водой показывается то ее голая коленка, то темный крупный сосок, и Айк принимается неторопливо раздеваться, раз уж она смотрит, как будто раздумывая, пускать его дальше или не пускать.
Ну, он в неплохой форме — был до этого лета, даже, может, до осени, в тюрьме в личное время заниматься особенно нечем было, так что спортзал и баскетбольная площадка были его лучшими друзьями, а татуировки его она уже видела и не сказать, что ее это смутило, вот и Айка не смущает.
У них, считай, все было — ну, насколько ее живот позволяет — и ему отдельно нравится, что она не изображает дурочку, не делает вида, мол, прошлой ночи у них не было и это не ее, почти голую, он оглаживал со всех сторон под теплым тяжелым одеялом, ну и в общем, идея снова оказаться поближе и без трусов Айка даже вдохновляет.

Пол чуть прохладнее, Айк сбрасывает носки, оставаясь в чем мать родила, оглаживает на тощем боку повязку, демонстрируя Айле зубастую улыбочку.
— Мне тоже тут нравится, — соглашается он, имея в виду очень конкретные вещи — тишина совсем не в его вкусе, Айка привлекает движуха большого города, Нью-Йорк со всеми девятью миллионами его жителей ему очень даже заходил, пока, понятно, они в большинстве своем не превратились в ходячий источник проблем и угрозу, — но после его большого путешествия, Великого Исхода Айка Росси из Большого Яблока, быть прямо здесь, в этой ванной, ему и правда нравится, особенно с горячей девчонкой, которая не против его присутствия в своей постели.
— Ну-ка, сестренка, давай попробуем тут устроиться вместе, — наверное, мочить повязку не стоит, но это уж точно не то, что способно Айка сейчас остановить, и он забирается в ванну, как-то размещаясь позади Айлы, вокруг нее и ее живота.
Длины ванны хватает, как и глубины — Айк откидывается на нагретый бортик, пока вода успокаивается, чувствуя, как по мышцам расходится этот ни с чем несравнимый кайф: ему нравится горячая вода, за горячий душ он бы и душу продал, а уж тем более с тех пор, как похолодало.
Ноги крутит, кожа зудит, но это приятный зуд, и он даже глаза прикрывает, поглаживая Айлу по бедру под водой.
— Стоило, — соглашается покладисто — окно запотело, зеркало тоже, пахнет техно-фруктами и лавандой, а в гостиной тепла добавляет еще и камин, и есть еда, есть топливо, есть дрова, подступы к дому защищены капканами, а в гараже еще и чудесный бронко.
Если приложить совсем крошечное усилие, то запросто выйдет представить, что они как будто выехали на уикэнд из города, чтобы покататься на лыжах или всласть потрахаться у камина.
Айк примерно такое себе и представляет, и гладит Айлу вполне себе уверенно, прихватывая за сиськи, мокрые, упругие, горячие что твоя печка.
— Не знаю, сестренка, — говорит, так и не открывая глаз, так хорошо устроился, прямо лучше и не бывает. — Я вообще к вещам не привязываюсь, больше, как оказалось, к людям... Я бы взял на необитаемый остров хорошую компанию, вот что. Можно так? Можно людей выбирать? Вот, например, того актера, помнишь, лысого, из фильмов про террористов, как там его... Он еще бывшего копа играл, и там всегда все под Рождество происходило? Вот с ним, наверное, норм было бы, он мне кажется парнем не промах, а еще... Ну не знаю, подружку бы взял. Девчонку, которая мне нравится — трахались бы мы там с ней вволю, под каждым кустом, а что, остров-то необитаемый. Глядишь, лет через десять и заселили бы...
Айк сам начинает смеяться над своей немудреной шуткой, но быстро спохватывается — как бы не огрести за такое чувство юмора, может, беременяшки к шуткам на этот счет не очень, так что он примирительно целует Айлу над ухом, заглядывает ей в лицо, выясняя, не оскорбил ли ее нежные чувства.
— А ты? Взяла бы еще что кроме ванны? Или кого? Из кого бы состояла твоя команда для выживания на необитаемом острове, давай, сестренка, жги.

