Конечно, "медведи" в самом центре Бернсвилля, прямо за ужином, никого не оставили равнодушными, и Роберту пришлось употребить все свое красноречие, все годами отточенное умение увещевать, чтобы хоть как-то успокоить свою паству. И все же он не сомневается: прибытие врага так просто не забудется, а ему нужно использовать это на благо общины, на укрепление общины.
И власти своей над этими людьми, испуганными, растерянными, нуждающимися в пастыре не меньше, чем в первые дни Конца времен.
Но иногда, как было Роберту хорошо известно, людям требовалось и другое. Не только указ и твердая рука, строгие правила и заповеди, но и знать, что воздание возможно здесь и сейчас, а не только лишь в жизни следующей.
Воздание - и кара, и награда, и что слово каждого будет услышано, каждый сможет внести свою лепту, какой бы крохотной она не была, каким бы слабым не был голос.

Сначала он собирается сам решить судьбу обоих "медведей", разумеется, после того, как Тони получит все необходимые сведения, когда рассказ Аделаиды и рассказы этих двух сложатся в одну ладную картину, как если бы сам Господь начертал перед Робертом пылающие письмена. После они уже будут не нужны; будут опасны, слишком чуждые духу Бернсвилля, обещающие проблемы.
Но Роберту нужен знак, нужно, чтобы Господь открыл ему свою волю, а Господь молчит, молчит, будто испытывает терпение Роберта, и ему приходится изображать улыбку, когда после ужина мимо него тянется кажущаяся бесконечной череда взволнованных бернсвильцев, желающих получить от него если не благословение, то успокоение.
- Уложи девочку и зайди ко мне в кабинет, - обращается Роберт к Аделаиде прежде, чем собирает вокруг себя тех, кто мнит себя его советниками, чтобы отправиться с ними в церковь.
Им нужно решить, что делать с "медведями", и пока Господь молчит, Роберт хочет дать высказаться остальным; люди любят, когда их слушают, и Роберт потакает этой безвинной слабости во имя Бернсвилля.
Однако сегодня на уме у людей только одно: "медведи" и их цели.

А Господь продолжает молчать, и когда Роберт возвращается в Большой дом, тоже молчит.
У себя в кабинете Роберт перестает улыбаться, встает перед распятием, с которого на него смотрит из-под полуопущенных век Иисус.
- Что надлежит мне сделать с этими людьми? - спрашивает Роберт задумчиво, но знание не снисходит к нему подобно благодати.
Прежняя тишина окружает его.
В кабинете прохладно: Роберт использует это помещение для раздумий и разговоров тет-а-тет, и здесь все должно напоминать о бренности мирского и аскезе. Спартанская обстановка, низкая температура, тонкий ковер, нисколько не умаляющий жесткость пола; ничто здесь не должно было отвлекать от духовного, и единственным украшением кабинета служит массивное распятие из темно-коричневого дерева.

Роберт неторопливо расстегивает рубашку, позволяя ночному холоду коснуться своего тела; оборачивается, слыша осторожное поскребывание и вопрос.
- Входи, Аделаида, милая. - Коридор за ее спиной темный и пустой, даже Ханна не появляется в его кабинете без приглашения. - Я ждал тебя.
Она не торопилась, но Роберт готов был ждать ее всю ночь, как ждал эти полгода, с той самой минуты, как узнал о "медведях".
Она ему обещана, Роберт это знает, угадывает по одним ему ведомым знакам, тем же самым знакам, которыми были отмечены те, кто стали ему опорой на постройке Бернсвилля, и над головой Аделаиды, в ее лице Роберт видит эти знаки.
- Роберт, - мягко просит он, протягивая к ней руку ладонью вверх. - Зови меня по имени, милая. Почему ты так не делаешь?
Иисус смотрит на них со стены.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

