Еще ни разу за свою недолгую жизнь Адам не оказывался так далеко от Бернсвилля - да и когда они выходили за пределы безопасного пространства, отгороженного от арены страшного суда высоким крепким забором, Кирсанов обычно водил их на северо-восток, туда, где в котловане недостроенной транспортной эстакады можно было поживиться бетонными плитами, трубами и строительными смесями, туда, где вокруг небольших лесных озер оставались кемпинги, сейчас уже пришедшие в заметный упадок без ухода и ремонта, но в которых были разные полезные мелочи, вполне годящиеся для ремонта того, что использовалось в общине, а еще разбомбленный Рочестер, возле которого четыре года назад был наспех организован один из первых дата-центров в штате...
Но она, эта женщина, идет совсем в другую сторону, к уничтоженному Миннеаполису, и Адам идет за ней, почти четыре дня.
Она торопится - и как будто вовсе не устает, как будто ей достаточно тех часов беспокойного сна, что они могут себе позволить, как будто не чувствует усталости, голода, холода... Если медведи все такие, как она, то Бернсвиллю не выстоять - никому не выстоять против такого, и она, эта женщина, Лена Мэй, куда больше похожа на пророчицу из древности, готовую пройти сколько потребуется, претерпевая что угодно, чем преподобный Батлер.

Он хочет стать таким же - таким же, как она, таким же как ее спутник, его Адам видел мельком, но еще тогда подумал, что они оба выглядят настоящими хищниками, оказавшимися на скотном дворе и оценивающим перспективы. Его с ними нет, Адам раз спросил, почему, но она не ответила, резко велела ему не лезть не в свое дело - может, он умер, думает Адам с чем-то вроде неуверенности: они оба, эти медведи, не похожи на людей, которых легко убить.
Разве что вбив в грудь осиновый кон, как в тех книжках, которые не одобряет Батлер, но которые волшебным образом как-то появляются в общине.
Он хочет быть таким же - почему-то ему кажется, что в этом случае Алексис не осталась бы с Андерсоном, не ходила бы с ним под руку в молельный дом, не сидела бы рядом с таким умиротворенным, счастливым видом.

Адам мало об этом думает, но, наверное, поэтому он и побежал тем холодным утром за Леной Мэй, побежал, чтобы уйти с ней - и больше никогда не быть тем, кому отказывают, кому можно отказать.
Однако сейчас, спустя дни пути, он хочет только одного - дойти хоть куда-то.
Даже закованная в металл громада посреди выжженой пустыни, прежде носившая имя Миннеаполиса, оставляет его практически равнодушным - да и Лена Мэй не может ответить на его расспросы, а может, не хочет, и когда Адам выясняет, что конечный пункт их похода куда ближе, чем город, превращенный в доспехи самого себя, он вздыхает с облегчением.