— Нет, сестренка, я же не местный. Но вот коли бы ты в НЙ ко мне с таким подошла — да хоть за руку бы отвел, к самому лучшему доктору, — рассеянно говорит Айк, потому что все же большая его часть увлечена тем, как бы им с Айлой поудобнее в этой самой ванной разместиться, и чтобы ему перепало хотя бы по вчерашней программе.
Хотя, что уж скрывать, сейчас даже получше, чем вчера — во-первых, сверху не давит одеяло, сковывая движения, а во-вторых, она полностью голая, скользкая и вся ему под руки, щупай где хочешь, и не сказать, чтобы у нее были какие-то возражения.
Так что Айк кивает ей в затылок, угукает в паузах, будто и в самом деле увлечен ее списком — хотя, конечно, кандидатура Кинга его удивляет. Нет, он о Кинге слыхал, даже смотрел пару фильмов по книжкам, что тот написал — но писака есть писака, много ли от него толка на необитаемом острове, а по Айле было не сказать, что она страдает вот такой херней, типа, тащить с собой бесполезного писателя туда, где придется только на себя рассчитывать.
В другой раз он бы, может, и поспорил — но не сейчас, ясное дело. Сейчас спорить с ней — все равно что себе в ногу стрелять, этак, пожалуй, она озлится и решит, что хватит с нее водных процедур, а главное, его хера поблизости от своей дырки.
Не то что у него какие-то серьезные намерения — живот-то у нее никуда не делся — но, в общем, он тоже не из тех парней, которые будут спокойно таращиться на сиськи и у них даже не привстанет, ну а так-то и в качестве легкого блюда все это очень даже неплохо, после его-то жесткой диеты.

Да и она не против, подставляет шею в испарине от горячей воды, ерзает на нем вполне благодушно — ну, Айк держит в уме насчет того, что мужик ее помер, что она вроде как вдова и никому ничем не обязана, так что знакомство выходит у них очень даже насыщенным. И он бы перешел к более решительным действиям, но разговор у них о таком заходит, что Айка даже слегка с настроя сбивает — не вот совсем, но заставляет отвлечься от наглаживания ее сосков — ей-богу, никогда таких больших не видел, это, наверное, из-за приближающихся родов, чтобы ребенок, появившись, не промахнулся, — и выцеловывания восьмерок на шее, захмыкать не слишком довольно: она, не зная даже, попала ему по больному, пусть даже речь шла вообще о другом.

Когда все началось — еще в Большом Яблоке, в мае, — он чалился в Райкерс, и не в общем блоке, а в карцере, неудачно совпало. Подрался с любимчиком администрации и укатился в изолятор на неделю — может, конечно, это ему жизнь спасло, потому что зараза в тюрьму уже пришла и по блокам гуляла, парни пачками в медкорпус отправлялись, а Айк вот как бы на карантин попал, только это соображение мало помогает, когда он об этом думает.
Когда вспоминает — жратву перестали приносить на шестой день, а потом неделя закончилась, а за ним никто не пришел. Никто не пришел и на восьмой день, и на следующий — он считал, процарапывая ногтями неглубокие полоски на бетоне, который всегда оставался холодным, и когда полосок перевалило за полтора десятка, решил, что здесь ему и хана, сдохнет взаперти от голода и жажды, пока снаружи происходит непонятно что.
Не сдох — он вообще везучий: когда дела пошли совсем плохо и хуже некуда, большая часть охранников просто перестала появляться на работе, а заболевшие померли и сожрали медиков, выжившие взяли дело в свои руки, устроили бунт и выправили себе условно-досрочное. Что забавно — это, пожалуй, единственное, о чем Айку думать приятно — вспомнил о нем тот самый мудак, с которым они сцепились, из-за чего Айк в карцер и укатился. Пришел за ним, сукин сын, и если всерьез, то его бы Айк точно взял с собой на необитаемый остров — вместе бы они наверняка справились.

Но, в общем, вспоминать те две с лишним недели, что он провел в изоляторе, с каждым днем уверяясь, что остался единственным выжившим во всем мире, обреченным сдохнуть за решеткой, не слишком приятно — и Айк как-то сразу скучнеет, причем и ниже пояса тоже.
Фыркает, пытаясь сделать вид, что все в порядке, плещет на лицо горячую мыльную воду, откидываясь на мокрый бортик, сглатывает — ладно, говорит сам себе, то дело прошлое, соберись, но собраться-то так сразу и не выходит.
— Везде, думаю, слететь с катушек можно, сестренка, если думать, что ты последним остался. И о том, что ты не успел сделать и больше никогда уже не сделаешь.