У нее пальцы красивой формы, Роберт обратил внимание на эту мелочь сразу же. Он ценит в женщинах изящество, а она изящна, похожа на изображения на иконах, на святых с их большими глазами, тонкими вытянутыми пальцами. Пока не открывает рот, она само изящество, но легкая безграмотность простительна горничной, к тому же. в новом мире совсем иные порядки. Они все равны перед ликом господним, все жители Бернсвилля, они все избранные, а Аделаида первая среди избранных: ее привел сюда Господь, привел через заснеженные леса и бездорожье, через препоны и дьяволово племя.
Для того, чтобы вручить ему, так, как она вручает ему свою руку, вкладывая свои горячие пальцы в его ладонь.

Уважение.
Роберт благосклонно кивает ее алеющим щекам, она, должно быть, смущена, и это лишь укрепляет Роберта в его догадке. Она ему предназначена, ему и Бернсвиллю. Он так долго вопрошал Господа, что дальше, должны ли они сами искать живых, должны ли сами нести слово за пределы общины, и вот появилась она, мученица, прошедшая горнило. Мать с младенцем, воплощенная Мадонна.
Невинная, несмотря ни на что; Роберт заметил ее взгляд, когда она увидела на нем расстегнутую рубашку. Она невинна, и Роберт хочет обладать этой невинностью, причаститься ею.
И не сомневается, что получит желаемое: все, что есть в Бернсвилле, принадлежит ему, все, кто есть; такова плата за вход.
Души всех, кто получил спасение в Бернсвилле, отданы Господу, а телам распоряжается Роберт, такова его роль и его крест.

Аделаида опережает его с вопросом.
Роберт всматривается в нее с мягкой улыбкой. Она смущена и растеряна; пришла ли она просить?
А если и так, то чего она хочет попросить: головы своих обидчиков? И у кого - у него или у Господа?
Он тянет ее за руку так, чтобы они оба встали перед распятием, и свободной рукой отрепетированным сотни раз жестом указывает Аделаиде на него.
- Я спрашивал у Него, молился, испрашивая ответ.
Иисус молчаливо подтверждает его слова, Иисус играет на стороне Роберта, у них давнее взаимопонимание, основанное на взаимовыгоде и братстве; ради оба они не сыновья Божьи?

- И знаешь, что Он мне ответил? - Роберт выдерживает взятую паузу, хорошо знающий, как важен эффект, и уверяясь, что завладел ее вниманием, касается ее щеки, задевая ухо, спрятанное за вьющимися прядями.
Она не знает, и никто не знает, что Он отвечает Роберту.
Это остается между ними двумя, между Робертом и Господом; и никто не должен узнать, что Господь замолчал.
- Расскажи мне про них обоих. Про этих мужчину и женщину. Он был одним из тех?
Нет нужды договаривать, Аделаида понимает, о чем он спрашивает, но разве увидит она в его лице осуждение, презрение или пренебрежение?
Нет, потому что этим чувствам нет места в Бернсвилле и в сердце Роберта.
Как нет никому из тех, кто не раскаялся и не очистился, каким бы болезненным не был процесс очищения.
- Ты ненавидишь их?

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Жаль, право же, жаль, что мужчина этот, Джигсо, как он себя назвал, не из числа прямых обидчиков Аделаиды, получилось бы хорошо, в том самом духе Ветхого Завета, который, в отличие от Нового, куда как ближе сердцам людским. Жаль, что не выйдет указать на него с амвона, не выйдет поставить напротив Аделаиды, обвинительницы и свидетельницы. Получилось бы хорошо, зрелищно; может, чуть постановочно, но людям, скучающим по телевизионным и интернет-шоу, которых прежде было в достатке, понравилось бы.
Но он не был одним из тех, кто избивал или насиловал мученицу, нашедшую пристанище в Бернсвилле; на нем тоже есть вина, как и на каждом члене группы, поселившейся у озера Уайт-Бэар, но драматический эффект уже не тот, раз даже Генри его не узнал, как не узнали другие беглецы, спасшиеся из Сент-Луис-Парка.

