«Респондер» проседает на рессорах, когда парень все же выбирает из двух зол меньшее — и как раз вовремя, потому что свита однорукого тоже подтягивается, обступает автомобиль. Чез бросает взгляд в зеркало заднего вида, убеждается, что парень как минимум жив.
Эми буквально умоляет уезжать, несколько раз повторяет это свое полудетсткое «пожалуйста», дергается на сиденье — но ждать им тут больше нечего, и Чез трогает с места. Однорукий мертвец в комбинезоне исчезает под капотом, «респондер» потряхивает, но скорость невелика, а потому тачка обходится без повреждений. Другой мертвец цепляется за боковое зеркало со стороны Эми, но не особенно успешно — бежать эти твари не приспособлены, так что он вскоре остается позади, простирающий руки к уезжающему с парковки «респондеру» в чудовищной пародии на жест отчаяния. Из раскрытого настежь окна на втором этаже вываливается тело — Чез видит это в зеркале, и парень в кузове наверняка тоже это видит. Человек просто так далеко высовывается из номера, что в какой-то момент верхняя половина туловища перевешивает — и вот он уже летит вниз, на изуродованный цветник. Падает плашмя — и почти сразу же приподнимается на руках, ползет за автомобилем, не обращая внимания на однорукого, ковыряющегося на асфальте после того, как оказался под «респондером». Другая группа уже перешла дорогу, меняет траекторию — но они слишком медленные, они спотыкаются об упавшего, не пытаясь поднять его, валятся, как кегли на боулинговой дорожке, и вот так, издалека, они даже не выглядят серьезной опасностью, если дать себе возможность забыть все остальное.
Чез, разумеется, такой роскоши себе не позволяет.

На улицах по-прежнему пусто, светофоры на перекрестках горят красным во все стороны, людей почти не видно — а те, что попадаются на глаза, пополнили армию мертвецов. Чезу еще вечером показалось, что на улицах маловато народа — но сейчас это его беспокоит всерьез: где все?
Пару раз он замечает довольно большие группы вот таких тварей: одна обступила врезавшийся в столб автомобиль, вторая торчит возле стеклянных витрин магазинчика спорттоваров — некоторые мертвецы поворачиваются на звук двигателя «респондера», даже пытаются его преследовать, но Чез быстро сбрасывает такой медлительный хвост. Еще один раз перекресток прямо перед «респондером» пересекает колонна военного транспорта — четыре бронетранспортера, щетинящиеся пулеметами на крышах, все люки задраены, а скорость явно куда выше разрешенной в жилых кварталах. При виде этой колонны Чез испытывает острый приступ желания держаться от нацгвардии куда как дальше — к счастью, колонна не испытывает интереса к «респондеру», у них явно есть свои, куда более важные дела, и это не похоже на эвакуацию, а пережитое сегодняшней ночью на выезде из города пока не располагает снова довериться людям в форме
К тому же, им не помешает разобраться со свалившимся к ним в буквальном смысле человеком, с пулевым ранением Чеза и, как всегда вовремя, к желанию поесть прибавляется желание разжиться еще некоторым количеством тайленола — Чез человек с опытом, и понимает, что через пару часов, не говоря уж о паре дней, он, скорее всего, будет мечтать о таблетке болеутоляющего, даже если сейчас кажется, что это самая незначительная проблема.