Да что она заладила, думает Айк, с расспросами этими. Понятно, что чего не успел — то, считай, уже и не успеет. Например, семью завести — не то что он прямо горел, у него была Чарли, когда находило настроение с младенцем понянчиться, но одно дело самому не хотеть, а другое — знать, что даже если захочется, то ничего не выйдет.
Или поездить по миру, не только в брюхе военного транспорта, а нормально, со всем комфортом — поглядеть на все эти штуки вроде Эйфелевой башни или пирамид в Африке. Или в космос полететь — уж явно у человечества сейчас есть проблемы посерьезнее, чем запуски ракет.
В общем, говорить об этом не очень-то приятно — как будто им обоим под сто лет и они вздыхают о несделанном, и он не знает, что насчет нее, а у него список на пять листов мелким почерком, даже сразу и не сообразишь, с чего начать и о чем ей рассказывать.
Да и зачем — они друг другу никто, так, попутчики на время снегопада, и разговор этот — ну, она же ему не психолог, чтобы он ей тут же все как на духу выложил, да и не верит Айк в психологов.
А вот если во что и верит, то вот в это — ее голое тело на нем, упругая тяжесть мокрых сисек, то, как она на нем ерзает, напоминая, что у них тут вообще все отлично складывалось, пока он не приуныл.

Айк вцепляется в ее сиськи как в родные — и вместе с этим возвращает себя из бесплодных размышлений о том, какие шансы он просрал, о том, чего в его жизни, скорее всего, никогда не будет, а если бы не Айла с ее грубоватым, прохладным гостеприимством, то, может, и этого дня бы уже не было.
Ну, гостеприимство у нее, может, и прохладное, зато вода в ванне горячая  — и тело тоже горячее, и Айк не долго остается равнодушным к ее нехитрому приглашению.
Может, конечно, мировой круиз ему и не светит, зато кое с чем точно повезло — эту ночь, как и предыдущую, он проведет не один, и прямо сейчас к нему притирается горячая, хоть и беременная, девчонка.
Не то что он снова в настроении — но, определенно, думает уже о другом, возвращается к своей проблеме, которая его занимала до того, как он о тюрьме некстати вспомнил.
Вот к этой самой проблеме — девчонка уже без трусов, а до дела он еще не добрался.
Ну, может, доберется.

— Хотел в кино сняться, — выкладывает Айк свой козырь, зная, что такое много на кого впечатление производит, а если он верно свои карты разыграет, подпустит многозначительности, так она может и позабыть, что на самом-то деле он только хотел, а нигде так и не снялся, и не вот за ним агенты бегали с хорошими предложениями.
Намеренно уводит разговор от серьезной темы, и так тошно, если подумать обо всем, что за последние полгода случилось, весь мир по пизде пошел, по другому и не скажешь, только и остается, что игнорировать, пока можешь — если уж повезло устроиться в тепле и уюте.
— Нет, серьезно, — хотя она и не думает возражать, но Айку ее немногословность вообще не мешает, он разговорчивый за двоих, Чарли, его сестра, всегда смеялась, что его в детстве за радио принять можно было, болтал не затыкаясь. — У меня и опыт кое-какой есть, я не вру. Никогда не попадала на ролики рекрутерской компании Восточного побережья? Их всего штук семь или восемь, так вот в пяти я снялся. Вроде как простой парень из Нью-Йорка на защите демократии — все, как любят эти пятизведные мудаки в Белом доме. Фактура у меня подходящая, и работать с ней хорошо... Что, сестренка, как тебе кажется — нравится моя фактура? Не хочешь с ней поработать?
Потому что ее фактура ему страсть как нравится — он даже в ответ не спрашивает, мол, а какие такие у нее незаконченные дела, которым весь этот пиздец помешал, слишком занят — устроился поудобнее вместе с ней, обхватил ее повкуснее, стараясь лишний раз живот не трогать, и наглаживает, по сиськам и ниже, там, где по слухам у баб водится этот самый их клитор.

— Да ты мне просто страсть как нравишься, сестренка, — заверяет ее Айк в ответ на укор, мол, ему только одного и надо. — Сама же чувствуешь, поди, как нравишься.
Только одного и надо — это, конечно, не так: два дня назад он о сексе и не вспоминал, разве что в самых общих чертах — с пустым брюхом только так и повспоминаешь, ну и холод еще этот собачий — в общем, не то чтобы покувыркаться с девчонкой было в его топ-листе, но сейчас-то чего. Они сытые, согрелись в этой ванной как следует, расслабились, пассажир ее спит себе спокойно, не сказать, что напрягает будущую мать, и ноги она сдвигать не торопится, даже когда Айк, осмелев, гладить ее как следует принимается.
И она тоже здоровая и молодая, ну подумаешь, беременная, что же ей теперь — секса не должно хотеться? Не мертвая же, Айк так рассуждает, пока она тяжело двигается на нем, садится, готовясь вставать, хватается за бортики — мышцы под смуглой кожей приходят в движение, вот у нее точно фактура самое то для съемок в кино, особенно сейчас, когда героиня больше не кружевное приложение для мужика с пушкой, а может сама и бандитов расшвырять, и по морде наглецу надавать.