Еще через несколько часов - уже темнеет, Адам все с большим беспокойством начинает поглядывать на Лену Мэй: она командует в их великом исходе - они натыкаются на прогал в деревьях, явно прежде бывший подъездной дорожкой. За прошедшие годы здесь пустили корни кустарники, чьи семена занес ветер, а отсутствие человека дало возможность вырасти, и это не первая дорога, которую они оставили позади, сокращая расстояние по прямой, но на этот раз Лена уверенно сворачивает.
Неужели они дошли, замирает сердце Адама, он до рези в глаза всматривается вперед, в сгущающиеся сумерки, но не видит ничего, кроме покосившейся хижины: навес над крыльцом просел под тяжестью снега и провалился с одного угла, и эта жалкая постройка совсем не похожа на то место, каким Адам представлял себе место проживания "медведей".
- Мы пришли? - спрашивает он с сомнением, которое даже не пытается скрыть - слишком устал для этого. - Это тут?
На ум ему приходят какие-то подземные бункеры, тоннели, спрятанные и замаскированные, бесшумные лифты, в которых поднимаются на поверхность отряды, готовые сравнять с землей другие общины выживших, стрелки, притаивщиеся в голых кронах деревьев - но Адам уже давно не ребенок, чтобы не различать комиксы и реальную жизнь, пусть даже зомби тоже когда-то казались фантастическим вымыслом и были поводом для шуток.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Из хижины вырывается спертый воздух, кислый и пыльный, но Адам рад крыше над головой, после целого дня на ногах.
Середина марта, конечно, не зима, днем так даже тепло, солнце уже греет по настоящему, топя снег, однако ботинки Адама давно промокли, он устал настолько, едва может чувствовать хоть что-либо еще, и больше всего ему хочется оказаться хоть в каком-то помещении, чтобы согреться и передохнуть.
Переночевать, говорит Лена, и Адам вслед за ней протискивается внутрь хижины, придерживая повисшую на одной петле дверь.
Внутри хотя бы сухо, сухо и темно, потому что окна забиты щитами - кто-то явно позаботился о том, чтобы эта хижина могла дать безопасное укрытие, но, что важнее, внутри есть диван, кособокий стол у стены, комод с поцарапанными дверцами.

Это даже хорошо, говорит себе Адам, что они придут к заводу утром, при свете. Завтра утром, проведя ночь по крышей, он сможет куда лучше объяснить, что не враг, что хочет присоединиться к тем, кто на заводе, стать таким же. Сегодня он слишком устал, слишком вымотан, они оба, и Адам стоит в дверях хижины, осматривая лес, из которого они пришли.
Сейчас он, наверное, и не найдет дороги назад, разве что будет ориентироваться по высящейся громаде города в металлическом щите, но он и не хочет возвращаться, не сейчас, вот так, не дошедшим до цели.
Если он и вернется в Бернсвилль, то иначе, вместе с медведями, вернется как тот, кого придется выслушать, и Адам закрывает дверь, а затем, собравшись с силами, придвигает пыльный комод так, чтобы забаррикадировать вход.
Теперь им не страшны мертвые, да и живые не появятся бесшумно.

- Я не боюсь, - отвечает он на ее слова о последней возможности передумать, отряхивает руки и лезет под диван, просевший под ее тяжестью. Для этого приходится опуститься на колени, а еще темно, потому что теперь нет даже небольшого света из дверного проема, и к рукам липнут нити паутины, под коленями хрустят высохшие панцири насекомых, и когда он натыкается на полотняный рюкзак, едва не вздрагивает от неожиданности.
- И я не вернусь.
Он тянет за лямку, выуживая рюкзак, тощий и грязный, в нем что-то булькает, и Адам вдруг понимает, как голоден - жажду они утоляли снегом и водой из ручья, но проблему с голодом в весеннем лесу не решить. У него был с собой паек, выдаваемый всем дежурным в Бернсвилле, но его они съели в первый же день, и сейчас Адам надеется, что тут в рюкзаке и правда есть что-то, чего хватит им обоим.
Он - рюкзак - слишком легкий, чтобы на самом деле верить в лучшее, но Адам старается.