— Смотри в оба по своей стороне, хочу найти какое-то место потише, — предлагает Чез — хочет отвлечь Эми, занять какой-то деятельностью, потому что ей и так неплохо досталось. Она, конечно, Торнтон и крепкая — и уже доказала это — но у всего есть свои границы, и Чез помнит о них.
— Проведем рекогносцировку, — болтает, обшаривая взглядом вывески и магазинчики — какие-то слишком большие, у других открыты двери и внутри заметно движение, ничего хорошего не сулящее, у третьих такие двери, что их ничем не забаррикадируешь, особенно усилиями подстреленного шерифа, девчонки со сломанной рукой и незнакомца, которому едва ли пошел на пользу его прыжок из окна — Чез тоже слышал его вскрик при приземлении. — Осмотримся, подумаем...
«Респондер» въезжает на эстакаду одной из крупных транспортных развязок, под которой они ужинали прошлым вечером острыми крыльями. Прямо на мосту в нарушение всех правил стоит «скорая», ее двери раскрыты, покрыты изнутри кровавыми отпечатками ладоней с растопыренными пальцами,  будто кто-то пытался выбраться. В конечном итоге, ему это удалось, но Чез думает, что знает, что случилось дальше. И хотя он не притормаживает, все равно успевает увидеть — внутри «скорой» перевернутая набок каталка, у заднего колеса брошенная сумка парамедика...
Соблазн велик — но из-за «скорой» выходит мертвец, за ним другой, и Чез прибавляет скорости.
Они тащатся за «респондером», но вскоре пропадают из вида, зато приближающийся ресторанчик выглядит перспективно: он, кажется, сегодня еще не открывался, свет потушен, жалюзи опущены, парковка пуста, даже крохотный пятачок для транспорта работников и разгрузки привезенных продуктов, подходящий прямо к служебному входу, совершенно пуст.
Чез снова сбрасывает скорость, кивает Эми на бросающийся в глаза баннер с изображением сезонного бургера с курицей:
— Знакомое место.
Его уже слегка мутит — в салоне густо пахнет кровью, в ботинке отвратно хлюпает, парень в кузове стонет каждый раз, когда «респондер» встряхивает, даже совсем слегка. Просто так кататься по городу — либо нарваться на военных, либо просто растратить бензин, с которым сейчас могут начаться трудности: им нужен план, а для этого нужно остановиться — Чез не из многозадачных.

«Ничего незаконного» на языке Торнтонов оказывается проникновением со взломом, но Чез пока оставляет нравоучения при себе: у него была мысль разбить витрину, что, несомненно, принесло бы куда больший урон, не говоря о том, что на шум могли явиться мертвецы, а с разбитой витриной пришлось бы что-то решать. Эми справляется куда лучше, стоит это признать, а то, что Чез принимается прокручивать в голове все случаи мелкого воровства в Этвуде, где злоумышленник бы проник в помещение, не разбивая окна, так то профессиональная привычка, от которой не так-то быстро избавиться.
Если Эми и ждет от него каких-то комментариев, то вида не подает — занимается своим делом до победного, сосредоточенная, и парень только присвистывает, когда замок щелкает и вход свободен.
Знай наших, с какой-то глупой мимолетной гордостью думает Чез, забирая с заднего сиденья «респондера» сумки — свою, Эми и сумку Андреа, которую та захватила из гостиницы и оставила в автомобиле. Едва ли в ближайшее время у Чеза выйдет вернуть сумку, если еще вообще есть, кому возвращать, но Чез вытаскивает ее не ради того, чтобы выкинуть — у Андреа в Канзас-Сити есть семья, те, кому не наплевать, что с ней случилось, и если Чез будет знать ее полное имя, адрес или что-то подобное, то когда все закончится, сможет помочь им в ее поисках.
Если, конечно, доживет сам.

Он сваливает сумки на угловой диван вокруг самого большого стола на целую компанию, провожает взглядом бредущего к туалетам Майкла, потом смотрит на Эми. Ставни опущены, свет не включен и в кафе полумрак, в этом полумраке она кажется взрослее, серьезнее, особенно с аптечкой в руках..
— В твоем курсе профориентации учили, как вынуть пулю? — спрашивает на этот ее уверенный тон, чуть ли не командный — снимать штаны в планы Чеза не вот входило.
Ловит себя на том, что поддразнивает ее — и это удивляет: этого в планах точно не было, с чего это ему пришло в голову, что это хорошая мысль, шутить, да еще в такой ситуации.
— Хорошо. Думаю, пуля совсем неглубоко. Давай посмотрим, выйдет ли ее достать.
Истечь кровью Чез не опасается — но вот заполучить заражение очень даже: в любом случае, лучше обработать огнестрел, и что-то придумать с джинсами — если все так серьезно и любой укус заставляет ребят в форме открывать стрельбу, Чезу не слишком улыбается таскаться в окровавленных джинсах.