— И ты же сама сказала — чтобы не жалеть потом, не вспоминать, как мы с тобой в ванне кувыркались и терлись по всякому, а до главного так и не дошли, — она как-то не так сказала, но Айк основную мысль понял — и вот так вот ей в обратку и возвращает, помогая встать, чтобы она не грянулась со своим животом об пол, вот тут понятно, что не до секса будет. — Эй, эй, погоди-ка, дай-ка я первым выскочу, крошка, и помогу тебе выбраться.
Не то что она сама не может — но Айк парень бывалый и знает: любая девчонка перед сексом хочет вроде как внимания. Ну там пары комплиментов, заверений, как она сильно партнеру нравится, минимальной галантности — подать руку, открыть бутылку с пивом, подождать, пока она колготки снимет...
Или не долбить со всей дури, раз уж она беременная — это, понятно, на крайний случай, но до чего же хорошо, что он все же представился.
Это не потому, что он шустрый, думает Айк, помогая Айле траспортироваться из ванны и прихватывая с крючка тут же висящее полотенце, огромное, с целый гребаный штат Монтана, да еще розовое, как жвачка.
Шустрый, может, и нет — иначе хрен бы дал себя подстрелить беременной бабе — но вот забалтывать умеет, есть такое: Чарли так и говорила, мол, он мертвого уговорит в пляс пуститься.
Хуево, конечно, что так оно и вышло — и не то что он этих мертвых уговаривал, а в пляс они и правда пустились.

С них все же слегка натекает, босые ноги Айка оставляют на деревянном полу — прогревшемся, и какой же это кайф! — мокрые следы, пока он возвращается в ее спальню, волоча Айлу за собой: предвкушение гонит вперед не хуже голода, кто бы подумал, что стоит ему пожрать и отлежаться, как сразу настолько захочется покувыркаться с любой попавшейся девчонкой, как будто он реально снова на Востоке и едва вернулся на базу, побывав под обстрелом.
— Да я как перышком, сестренка, ты и не заметишь, — обещает по дороге, чтобы она не передумала и не обломала перспективы. — Буду ласковым, как теплый ветерок, как котенок...
Ему — мокрому и голому — даже не холодно: генератор работает во всю мощь, дом прогрелся, пока они с капканами возились, это не то что перед камином друг к другу жаться, так что в спальню Айк попадает, ничуть не потеряв азарта. Разворачивается, прихватывая Айлу обеими руками со всех сторон, спиной отступая к кровати — нормального такого размера кровати, застеленной покрывалом — под невнятное бормотание рации, перемежаемое белым шумом, когда сканер перескакивает на следующую частоту.

Падает спиной на кровать, тянет Айлу за собой, завернутую в это полотенце, тут же наощупь нашаривает ящик тумбочки, открывает, перебирает пальцами в поисках знакомого плотного конверта фольги, не отрывая от Айлы взгляда.
— Сразу же вытащу, если что, честное слово, сестренка, чуть что — сразу спрыгивай, я вот вообще не в претензии, но сама подумай, а? Если это наш с тобой последний шанс? Скажи, обидно будет, охренеть как обидно, — болтает он, прерываясь только на то, чтобы прикусить конвертик и дернуть, разрывая обертку, выплевывает оставшийся в зубах край, растягивает резинку по члену. — А так будет, что вспомнить, а, сестренка? Тебе здесь поди тоже скучновато бывало, за полгода-то...