Роберт глотает это сожаление, его поглаживание щеки Аделаиды не теряет в мягкости и ласке; он не хочет, чтобы она лгала ради его планов, он дорожит ее невинностью, особенно здесь, перед ликом Иисуса.
Даже ее слова о дочери не выдают, что Джигсо покушался на невинность маленькой девочки; однако Роберт внимателен к словам Аделаиды и вычленяет то, что, без сомнения, ненамного важнее. Этот человек дружил с Растом Пирсоном, главой Медведей. Дружил - в прошедшем времени, может ли такое быть, что он потерял расположение Пирсона после побега женщины?
Тони, вне всякого сомнения, выяснит эту информацию, уже выясняет, и Роберт не сомневается в его талантах и его умениях, но, в конечном итоге, решение принимать не Тони, а Господь молчит в ответ на молитвы Роберта, не хочет подать ему знак, как надлежит поступить с пленными Медведями.
Но если не Господь - то кто?

Ответ очень прост: Аделаида. Кому еще решать судьбу пленников, как не ей - не той, кто пострадала от них, кто прожила с ними бок о бок, полгода с женщиной и в три раза дольше с мужчиной?
И все же она не отвечает, говорит лишь, что мужчина дал ей уйти, сбежать.
Обрек на смерть, так кажется на первый взгляд, но ведь она добралась до Бернсвилля. Роберт задумывается; неужели и его, этого мужчину, вел Господь?
Нет никаких оснований полагать, что Господь не может использовать любого как инструмент, и грешника, и праведника, но разве не получает грешник таким образом прощения, не ложится и на него отсвет Божьей благодати?

Вопрос серьезный, Роберт хмурится, отводя взгляд от лица Аделаиды. Все куда сложнее, с этими людьми все куда сложнее.
Никто из Медведей не достоин спасения, но зачем они тогда здесь? Зачем Господь привел их сюда, позволил узнать дорогу?
Карты, они говорили о картах - значит ли это, что эти двое лишь предупреждение и что Бернсвиллю нужно готовиться отразить атаку дьявола?
Роберт ждет этого, ждет давно, он всегда знал, что этот день настанет, знал, что его миссия не ограничена лишь спасением жизней тех, кого примет община, а заключается в другом, в спасении душ, в спасении человечества от Врага, но сейчас Господь молчит, почему?
Это испытание, но испытание, посланное в тяжелый час, Роберт чувствует себя отверженным, оставленным, где ему черпать веру, где тот колодец, что не оскудеет?
Роберт притягивает Аделаиду ближе, непреклонно, его ладонь в ее волосах, давит на затылок, вторая рука крепко держит ее пальцы, не давая забрать их. Отеческого в этом объятии нет ни унции, но Роберта не посещает и мысли, что она может отказать: кто в Бернсвилле может ему отказать?
- Ты пришла ко мне с вопросом, но ведь ты и есть ответ. Как надлежит мне поступить с ними обоими? Как бы ты поступила?

Отредактировано Robert Butler (2022-04-23 12:12:29)

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Шестым чувством Роберт угадывает ее трепет, слышит, как она сглатывает от волнения, видит, как дергается ее горло в горловине теплого свитера, слишком свободного, скрывающего любые очертания ее фигуры, как тело, этот мясной, плотский сосуд скрывает душу.
Она опускается на колени, но смотрит не на распятие, которое сейчас за ее спиной. Она смотрит на Роберта, и Роберту же адресованы ее слова о любви.