На кухне он включает свет, не боясь привлечь чье-либо внимание. Здесь слышен шум воды из туалетов, куда ушел Майкл, есть узкие окна под самым потолком, шумит заработавшая после включения света вентиляция. Пахнет средством для мытья посуды — убралась прежняя смена на славу, но вдоль стены стоят высокие чуть гудящие холодильники, в углу поблескивает хромом чистая емкость для разогрева масла, Чез думает, что не будет таким уж большим преступлением, если они поджарят здесь себе по порции крылышек и картошки, обстоятельства явно форсмажорные.
Настолько форсмажорные, что им пока не до крылышек.
Хромая вдоль хромированных столешниц — здесь и правда все выглядит как в какой-то футуристической операционной, хотя еще на ум приходит слово «бойня» — Чез открывает все ящики подряд, пока не натыкается на огромную упаковку бумажных полотенец и пластиковый поддон с ножами и прочими кухонными приспособлениями, есть даже длиннющая двузубая вилка, которую Чез точно не хочет видеть рядом со своей задницей.
— Пуля не вышла, осталась внутри — но вряд ли зацепила кость, — поясняет он на ходу. — Лучшее, что стоило бы сделать — это поехать в больницу...
Он думает о стоящей на эстакаде «скорой», Эми наверняка о том же.
— Но если больница пока недоступна, сделаем что сможем сами. Повезло с местом — ничего жизненноважного, если артерия не задета, главное извлечь пулю и куски ткани, а потом тампонировать раневой канал.
Чез вздыхает, оглядывает пока пустую емкость для масла, скидывает в нее несколько ножей, показавшихся ему подходящими, они звенят по алюминиевым бокам емкости.
Он берется за ремень, пропитанная кровью джинса липнет к коже, на светлом кафеле пола отпечаток одной подошвы — может, в его крови, а может и нет.
— Кровь, кажется, остановилась, это кстати. Когда начнешь, наверняка кровотечение откроется снова, так что сначала нащупай пулю, потому вряд ли ты потом сможешь ее увидеть, пока не вытащишь.
Повезло еще, что это мышцы — никаких внутренний органов, никаких костей без защитного слоя мышц и жира. Мог бы получить пулю в грудь — или в живот.
И тогда, скорее всего, уже был бы мертв, сам себе договаривает Чез — ничего себе перспектива, а еще нет и девяти утра.
При мысли, что где-то в альтернативной вселенной он проснулся по заведенному на мобильном будильнику и отправился на встречу с мисс Валентайн, позавтракав с Эми по дороге может быть в этом же кафе, Чеза опять мутит — он разворачивается к мойке, вцепляется в прохладный метал, опускает голову, глядя на отражение ламп в разбивающейся о дно мойки струе воды.
— Что там в аптечке? — спрашивает без особой надежды. — Есть что-то полезное? Игла? Местное обезболивающее? Миорелаксант?
Конечно, и даже целый хирург — повезет еще, если будет перекись и кровеостанавливающие салфетки.

Наверное, из-за того, что вот сейчас у них небольшая, но все же передышка, и здесь можно не опасаться, что к ним на голову из туалетов свалится кусака или обезумевший от паники солдат — но шутка Эми кажется Чезу смешной: в основном, ее довольный тон, как будто она полжизни мечтала смотреть на чужие задницы и чтобы ей за это ничего не было.
— Вообще-то, нет, — сообщает верный правде Чез — это же буквально его долг, так, следить, чтобы подрастающее поколение не жило иллюзиями? — Никому нельзя смотреть на чужие задницы без согласие задницевладельца, даже несовершеннолетним, но я уверен, что показывать мне тоже нельзя. Так что не смотри, справляйся наощупь. И когда мы вернемся домой, никому не рассказывай.
Наверное, он не должен так с ней разговаривать — Чез не может точно сформулировать, как именно «так», но чувствует, что их почти приятельская пикировка могла бы показаться странной даже ему самому еще вчера. Впрочем, вчера ему много что показалось бы странным — и выстрелы со стороны нацгвардии, и люди, которые грызут друг друга как животные, и та девочка в переулке, против которой восстали все его инстинкты, так что дружеский треп с Эми Торнтон — это самая мелкая странность. К тому же, он держит в уме, что они оба пережили некоторое дерьмо, и пусть лучше она шутит о заднице, даже о его собственной, чем, например, ударится в истерику или что-то подобное — у него есть, конечно, специальный голос хорошего копа, которым он разговаривает с истерящими дамочками, и есть кое-какие навыки по действиям в такой ситуации, но Чез надеется, что они не потребуются ему как можно дольше: есть заботы поважнее, чем истерики, и одна из этих забот привела их с Эми на кухню этого кафе, прямо к никелированной мойке.