- Я хочу стать одним из вас. Хочу стать медведем, - он так и стоит на коленях, не тратя время на то, чтобы выпрямиться, переворачивает рюкзак над диваном.
Первой вываливается пластиковая бутылка - она-то и булькала, затем тканевый мешок, крепко затянутый шнурком. Адам торопливо развязывает шнурок, оставляя затяжки, и суется внутрь.
Пахнет едой - сушеными яблоками, хлебом, морковью. Мешочек не слишком увесистый, но полный, и Адам высыпает в ладонь полную горсть и сует мешочек Лене.
- Я сумею доказать, что у меня это получится, - он набивает рот сухарями. поэтому, наверное, не так убедителен, как хотел бы. - В Бернсвилле меня не ждет ничего хорошего. Ты же не осталась, и я не хочу.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Адам сосредоточенно жует пригорошню сухарей, не глядя на Лену, неопределенно жмет плечами - кто-то да отдавил. На самом деле, ему очень хочется рассказать этой Лене про все - про Алексис, про Сэма Андерсона, про то, почему Адаму так важно доказать пусть даже самому себе, что он чего-то да стоит, что он не просто ничем не примечательный Адам, один из многих обитателей Бернсвилля.
Выпрямляясь, кидает на Лену недоверчивый взгляд - Кирсанов отрезал ее другу палец? Шишку на ее лбу и свежие швы он видит, не слепой, но теперь она прямо говорит, что ее били, и это заставляет Адама неуютно ежиться, когда он садится на диван, в ногах у Лены, которая сворачивается будто кошка, в надежде согреться. В хижине зябко, холодно - но всяко лучше, чем без крыши над головой, вот бы, конечно, придумать еще, из чего развести костер.
Март всегда такой - днем на солнце даже приятно, а чуть солнце скроется, сразу слякотно, сыро.

Адам отбрасывает ее предупреждения, не поворачивать же теперь назад, стаскивает ботинки, отсыревшие после нескольких дней пути. Носки вроде не слишком мокрые, даже удивительно, и он забирается с ногами на диван, тянется за еще одной горстью сухарей, провожает взглядом бутылку.
Запах забродивших яблок кажется знакомым, в Бернсвилле они тоже делают сидр, и Адам терпеливо ждет своей очереди пить, но, стоит отхлебнуть, тут же закашливается: это оказывается куда крепче, чем он пробовал.
Не будь здесь Лены, точно бы выплюнул - но под ее взглядом приходится проглотить.
Много чего приходится проглотить - и то, как она отзывается о Преподобном, о том, что в Бернсвилле все по нему уебаны, и то, как мимоходом делится подробностями личной жизни.
С Адамом еще ни одна женщина так не разговаривала - и это требует ответной откровенности.

- Андерсон увел у меня женщину, - сипло - сказывается выпитое - рубит с плеча Адам: надоело молчать, надоело носить это в себе, надоело, что для всех в Бернсвилле он всего лишь мальчишка, даже для Алексис. - До того, как он появился, мы с Алексис... Я и Алексис... В общем, мы были вместе.
Не трахались, как выражается Лена, но потом дошло и до этого, и ничто не заставит Адама поверить, что для Алексис все это ничего не значило.
- Мы не могли жить вместе, мне не было восемнадцати, но это все было не важно, не так уж долго было ждать, но потом она нашла этого Сэма Андерсона, случайно, у ручья, почти мертвого... Она добрая, Алексис, всегда поступает правильно, и она заботилась о нем после того, как его привезли в общину, он не мог ходить, потом еще болел, не мог даже чашку удержать...
Адам смотрит в стену, сжимая и разжимая кулаки, отогревая замерзшие пальцы, глубоко вздыхает.
- А потом он ее увел. Он почти всем нравится, и прикидывается таким, - Адам подбирает слова, стучит кулаком по дивану, поднимая пыль. - Как будто ему до всех есть дело, как будто он со всеми дружит. Весь такой положительный, рассудительный. Наверняка наговорил ей всякого, наговорил, что не может без нее и все такое, что мы с ней - это было неправильно и против заповедей, а Алексис - она хорошая, хорошая христианка, не хочет расстраивать преподобного... Но ведь это ни хрена не так! Она любит меня, я знаю, она дала мне это понять, а этот Андерсон... Я хочу ему отомстить. Хочу поквитаться. Так, как это делают медведи.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Адам обиженно тянется за бутылкой, отпивает - на этот раз он уже больше готов, самогон пьется проще.
Обижается он почему-то из-за того, что Лена ему не верит, хотя она же сказала - знакома была с Андерсоном. Это удивительно, то, что они были знакомы раньше и теперь снова встретились, но Адам так устал, замерз, беспокоится о будущем, что даже устал удивляться: куда больше его сейчас задевает, что Лена посмеивается над ним, не верит его словам.
Не относится к нему серьезно, может, считает ребенком, по сравнению с Андерсоном.
К тому же, Адам понимает, на что она намекает - у нее был секс к Андерсоном, и это почему-то тоже обидно: то, что у Андерсона был секс и с ней, и с Алексис, как будто он может получить любую женщину, какую захочет.
Чертов Сэм Андерсон.