Напоминание излишне: Роберту противны лишние смерти, пусть даже иной раз они и необходимы, оправданы и будут прощены. Здесь, в Бернсвилле, они ценят жизнь, любую человеческую жизнь, и любят друг друга, как и пристало братьям и сестрам во Христе, мужьям и женам, чей союз благословлен, ведь именно этого хочет от них Иисус, этого требует, и все же иной раз Роберт не может не задаться вопросом, всегда ли Иисус знал, как поступить.
И если нет, и если Отец его молчал, то кого он слушал?
У Роберта мало людей, к которым бы он прислушивался: он советуется с Господом, и Его голос заглушает любой другой, но сейчас Он молчит, и все, что Роберт слышит, это голос Аделаиды.
Ему кажется, что она говорит не слишком уверенно, а как человек, которого редко слушали и еще реже принимали всерьез, однако за голосом есть и смысл.

Роберт так и держит ладонь на голове Аделаилы, легко поглаживая ее по волосам, но ее поза будит в нем отнюдь не религиозные чувства. Собственное плотское начало не тяготит Роберта, евангелистская трактовка христианства, в отличие от католицизма, не требует от священнослужителей воздержания и аскезы, и Аделаида волнует его как мужчину.
- Не "сэр", - напоминает Роберт. - Ты можешь звать меня по имени, Аделаида. Я хочу, чтобы ты звала меня по имени.
В ней хватает мудрости, несмотря на то, что она больше молчит, и ее суждение трезвое и взвешенное. Будучи христианкой, она тоже не желает другому смерти, но и понимает, отчего положение пленников так беспокоит Роберта.

Он не может их отпустить, как не может их убить, и Аделаида понимает это, но еще она говорит о безопасности Бернсвилля, говорит, как кажется Роберту, совершенно искренно.
Это ее новый дом, вот что означает ее беспокойство.
- Ты очень умна. Мне стоило спросить твоего совета раньше.
Роберт гладит ее вдоль щеки, касается большим пальцем подбородка и ведет рукой дальше, ей на шею, под волосы, отливающие темно-красным золотом, глубоко вдыхая, позволяя себе, им обоим, эти прикосновения-ласку, потому что в его руках ключи от Бернсвилля.
- Продолжай.

Отредактировано Robert Butler (2022-04-24 05:49:09)

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Она умолкает, более ничего не добавляет к своим словам, но Роберт ее не останавливает, когда она подается вперед, касается переда его джинс, кладет ладонь на член через одежду. Рука у нее небольшая, Роберт вновь отмечает изящность пальцев, и не препятствует ей в ее движении.
Хочет, чтобы она продолжила, и когда ее пальцы принимаются сражаться с тугой пуговицей, Роберт отводит в сторону полы расстегнутой рубашки, чтобы она продолжила.
Его желание становится все материальнее под тканью, он смотрит на распятие на стене, а Иисус следит за ними, полуприкрыв веки, вечный наблюдатель, и гримаса страдания на его лице кажется Роберту маской наступающего удовлетворения.

Господь направил Аделаиду в Бернсвилль, чтобы Роберт получил ответы на свои вопросы, и не Роберту ее останавливать. Ему и не приходит в голову ее остановить, раз его к ней влечет. Телесный брак не греховен сам по себе и не отверзает адские врата, напротив, Роберт одобряет, когда люди общины сходятся между собой и начинают жить вместе, это укрепляет Бернсвилль, укрепляет межличностные связи, и в этом сила общины.
Но ему нужно не только это; он чувствует связь с каждым из людей в городке, даже с такими, как Бакстер, Уилсон или Андерсон, их небольшой оппозиционной ячейкой несогласных, и иногда ему кажется, что он чувствует, о чем думает каждый. Не словами, не законченными мыслями, но образами, как чувствует неуверенность Аделаиды сейчас, когда неуверенности совсем между ними не место.