Он прислушивается, пытаясь оценить ее хихиканье по шкале истеричности, придерживает трусы спереди, чтобы не расстаться с ними окончательно — край столешницы холодит живот через майку, когда он вжимается плотнее, упирается пустой ладонью в край — и уговаривает себя, что пуля не глубоко, и они сейчас не обеспечат ему хромоту до конца жизни, задев какой-нибудь нерв.
Запах лидокаина, перекиси и крови смешивается со слабой отдушкой моющего средства, Чез ощупывает уплотнение пониже поясницы, прикидывая, сильно ли оно ему мешает — но к сожалению, дело не только в пуле, а еще и в заражении, которое маячит перед ним вполне себе вероятным событием: никто, как правило, не обеззараживает патроны и стволы перед тем, как пустить их в ход.
— Я не буду руга... Срань господня! — Чез хлопает раскрытой ладонью по столешнице, заставляя ту содрогнуться, несмотря на прикрученные к полу ножки. В небольшом помещении кухни звук разносится моментально, кажется, что даже металлические стеллажи вдоль стены отзываются эхом.
Чез напоминает себе, что это продлится совсем недолго, что пуля и правда совсем близко к поверхности, но сейчас, пока Эми ковыряет лезвием в его плоти, это не слишком-то успокаивает.
Лидокаин стер часть боли, но он не рассчитан на хирургическое вмешательство, даже настолько поверхностное, так что полностью отвлечься от происходящего Чезу удается не сразу — он опускает голову, впиваясь взглядом в столешницу, плотно прижимает ладонь к постепенно нагревающемуся под его рукой металлу, дышит по методике, которую накрепко вбили ему в голову в Пендлтоне.
Стресс отступает, сменяется осознаннстью, и когда Чез слышит звук упавшей пули, наконец-то покинувшей его тело, то не дает себе принять желаемое за действительное и закончить дело.
— Я потом научу тебя дыхательной методике, — обещает он сквозь зубы. — Майндфуллнесс, помогает не меньше, чем ругаться, честное слово, только название звучит намного круче, сможешь выпендриваться в школе... Теперь проверь, что рана чистая, что там не осталось волокон джинсов или другого мусора, иначе все это окажется напрасной тратой времени. Если нужно, используй нож, только не режь больше, чем нужно — шить нечем.
Надо было остановиться на эстакаде у той скорой, подобрать сумку, думает Чез — как-то отвлечь зараженнных, потеряли бы полчаса или немногим больше, зато разжились бы чем-то действительно полезным...
А потом обрывает себя: это не компьютерная игра, чтобы можно было загрузиться с последнего сохранения, когда что-то пойдет не так, лучше не рисковать понапрасну.

— Эй, — Майкл возвращается, умытым он выглядит бледным, вокруг глаз синяки. — Слышите? Там, снаружи. Сюда хотят попасть наши новые друзья. Наверное, шли на шум двигателя. Я выглянул, решил, вдруг это кто-то здоровый, и они меня увидали... Извините. Может, если мы будем сидеть достаточно тихо, они уйдут.