Он пережидает, пока огненный самогон скатится по пищеводу, шмыгает носом - от выпитого становится даже теплее, как будто внутри у него разгорается небольшой костер. Адаму не так часто прежде перепадали крепкие напитки, по-настоящему крепкие, чтобы он успел привыкнуть, так что он не знает ни своей нормы, ни, по большому счету, состояния опьянения, и не видит опасности.
Снова отпивает - теперь маслянистый привкус самогона кажется почти нормальным - и дергает плечом.
Вот она взялась его учить, как будто он совсем ребенок, как будто ничего не понимает, рассказывает какие-то глупости.
Это, может, у нее было парней столько, сколько пальцев на руках, и ничего серьезного ни с одним из них, а у них с Алексис все было не так.
Все по настоящему у них было, и не в том дело, что он с Алексис лишился того самого, вот этого, невинности.
Совсем не в этом.

- У нас решает преподобный Батлер, - может, алкоголь развязывает ему язык, а может, желание узнать больше о медведях. - Если он не разрешит, то пары не будет. Если бы у нас решала женщина, мы с Алексис были бы вместе, и она носила бы моего ребенка, но нам было нельзя...
Даже сейчас Адам все еще не может сказать прямо, что секс у них с Алексис все же был, хотя сейчас вряд ли стоит ожидать, что из-под продавленного дивана выскочит Кирсанов и потащит его за ухо в сарай.
- Если идти против решения преподобного, то тебя выгоняют, - как о само собой разумеющимся рассказывает Адам, грея в руках бутылку с самогоном, прерываясь только на то, чтобы взять еще сухарей.
Старается незаметно взглянуть на Лену: она ушла от Андерсона или он от нее? Ему и в голову не может прийти, что все намного сложнее - да и понятно, Адама едва хватает, чтобы подумать о своих проблемах, не то что о чужих сложностях во взаимоотношениях, и все же его коробят ее слова: если мужчины находят подругу посексуальнее, то и женщины, наверное, тоже?
Может быть, Лена права, и Алексис просто предпочла ему Андерсона?

Обида становится только сильнее, обида, и еще какое-то смутное чувство - злость, наверное.
- И если ты не с кем, то это тоже... Ну, не очень хорошо. Бог велит мужчинам и женщинам образовывать пару, создавать новую жизнь, поэтому в Бернсвилле мало одиночек. Пока ты одинок, ты живешь в общежитиях, у тебя меньше свободного времени и больше работы, и когда проводятся праздники и большие собрания, тебя ставят на ворота и на дежурства, а еще чаще попадаешь в ночные смены. После брака намного лучше, отношение к тебе намного лучше, выделяют настоящий дом, больше прав. Когда рождается ребенок, то мужчина может претендовать на то, чтобы стать членом совета - а это большая честь и большая ответственность, а женщина... Ну, ее больше уважают, ведь она - мать, принесла жизнь. Кто захочет быть одиночкой.
Но Алексис-то оставалось подождать совсем немного.
Уже два месяца они могли бы быть женаты - и Адам не сомневается, что преподобный разрешил бы им.
Но появление Андерсона все испортило. Это он виноват, только он.
- Разве у вас не так? Разве вы не считаете, что самое главное - это вновь заселить землю, очистив ее от мертвых? - в Бернсвилле преподобный Роберт каждую неделю напоминал о миссии общины, и Адаму все еще кажется странным, что где-то все совсем иначе, хотя, если честно, он и решил сбежать вместе с Леной именно туда, где все будет иначе. - А для чего тогда вы? Ради чего... Ну, все?