Вот для чего она здесь. Не здесь в Бернсвилле, а здесь, в его кабинете, стоит на коленях на тонком вытертом ковре. Чтобы сказать ему это, и сделать это.
- Все верно, - Роберт продолжает гладить Аделаиду по шее, по подбородку, обводит контур ее губ, вкладывает пальцы ей между губами, мягко надавливая. - Я знал о Медведях с осени. Знал с самого ноября, но я не знал, что делать, как уберечь Бернсвилль, и никто не мог сказать мне, что делать. До тех пор, пока не пришла ты.
Его склонность к мистицизму - его личное дело, но он чувствителен к настроениям других; Бернсвилль появился не случайно, не только лишь его волей, а в ответ на потребность других людей, и когда Роберт сам ощутил потребность, Он послал сюда Аделаиду.
И даже если она не та, Роберт создаст из нее нужный ему ответ, в этом у него есть необходимый опыт, опыт созидания.
Кем был Тони Кирсанов до встречи с ним. Кем был ныне покойный Саймон Стоун. Генри Смолл. Ханна, Алексис, он может перечислять имена, пока не назовет всех до последнего жителя общины, включая и тех, кто не дожил до этого дня.
- Ты права. Мы используем их во благо Бернсвилля, их обоих. Любой может послужить благу, даже закоренелый грешник. Пути Господа неисповедимы, но он ведет каждого.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Ее язык мягким теплом касается его пальцев, обводит большой, и Роберт прикрывает глаза, наслаждаясь этой лаской, и не открывает, даже когда слышит звук разъезжающейся молнии и шорох одежды.
Секс не греховен сам по себе, и Роберт достаточно образован и знает, что даже в крупных общинах вроде Бернсвилля секс нередко выступает цементом, объединяющим людей. Инструментом, который позволяет увидеть ранее сокрытое, познать то, что казалось непознаваемым, ощутить себя частью социума.
Он разборчив в том, что касается подобных связей, и все же иногда ошибается, как ошибся с Эшли, но с Аделаидой не ошибется. Она - жена, одетая в багрянец, благородная среди прочих, мученица, прошедшая через страдания, очистившаяся ими, чтобы вступить в благословенный край, она и станет инструментом, с помощью которого он сотворит из Бернсвилля должное.
Тем, кто недоволен его политикой, придется умолкнуть: Аделаида и есть живое свидетельство того, что лишь в Бернсвилле спасение, как духовное, так и физическое, но ему нужно быть в ней уверенным, уверенным в том, что она не предаст, не оттолкнет его протянутую руку.
И Роберт выбирает способ, возможно, самый эффективный, когда помогает ей высвободить его член из белья, когда стягивает густые рыжие волосы у шеи.

- Ты будешь стоять рядом со мной, - кажется, он цитирует Писание, но впрочем, если и так, это небольшой грех. Роберт изрядно пострадал в прошлом, давая собственные трактовки цитатам Заветов, чтобы сейчас всерьез беспокоиться о том, что коленопреклоненная перед ним женщина, женщина, держащая во рту его член, раскритикует выбранный отрывок.
- Мы вместе защитим Бернсвилль, раз Господь того хочет.
Современная культура недалеко ушла от своего изначального образа: что сейчас, что две тысячи лет назад люди жаждут спасения, но не хотят оплачивать этот счет. Мертвые восстали, Судный день наступил и минул - и где же Второе пришествие?

Роберт открывает глаза, смотрит на распятие, но Иисус остается неподвижен на своем кресте, всем видом давая понять, что в этот раз на него можно нерасчитывать.
Роберт не так наивен, не так благостен; Роберт не собирается умирать сам, Иисусу это стоило потери христианства, даже Церковь в ее нынешнем виде основали и популяризировали его ученики, предавшие его ученики, и Роберт усвоил эти уроки: его смерть не станет спасением для Бернсвилля, напротив, пока жив он - существует община, а значит, этих чужаков нужно будет подчинить его воле.
Аделаида ищет безопасности для себя и своей дочери, а чего ищут эти двое?
Он узнает, непременно узнает; он уже знает о них больше, чем они думают, знает о том, что мужчина нарушил правила своей группы ради Аделаиды, а женщина не так уж давно с "медведями" и некоторое время прожила с сент-луисовцами. Этого не достаточно, но это начало, а в конце они оба будут принадлежать Бернсвиллю так, как принадлежит каждый член общины, даже те, кто думают, что сопротивляются.
И поможет ему Аделаида, она станет его орудием, посланным ему в ответ на просьбы.