Против крылышек никто не возражает: в гостинице тоже было не до завтрака, и с тем, что сегодня этот ресторанчик едва ли будет обслуживать посетителей, Чез тоже согласен. От всего сердца желает всему персоналу оставаться по домам и в безопасности — и, наверное, все же хорошо, что это общественное место: так он не чувствует, что они вторглись в чей-то дом, вскрыв замок.
В конце концов, они не собираются делать ничего плохого, всего лишь позавтракать, оставив плату, и придумать, как быть дальше — обстоятельства дают некоторую скидку, но ему все равно немного смешно: понятно, что фраза насчет денег на кассе только для него, Эми очень деликатна к его шерифским принципам, даже после того, как он забил ребенка в том переулке.
С этим нужно будет что-то сделать — кому-то сообщить, принять ответственность за то, что случилось с этой девочкой, которую наверняка ищут, но пока у него нет твердой уверенности, с чего начать: у полиции Топики сейчас наверняка есть первоочередные заботы и те, кто нуждается в немедленной помощи, а девочка... Ну, Чез готов поклясться на Библии, что ей уже было не помочь — даже если есть лекарство от этого вируса, то ее разорванная шея, обглоданное лицо — с таким просто не живут. Никак. Это невозможно.

Неприятные мысли, очень неприятные — пока Эми занимается Майклом, оглядывая его голову, будто самая настоящая штатная медсестра, Чез выходит в зал, намереваясь привести себя в приемлемый вид. У него есть смена одежды, и это кстати, и хотя его задница голосует за то, чтобы представить, будто он на курорте или у себя дома, он все же влезает в чистые джинсы, морщась, когда натягивает плотную ткань через наложенную повязку — впрочем, от этих неприятностей отвлекают другие.
Паренек не соврал — вокруг ресторанчика и правда стало людно, только вот никто не пытается открыть дверь или предпринять что-то подобное: через опущенные жалюзи видны тени, скопившиеся за стеклами, слышно приглушенное шарканье, шорох одежды о стены кафе, шлепанье ладоней по бетону... И другой звук — совсем тихий, Чезу приходится прохромать к одному из окон, чтобы убедиться, что ему не послышалось: они не бесшумные.
Все эти люди издают звуки — больше всего это похоже на рычание, какой-то заунывный полустон, этот же звук он слышал от той девчушки — но ни слов, ни криков, ничего.
Хуже другое: они скопились и возле служебного входа, откуда, должно быть, выглядывал Майкл — а значит, им пока отрезан выход наружу.
Чуть отодвинув полоску жалюзи, Чез считает, сколько их вокруг «респондера» — можно, конечно, выйти и через центральные двери, они все равно запираются изнутри, но как быть с транпортом? Пока «респондер» был кстати — и Чез не хотел бы сегодня оказаться в Топике пешеходом.
Впрочем, может быть, они и правда уйдут, когда поймут, что в ресторанчик так просто не попасть: Майкл, несмотря на допущенную оплошность, запер за собой дверь служебного входа на задвижку, так что теперь, судя по всему, остается только ждать.

И все же не очень приятно оставаться в зале, где видны очертания людей снаружи, где еще слышнее их присутствие, и Чез возвращается на кухню. Проверяет телефон — сигнал сети нулевой, связи по-прежнему нет, и аппарат, бестолку пытающийся найти сеть, только разряжается быстрее, чем обычно.
Эми занята у плиты — ее работа у Розиты сослужит им всем хорошую службу, мельком думает Чез, поглядывая на Майкла. С перевязанной головой тот выглядит жертвой дтп, но бодрится, взмахивает рукой, приветствуя появление Чеза, кивает на джинсы:
— А вы умнее, чем я. Я так и не собрался, не до того было.
Интересно, до чего, хотел бы знать Чез — после того, как они с Эми и Андреа уехали, что делали те, кто предпочел остаться в гостинице.
— Я сейчас, — говорит. — Надо придумать, что делать дальше.
Поесть, поспать — но что еще? Ждать, пока за ними придет помощь? Пока все решится само собой?

В туалете он набирает раковину холодной воды, заткнув слив ворохом бумажных полотенец, кидает пропитанные кровью джинсы прямо туда, наблюдая, как вода постепенно розовеет. Конечно, не полноценная стирка, но хоть что-то — и он выливает в раковину полбутылки жидкого мыла.
— Иду! — кричит в ответ на просьбу Эми. — Еще минуту.
Вода холодная, так кровь лучше отходит — и Чез мнет джинсы, пока пальцы не начинает ломить от холода.