— Чтоб мне провалиться, если разочарую, — зубасто ухмыляется Айк ей в ответ, вытягиваясь на койке, пока она сверху устраивается — и это, конечно, много лучше, чем было ночью, пусть даже на нем резинка, а она не настроена на родео.
Он держит, понятно, в голове, что она сказала — насчет того, чтобы ему не увлекаться, сильно не сжимать и все такое, но пока, вроде, они неплохо устроились: между ног она мокрая и скользкая, может, от мыльной воды, а может, ей зашла эта их возня в ванне, потому что Айк еще по прошлой ночи смекнул, что она девчонка горячая и дело это любит, так что садится она на него чуть ли не с энтузиазмом, а его энтузиазм и вовсе чуть не дымится.
Айк впивается взглядом ей в лицо, когда она опускается до конца, крепко сжимая его бока коленями, прозрачно намекая, чтобы он не забывался — лицо у нее задумчивое, как будто она примеривается, как оно ей, как ей он внутри нее, но, кажется, все нормально: по ней не сказать, что ей или пассажиру это все какое-то неудобство доставляет, и она постепенно начинает двигаться побыстрее.
Не вот это скачки за первое место, но Айк так-то и не против — у него и бок тянет, и роды принимать вообще настроения нет, так что вот эта ее неторопливость, и даже основательность вполне заходят. Заходит ее тело — не так уж он и врал, когда говорил, мол, нравится она ему. То есть, понятно, не вот он сам не свой до беременяшек на последних месяцах, не выискивал в толпе таких взглядом и не искал в интернете порно-ролики с беременными актрисами, но, в общем, ее живот ему аппетит не портит, а крупные темные соски, просвечивающие сквозь смуглость кожи вены на грудях и широкие раздавшиеся бедра так вообще кажутся даже сексапильными в том самом, очень физическом смысле слова: она готовится в родам, готовится подарить жизнь, а Айк, черт возьми, за эти полгода смертью наелся досыта.

Она наклоняется, почти ложится на него — ее живот прижимает его к кровати упругой тяжестью, мокрые на концах волосы мажут его по лицу, по шее. От нее все еще пахнет лавандой и искусственными фруктами, и Айк с готовностью приподнимается на локтях, тянется к ней всем телом, в нее, ведет губами по ее горячему плечу, сцепляя руки, насколько хватает длины, у нее за спиной, сдвигая ниже, сминая широкие ягодицы.
— Когда твой пассажир окажется снаружи, сестренка, я бы показал тебе, как я могу не разочаровать, — фыркает Айк куда-то ей в грудь, с каждым ее движением мягко вминающуюся ему в лицо. — Вот увидишь, ты не пожалеешь, что не пристре...
Упругий сосок бьет его по носу, Айк соображает, что к чему — мамаша Росси дураков не растила — прихватывает его губами, наминая ей задницу, сосредотачиваясь на том, как она мягко на нем двигается взад и вперед, и затыкается. Устраивается получше, чтобы ее живот между ними был как в колыбели, обсасывает, облапывает добычу — вот это, конечно, кайф, настоящий кайф, безо всякого.
Матрас мягко пружинит под ними, по комнате разливается перламутровый какой-то свет, Айк жмурится, чтобы волосы Айлы, щекочущие ему лицо, не попали в глаза — и, в общем, собирается в скором времени кончить, пока у них все так сладко да гладко, и он прямо в ней, пусть она и следит, чтобы он слишком глубоко не толкался...
Из радиостанции на столе доносится длинный громкий сигнал.
— Пост Шестнадцать? — доносится сквозь помехи мужской взволнованный голос, полный воодушевления, которое не скрыть даже рацией. — Пост Шестнадцать?! Прием! Я вас слышу! Слышу вас, Пост Шестнадцать, отзовитесь, прием! Наш приемник поймал запись на вашей волне! Пост Шестнадцать!
Сначала Айк даже не врубается, кто это и что это, так далеко его унесло тем, как движется на нем Айла — но настойчивый вызов все же вторгается в его сознание, заставляет задергаться.
— Эй, крошка, погоди-ка, крошка, — торопливо болтает он, поднимая голову, придерживая Айлу на себе. — Слышала? Ты слышала?! Черт!
Он ссаживает ее с себя, почти скатывается с кровати, перехватывает рацию, выжимает тангенту:
— Эй! Эй, мужик! Мужик, ответь, прием! Это Шестнадцать! Мы вас слышим! Прием!