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Адам отдает Лене бутылку беспрекословно:  как-то спорить совершенно не хочется, к тому же, он ошеломлен услышанной новостью.
Сэм и Алексис расстались, но ведь это просто невозможно - Алексис беременна, и они живут вместе, и преподобный Роберт точно этого не одобрит.
В первый момент, конечно, Адам думает, что дело в Алексис, что Алексис поняла, что она не любит Андерсона, и этот факт Адам трактует в свою пользу, но, разумеется, потом он вспоминает, что жизнь вовсе не сказка.
От него ускользает смысл того, о чем она говорит, когда говорит о тюрьме - по трое-четверо в душ, может, потому что вместе веселее.
О тюрьмах у него в принципе представление весьма размытое, и если в Бернсвилле и есть кто-то, кто хорошо знаком с тюремным бытом - например, Кирсанов, о нем знают, он Раскаявшийся Грешник, - то об этом никто не разговаривает, так что Адам, думая о тюрьмах, представляет себе что-то вроде общежития кирсановских гвардейцев, разве что в тюрьмах правила немного построже.

- Дело не в ребенке, - говорит Адам, который все о своем. - Они не могут расстаться. Преподобный Роберт не разрешит.
Для Адама это просто и понятно - преподобный Роберт следит за общиной и за тем, чтобы люди не нарушали правила. Тем, кто все же случайно или намеренно согрешит, придется покаянием перекрывать свой грех, больше работать, не принимать участия в развлечениях, наказывать себя аскезой, но преступления хуже, чем мужчине и женщине, чей союз одобрил Преподобный, расстаться, Адаму сложно себе представить.
Мужчина и женщина живут вместе с одобрения Роберта, у них появляется ребенок, и не один - в этом году Адам тоже мог бы начать ухаживать за одной из девушек его возраста или чуть младше, в Бернсвилле таких несколько, и осенью, после уборки урожая, они даже могли бы пожениться, если его избранница уже достигла восемнадцатилетнего возраста к этому времени, - но для того, чтобы поменять партнера, требуется больше, чем просто желание.
Это нарушает весь порядок, так объясняла ему бабка Грэхем, учит людей тому, что можно совершать ошибки, менять мнение, идти на поводу у страстей и сиюминутных желаний. Бог покарал всех, кто так делал, наслал сначала болезнь, потом лже-лекарство, а после и мертвецов - и Бернсвилль получил спасение только молитвами преподобного Роберта, и тем, что там все соблюдали правила...
Правда, до Ханны была Эшли, которая спала в постели преподобного и сидела возле него за столом, но Эшли ушла из Бернсвилля три года назад и теперь не может ни подтвердить, ни опровергнуть эти сплетни - а Ханна всегда советовала Адаму думать своей головой и не слушать чужую болтовню.
Ханна, которую в последнее время все реже видно рядом с преподобным, который повсюду появляется с Аделаидой, этой женщиной из Бернсвилля.

Значит ли это, что преподобный Роберт нарушает свои же правила?
- Но эта женщина, Аделаида, она же сбежала, - задает Адам вопрос, который никак его не оставляет. - Прямо с ребенком, зимой. Ей повезло, что мы ее нашли, что она вообще добралась, а ты хочешь вернуться, говоришь, что ваш главный плохой...
Ушла из Бернсвилля, вот о чем он думает.
А до Лены Эшли. И те двое мужчин, которые не хотели заводить семьи. И были еще, и старик Ной Уилсон тоже хотел уйти, распускал сдухи и был отправлен на арену. Всем им Бернсвилль казался плохим местом, неподходящим, и этого Адаму не понять - его гонит прочь неразделенная любовь и обида, а не возмущение правилами общины.
- Как понять, подойдет тебе какое-то место или нет?

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+