— Нормальный у тебя папаша, — Майкл наблюдает за Эми, подперев щеку кулаком, будто на что-то решается — будто оценивает, может ли доверять этим двоим. — Шериф — отличное домашнее прозвище.
Тайленол ему немного помог, но он надеется, что немного поспит — и ему станет получше, а пока пытается подключиться хоть к какой-нибудь работающей сети со своего телефона, только все сети будто мертвые, даже те, что должны работать бесплатно — здесь недалеко торговый центр.
— Вы не из Топики? Приезжие? Ну вряд ли на эту конференцию, я сразу понял.

Чез возвращается, кидает в мусорку полотенца, которыми вытирал руки, хромает к пакету с крылышками, уже начавшими подтаивать — явно заморожены на утренние часы еще со вчера, но так им же проще. Высыпает сразу весь в решетку, погруженную в масло, поднимает, опускает, встряхивает, давая крыльям как следует прожариться.
— Нет, не на конференцию, — он услышал часть вопроса. — У нас тут были свои дела.
— Ага, — понятливо кивает парень, бросая телефон на стол — видимо, тоже глухо, понимает Чез. — Черт! Я мог бы прославиться, мог бы взлететь в десятку популярных блогеров с этим сюжетом, а сейчас не могу отправить даже вчерашнюю запись!.. Не нужно мне было ждать той встречи, лучше бы опубликовал то, что уже было — а теперь кто-то другой расскажет, что происходит, а я заперт тут, в этот чертовом городе!
— Эй, — Чез отпускает решетку, поворачивается к Майклу. — Так ты знаешь, что тут происходит? Еще вчера знал?
Майкл смотрит на него сердито и несчастно одновременно, вздыхает.
— У меня была теория, — наконец говорит неохотно. — Насчет того, что произошло в Нью-Йорке. Я тусуюсь на паре сайтов, в Даркнете, если вы понимаете, о чем я, и мы там обсуждали подобную вероятность несколько последних лет — все эти протоколы под грифами, официальные версии, механизмы блокады заразы...
Чез выгибает бровь — господи, так этот мальчишка один из этих, фанатов теорий заговоров. Майкл ловит его скепсис, сердито хмурится.
— Это не бред, и если бы вы чуть меньше смотрели телевизор, а чуть больше думали самостоятельно, то и сами бы давно пришли к тем же выводам: в Нью-Йорке не было никакого терракта, это сделало наше правительство, но, судя по всему, эксперимент вышел из-под контроля! — Майкл безрадостно смеется. — Этот чел вышел на меня сам. Написал мне на одном из этих сайтов, предложил встретиться. Сказал, что он вирусолог, что двадцать лет назад участвовал в разработке того, что сейчас случилось с Нью-Йорком. Сказал, что будет на этой конференции здесь, мы договорились, что встретимся недалеко от этой гостиницы... Он не пришел! Я ждал его полночи — но он просто не пришел!
— Что он рассказал? — спрашивает Чез, и тут случается это — вырубается свет.
Кухня погружается в полумрак — здесь нет окон. Затихает вытяжка, подключенная к вентиляционной системе. Прекращается гул холодильников.
По кухне плывет аромат свежей котлеты и кипящего масла.
— Черт! — говорит Майкл, вскидывая голову.

Пацан говорит про бомбы, о том, что Топику будут бомбить, потому что в противном случае мертвецы разбредутся, разнося эту заразу все дальше по стране, и Чез не может не признать, что что-то, какое-то рациональное звено, в этом есть. Их же не выпустили из города — даже когда убедились, что они не укушены, все равно не выпустили, хотели посадить в карантин, и кто знает, что случилось бы за сорок восемь часов карантина.
— Прекрати, — обрывает он Майкла, когда тот говорит, что они все умрут, но Эми, кажется, и не собирается поддаваться панике. Может, это ее способ справляться с новостью, но Чезу импонирует то, что она не начинает сходить с ума. Хватит с них и одного пассажира, подписавшего Топике приговор.
— Никто в здравом уме не будет бомбить город на территории Штатов.
Майкл фыркает, в полумраке — в зале, наверное, светлее даже с опущенными жалюзи, но на кухне практически нет света — его лицо кажется еще более бледным и юным: всего лишь мальчишка, слишком увлекающийся конспирологией. Знай он, сколько денег налогоплательщиков потрачено на каждую ракету или авиабомбу, то наверняка не заговорил бы о бомбардировке.
— Никто в здравом уме не стал бы разрабатывать вирус, превращающий людей вот в это, но вы сами можете выйти и посмотреть на них вблизи. Они мертвы и они убивают.
Чез вовсе не верит в то, что этот вирус в самом деле кто-то разработал — и, скорее всего, над Майклом просто кто-то подшутил, но ему совсем не нравится, что тот продолжает болтать. Продолжает говорить так, будто эти крылья — возможно последнее, что они едят в своей жизни.
Это точно не поможет им мыслить конструктивно — Майкл вот уже нагнетает напряжения.