Карта щетинится булавками — Айк в ней не ориентируется, хотя по краям достаточно пометок и сама карта испещрена надписями, может, если посидеть над ней как следует, он бы и разобрался, но пока для него это все равно что китайская грамота, и понять, как далеко от них могут быть говорившие, невозможно.
Ему невозможно — вот Айла, наверное, понимает, но приглашать парней на том конце связи в гости не торопится, напротив, велит и ему помалкивать.
Он дергает плечом — мол, да как он расскажет, где они, если и сам не знает, — но тут же подбирается, услышав о Хелене, наклоняется ниже, как будто так будет лучше слышать, ну и слышит.
Выпрямляется, не сдержав разочарования, отворачивается, бессмысленно глядя в окно, затянутое белесой пеленой снегопада.
Значит, все сдохли. Все сдохли, сначала началась болезнь, а потом все сдохли, уцелели лишь те, кто успел сбежать.

Прикосновение Айлы заставляет вернуться, Айк поворачивается обратно, кивает ей в ответ, надеясь, что не выглядит как размазанный по шоссе енот — потому что чувствует себя именно так.
Он так рассчитывал, что в Хелене и правда живые, что там спаслись те, кто бежал с востока, а теперь выходит, что Хелену можно смело вычеркивать из списков  — нет, конечно, можно дойти и поглядеть, что там и как, но Айк уже насмотрелся, были на его пути города, где якобы создавались пункты для беженцев, и зрелище их, брошенных, уничтоженных или зараженных, не то, что порадует к Рождеству.
— Понял, — говорит тускло, даже не добавляет никаких шутеечек или заигрываний. — Понял. Давай, да. Хочу спросить кое о чем.

Ну понятно, тут уже не до секса — ни ему, ни ей, а захочется — все заново начинай, и ему, в общем, даже становится немного неуютно перед ней голышом торчать. Одно дело, когда у них это самое вот-вот, а другое — вот так, и он тянется за сброшенным на край кровати этим розовым полотенцем, кое-как обматывает им бедра, садится на крепкий стул перед радиостанцией и нажимает кнопку.
— Когда вы из Хелены ушли? Сколько там пробыли? Прием.
— Пару недель назад, думали отсидеться в Браунинге, но там полно мертвецов, и тогда решили добраться до Биллингса, но тот чертов мост — нет его больше, и мы пошли в обход, и, блядь, заблудились, походу, в этих лесах... Слушай, а вы где? У вас как, много народа? Жратвы? Мертвецы есть? Прием.
— Сколько вы пробыли в Хелене? Прием. — Повторяет Айк свой вопрос, ну и мужик, с которым он разговаривает, смекает, что это важно.
— С июля... Да, точно. Я с июля, другие позже. А что? Прием.
Ну понятно, что — Айк спрашивает насчет сестры, ее мудака-мужа и племяшки, но никто их тех парней в летнем домике на озере не слышал и не видел никого из троих, даже никого из Нью-Йорка. Они — четверо мужчин — кто откуда, познакомились уже в Хелене, тоже услышали, что тут лагерь для выживших, но все из штатов поблизости: Вайоминг, обе Дакоты, и Айк отлично разбирает в голосе говорящего сожаление: ясное дело, он не верит, что кто-то из Большого Яблока мог пересечь полстраны в таком-то пиздеце.
А вот и мог, думает Айк упрямо.

— Так что, мужик? Как у вас дела обстоят? Есть жратва, место? Мы не помешаем, — заверяет его собеседник. — Нас всего четверо. Четверо крепких парней, пригодимся... Мы, может, не очень насчет охоты и всякого такого, но быстро учимся и вообще на все согласны!.. Черт, мужик, нам тут жрать нечего, и тут не дом, а скворечник, у меня в сарае было теплее... Вы далеко? Скажите, где вы, прием.
Скажите, где вы — вот что он повторяет и повторяет.
— Не отходи, будь на связи, прием, — говорит Айк и кладет рацию на стол — теперь его тем парням не слышно.
— Что делать будем? — спрашивает он у Айлы, глядя на нее — вид у нее не сказать, что обрадованный этим новостям, и дело даже не в Хелене. — Что это за дом на озере, ты знаешь? Далеко дотуда? Можно там перезимовать, нет?
Это даже странно — неделю назад он был чуть ли не убежден, что остался один на всей, может, земле, не считая того, кто собрал коллекцию голов на мосту, а теперь выясняется, что все это время он ошибался.
И, может, хорошо, что он не добрался до Хелены раньше, застряв в этих лесах — иначе, может, стал бы одним из тех, о ком эти парни сейчас говорят «все сдохли».