Масло все еще кипит, несмотря на выключившуюся плиту — разогрелось как следует. Чез прикидывает, сколько прошло времени, и перекладывает решетку в соседнюю кастрюлю, давая маслу стекать.
— Тогда хорошо, что мы поджарили сразу большую порцию, — ободряюще говорит он Эми и поворачивается к Майклу. — Слушай, приятель, мы и собираемся выбираться. Не меньше, чем ты, но это не так-то просто — ночью мы хотели уехать, но на выезде нас развернули у военного блокпоста. Думаешь, где я поймал пулю?
В темноте лицо Майкла выделяется бледным пятном. После отключения холодильников намного слышнее звуки снаружи — не самый приятный шум, и хуже другое: нет ни звуков автомобильного движения, ни сигналов переключения светофоров, ни всего остального, остальных звуков города. Как будто они трое вдруг оказались отрезаны от нормального мира — и вокруг только зараженные.
— Всех, у кого нет явных признаков болезни или укусов, отправляют на карантин на сорок восемь часов, остальных... Мы не знаем, — щадит Чез Эми. — Женщина, которая поехала с нами, была укушена, и ее увели, просто увели прочь. На блокпост напали... Эти люди, существа, не знаю, как правильно, и мы смогли уехать — иначе ты так и торчал бы в гостинице.

Майкл смотрит на него расширившимися от ужаса глазами, потом медленно трет руками лицо:
— Блокпост? Нельзя уехать? О нет, — выдыхает он, и в этом «о нет» столько ужаса, что Чезу все начинает нравиться еще меньше. — Они закрыли город! Гребаные мрази закрыли город! Как и в Нью-Йорке, заперли нас вместе с ними, вот и все! Вот как они хотят остановить распространение вируса! Просто убить тут всех носителей!
— Хватит! — обрывает его Чез. — Мы не носители. Мы здоровы. Никаких симптомов. Никто не будет уничтожать целый город.
— Как не стали уничтожать Белград? — Майкл поднимается со стула, оглядывает бургеры, крылья, вытащенные из холодильника бутылки колы и содовой. — Я думал, у меня еще есть время, но нет. Уже нет. Мы заперты здесь и здесь умрем.
Он потирает свою повязку, бессильно роняет руку — недавнего задора в нем как ни бывало.
— Я не голоден.
Чез хочет предложить ему вместе поискать генератор или хотя бы фонарики — не то что это в самом деле так нужно, в зале довольно светло, несмотря на опущенные жалюзи, а надолго задерживаться в кафе Чез не собирается — но смотрит, как Майкл идет в зал и оставляет свое предложение при себе: кажется, ему нужно побыть одному.

Проходит, может, час или полтора, не больше. Не так много, чтобы Чез всерьез обеспокоился, как дела у Майкла — им всем пришлось нелегко, в гостинице у парня ночка тоже выдалась прямиком из кошмара, и если у него нет пока аппетита или настроения, то ничего страшного, иногда людям нужно побыть в одиночестве, может и поплакать: Эми говорит это с пренебрежением, а вот Чез не видит в этом преступления — если Майклу это понизит уровень стресса, так пусть хоть зальет слезами весь туалет.
Это, по крайней мере, лучше, чем фирменный торнтоновский способ снимать стресс, заключающийся, как правило, в том, чтобы напиться, накуриться и поехать поднимать на уши город.
Так что он думает мягко посоветовать ей не дразнить паренька, когда она вернется из туалета — не тот момент сейчас, чтобы смеяться над чужими слабостями, да только когда она возвращается, этот совет уже совершенно неактуален.

Чез, как несколькими минутами ранее Эми, забирается на крышку унитаза под ее скрип — Майкл задирает вверх голову, смотрит прямо на Чеза: мутный взгляд не фокусируется, но от этого даже жутче, на майке и спереди джинсов следы рвоты. Чез понятия не имеет, почему Майкл мертв — на нем нет никаких следов внешних повреждений, кроме повязки на голове, прикрывающей обработанную ссадину, но он мертв, в этот нет ни малейшего сомнения. Мертв — и стал как те люди, и от этого рычания Чезу не по себе, как не по себе и от попыток Майкла добраться до него — тот поднимает руки, хватается за край перегородки в паре дюймов от руки Чеза.
Чез спрыгивает на пол, морщится от резко боли в бедре, смотрит на жмущуюся на входе Эми — в голову никак не приходит ничего успокоительного: Майкл совсем недавно был в полном порядке, разве что испуган и растерян, но совершенно точно жив, а теперь он опасен.
Может быть, это как раз то, о чем говорили военные — то, из-за чего необходимо сорок восемь часов карантина: может быть, Майкл все же был болен, и вот все и случилось.
— Может быть, он был укушен, — предлагает Чез для Эми более успокоительную версию. — Просто не захотел признаваться, вот и разнервничался.

Как будто поняв, что они вот-вот выйдут из туалета, Майкл в кабинке переходит к активным действиям, толкает хлипкую дверь, не рассчитанную на серьезное давление, рычит. Чез ловит в зеркале над раковинами свое отражение — в темноте, чуть разбавленной дневным светом из зала, они с Эми выглядят призраками.
Призраками, но не мертвецами.
Он вытаскивает мокрые джинсы из раковины — потом сам себе еще будет удивляться, хозяйственность не то, что он обычно мог бы назвать в числе своих достоинств — обхватывает Эми плечи и мягко подталкивает к выходу:
— Он, кажется, нас слышит, пойдем, не хочу, чтобы он выбрался из кабинки.
В ответ Майкл налегает на дверь еще сильнее, заставляя тонкие петли заскрипеть — Чез в самом деле считает, что шансы выбраться у него довольно велики, и вовсе не хочет столкнуться с мертвецов в темном туалете.

Снаружи он дергает дверь кладовки между туалетами — крохотное помещение, в котором едва умещается два узких стеллажа и ведро, зато тут есть швабра, кажущаяся Чезу довольно симпатичной.
Чтобы сломать ее, ему приходится потрудиться — не так-то просто ломать рукоятку об колено, когда ты не можешь устоять на второй ноге, но помогает тяжелая дверь туалета, и когда в руках остается короткий огрызок, Чез продевает его в скобообразную ручку и фиксирует таким образом дверь в закрытом состоянии. Теперь, как бы Майкл не пытался, выйти у него не получится, даже случайно толкнув дверь.
— Они не слишком-то умные... Что с ним стало? Ты сказала, он что-то с собой сделал — он говорил об этом? Вы говорили с ним о чем-то подобном?
Ему Майкл не показался ни больным, ни самоубийцей — но что-то же с ним произошло.
Что-то произошло со всем городом — и может, укусы не при чем?
Чез трет лицо, пытаясь сосредоточиться. Здесь все еще пахнет кипящим маслом и жареными котлетами, сквозь дверь слышно, как мерно бьется Майкл в перегородку, за жалюзи рвано двигаются тени тех, кто несет свою вахту вокруг кафе.
Обстоятельства хуже некуда.
— Андреа что-то знала об этом. Она была вирусологом, знала об укусах, поэтому и не хотела раздеваться, — вспоминает Чез, глядя на их сумки — его, сумку Эми и третью, которую забрал автоматически.
Сумку, которую в его машину бросила Андреа, намереваясь уехать из Топики.
— Хочу посмотреть, не найдем ли мы каких-то ответов, — хромает к ее сумке Чез.
Некоторая картинка вырисовывается — со слов Пембрука, военных, Майкла — но пока она слишком фантастическая и слишком кошмарная, чтобы в нее поверить. Чезу нужно что-то большее, чем разрозненные обрывки — нужна картина целиком.