Шесть дней.
Шесть дней в полдень они выходят на связь — Айле не слишком это нравится, она торчит возле своего столба, пока Айк охотно треплется с новыми приятелями. Они разговаривают не больше получаса — берегут аккумуляторы, но Айк все равно успел перезнакомиться с ребятами. Тот, что с грубоватыми шутками и неразборчивым выговором, как будто постоянно что-то жует — это Рой, Рой любит кантри и терпеть не может демократов. Тот, что поинтеллигентнее — его шутки Айк не всегда понимает — Майкл, Майкл из всех четверых имеет ученую степень, работал самым настоящим брокером, и, что забавно, именно он и напомнил остальным, что возле озер можно найти хоть какое-то укрытие в летних кемпингах и лагерях. Колин — он самый старый, судя по голосу, ему за шестьдесят и он больше всего страдает из-за отсутствия курева, вроде как плотничал, так что парни под его предводительством и с помощью ножей кое-как утеплили свой скворечник и перестали замерзать каждую ночь, — самый молчаливый, совсем редко вставляющий хотя бы пару слов и все больше о том, как бы найти табак, и Айк сочувствует ему, наверное, больше всех — тот ему напоминает папашу, не к ночи будь помянут. И последний, самый молодой, Эд, этот больше всего тоскует по ебле — и все расспрашивает Айка об Айле, насчет того, есть ли между ними что да какая она на внешний вид, большие ли сиськи, задница, насколько дружелюбная, было ли у них уже что и есть ли шансы у Эда.
Айк помалкивает насчет Айлы — отделывается парой общих замечаний, не упоминает ни ее беременность, ни то, что свой эксперимент, прерванный сработавшей рацией, они все же завершили успешно и даже пару раз успели повторить за прошедшие дни, и помалкивает насчет того, где они: не то что считает, что она полностью права, но соглашается в другом.
Дом у нее просторный для одного человека, комфортный для двоих или троих — но вот шестерым, а то и семерым с младенцем будет уже не так удобно, да и четверо мужиков жрут немало — едва ли ее запасы рассчитаны на такое.
Но, думает, он ее уболтает — они докажут, что могут о себе позаботиться, прокормить себя сами, выжить, а насчет крыши над головой — ну, может, можно будет что-то придумать насчет сарая, раз уж у них есть плотник и живая сила. Он ее уболтает — и каждый день понемногу ей о них рассказывает, чтобы она привыкла к этому их присутствию, пусть пока и на расстоянии. Рассказывает, что парни передавали ей привет, какие у них новости: то они изобретали рыболовные крючки из пластковых элементов в рюкзаках, то соорудили что-то вроде печки, которая, правда, больше дымит, чем греет. Рассказывает то, что они рассказывают ему — и заканчивает одним и тем же: мол, нормальные они парни.

Нормальные парни — а вот сегодня на связь не выходят.
Айк сидит перед радиостанцией, задумчиво почесывая заживающий бок, включает и выключает станцию, снова пытается дозваться летний домик. Минута истекает за минутой, Айк прохаживается по спальне, выглядывает в окно, по привычке находя взглядом фигуру Айлы во дворе, ее живот, обтянутый курткой.
Под его ладонями подоконник холодный, вдоль рамы на стекле иней — снегопад давно окончился, ему на смену пришел холод, вымораживающий до костей. Лес будто опустел, даже зверье выбирается из укрытий только по необходимости — и он тоже старается носа из дома не высовывать, разве что помочь ей обойти ловушки, хотя улов не слишком впечатляющий.
Айк ежится в своем спортивном костюме, представляя, каково парням в летнем домике, пусть даже они заделали щели между досками и натаскали еловых веток на пол — за парой стен разожжен камин, гостиная протоплена, но здесь, в спальне, прохладно: генератор они больше не включали после той памятной ванны, да и пока нет необходимости.
Айк ждет и ждет — но никто так и не отвечает. Что у них там могло случиться?
Вариантов масса, но их четверо мужиков, которые уже кое-что пережили — даже если натолкнулись на группу мертвецов, неужели проебались все четверо?
Айк успокаивает себя, как может — вчера они обсуждали охоту, может, парни испытывают изобретенные ловушки или просто слишком далеко ушли, выслеживая оленя?

Полчаса проходит, полдень минул, а рация так и молчит.
Хлопает входная дверь, скрипят полы.
Айк выходит Айле навстречу, привычно помогает ей расшнуровать и стащить с ног ботинки с налипшим снегом, смотрит снизу вверх:
— Что-то проебались, походу, наши соседи. Не вышли на связь. Как считаешь, в чем дело? Может, что с рацией?
Это самое безобидное, что он может придумать — что-то с рацией.
Это, по крайней мере, не значит, что они мертвы — но все же без ежедневной порции трепа Айку не слишком по себе.
— Может, я сбегаю? Гляну, что там и как, а, сестренка, как ты на это смотришь? Завтра с утра выйду — засветло точно успею. Погляжу, посмотрю, что как, может, помогу насчет рации, отнесу им чего пожрать, переночую — и утром дерну обратно, а?
Или там не все в порядке и дело не в рации, тогда тем более хорошо знать, что там случилось — тот мост Айку не забыть и до смерти, а если к тем головам прибавятся еще четыре, это чья вина будет? Его и будет.

Следует признать, что не только беспокойство о том, как там четверо парней в летнем домике, движет Айком — в силу биографии, большую часть жизни он провел в мужской компании в стрессовых условиях, и понятие «боевого братства» для него тесно ассоциируется именно с братством, а потому по трепу с другими мужчинами он скучал не меньше, чем по жратве и по теплой койке — по соленым шуточкам, которые при женщинах не повторяют, по этой особой атмосфере, и для него эти ежедневные разговоры по рации и правда кое-что значат. Айла не слишком разговорчива, предпочитает объясняться коротко и по делу, а сказки у нее не так чтобы развлекательны, скорее, поучительны и мораль прет из них как из воскресных дневных шоу на баптистском телеканале.
Впрочем, мораль эта весьма специфическая, и Айк не сомневается — с такой моралью Айла у баптистов, да и у любых фанатов христианства, вряд ли прижилась бы.
Его даже слегка задевает то, с какой легкостью она говорит, мол, обратно не возвращайся — ну так-то, на что жаловаться, не вот они тут про любовь до гроба или вроде того, и уж наверное он не парень ее мечты, чтобы ей за него цепляться, и все же — как-то это царапает, потому что он-то о другом. Мол, наоборот, вернется к ней, не бросит, на следующий же день снова тут будет — а ей это вроде как и не нужно.
Но как следует разобидеться на это он не успевает, потому что есть вопрос посерьезнее.
Еда, значит.
Вот что ей не понравилось — то, что он сказал, мол, отнесет им кое-что.

Как по Айку, жратвы у нее вдоволь — да плюс еще охотничье ружье и патроны к нему, так что беспокоиться о том, что голодать придется, точно не стоит. Да она может, наверное, не меньше месяца из дома не выходить — и то все не съест, а так ведь можно на охоту ходить, на рыбалку, как лед окончательно станет.
— Да нет же, крошка, — они так и сидят у входа, Айк на корточках и она на табурете, под ботинками, отставленными на резиновый коврик, уже лужа, в доме по сравнению с улицей совсем тепло. — Я не о том, чтобы с ними делиться и всю зиму кормить — а так, на первое время подкинуть пару банок, на совсем черный день... Тебе и на меня жалко, сестренка? Думаешь-считаешь, на сколько я вас с ребенком объел?
Ну так-то может и да, почему бы не считать — уж явно она не запасалась в расчете на гостей, но Айку это все равно против шерсти: их, может, в живых и осталось-то всего ничего, не говоря уж о том, сколько в Монтане, так неужели всем жратвы не хватит?
Есть в ней это — Айк затрудняется с подбором слова, потому что это и не расчетливость, и не прижимистость, и не жадность, а что-то общее.
Как будто она привыкла только на себя полагаться и как иначе — и не понимает уже, ни от кого к себе доброты не просит — но и сама ни к кому не добра.
Вот, наверное, что это — не злость, а полное отсутствие доброты к другому, хоть ближнему, хоть дальнему.
Ему, может, повезло, она по людям соскучилась или еще что — но на тех четверых это везение не распространяется.

— Тут зверья полон лес, без охотничьего сезона зверям раздолье, зайцы сами в капканы так и прыгают, олени — всем хватит, только ты же знаешь, я охотиться не умею, и парни те тоже, у них и ружей нет. Научи нас — вот и все, все дела, меня научи следы разбирать, повадкам животных, я тебе столько этих зайцев припру, сестренка, тебя от них тошнить начнет, целый плед из шкур сшить сможешь, и парни тоже в долгу не останутся — но пока-то им там совсем туго, у них и нет ничего, ни для рыбалки, ни для охоты, что им там, помирать, когда мы в нескольких милях? Серьезно? Вроде как мы сами по себе, они сами по себе, кто как хочет, тот так и выгребает?