Роберт держит ладонь на голове Аделаиды благословляющим жестом, направляя ее движения, задавая ей ритм, в котором она двигает головой. Тычется в мягкую щеку, натягивая изнутри, получая удовольствие от ее послушания, ее принятия не меньше, чем от ее рта.
Его возбуждение нарастает, становится ярче, сильнее, с определенным цинизмом Роберт находит сходство между сексуальным напряжением и тем, как описывают экстазы от Его присутствия христианские святые.
Трудно становится дышать, руки и ноги холодеют, так описывает Святая Тереза свой божественный брак перед тем, как копье ангела примется терзать ее, причиняя мучительное наслаждение, и Роберт знает, что и его разрядка подобна этому откровению.
И когда он готов, когда возбуждение достигает верхних границ, он снова касается подбородка Аделаиды, останавливая ее.
- Поднимись, - Роберт не привык, чтобы его приказы, пусть и замаскированные под просьбу, не исполнялись. - Достаточно, разве ты не видишь?
Он притягивает ее руку на свой мокрый член, придерживает сверху своими пальцами, другой рукой же притягивает ее ближе, задирая мешковатый свитер на спине, обхватывая талию, прикасаясь губами к ее щеке, находя губы.
- Ты поможешь мне понять, как я могу их использовать, и ты поможешь мне в этом. Для этого ты здесь, вот как ты послужишь Бернсвиллю.
Бернсвиллю - и Господу, и сейчас Роберт не делает разницы между этими понятиями.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Она покорна, но слегка зажата, Роберту приходится мягко направлять, указывать. Впрочем, он не видит в этом беды, принимает ее робость за подтверждение своей же власти над ней, своей значимости. Было бы странно, если бы она не робела, если бы отнеслась к тому, что происходит, как к самому обыкновенному акту совокупления, а не к явленной им обоим Божественной воле, и Роберт согласно кивает на ее заверения: да, именно так, она сделает все, что он скажет.
Каждый здесь, в Бернсвилле, сделает то, что он скажет, а он исполнит все, чего захочет от него Господь; такое делегирование Роберту нравится, это то, что он чувствовал в себе самом годами, и четыре года назад понял, для чего оказался на востоке штата.
Чтобы спасать - и спастись, и спасение явлено им всем, от мала до велика, всем, кто примет это спасение, во что бы оно не было воплощено: в дне колодца, в суровой муштре Тони или, как для Аделаиды, в ложе Роберта.

Поцелуем Роберт скрепляет ее обет, под его ртом ее губы так же покорны, так же раскрываются, мягкие и мокрые, так же полны благословения и смирения.
- Роберт, - мягко и уже насмешливо поправляет он ее, хотя ему нравится ее демонстративная покорность. В Эшли этого не было - поэтому Эшли пришлось уйти. Ханна умело притворялась - Роберт ни словом, ни взглядом ни давал понять, что разгадал ее игру, и все же это было притворством с обеих сторон. Аделаида кажется ему искренней, искренней в своих словах, в своем желании угодить, так, как надлежит жене, удостоенной милостью.
Перед ликом Христа с распятия Роберт углубляет поцелуй, вкус собственной смазки смешивается со вкусом ее слюны.

Он находит полы ее свитера, тянет вверх, через поднятые руки, через голову, освобождая ее от оков плотной шерсти. Тонкая майка под ним не может скрыть полную грудь, напрягшиеся соски, когда Роберт опускает взгляд, чтобы рассмотреть, что же скрывалось за бесформенными одеяниями.
Белая, почти сливочно белая кожа, как это и бывает у рыжих, притягивает его прикосновения, Роберт неторопливо тянет с ее плеч лямки, сдвигает все ниже, пока ткань не оказывается у нее под грудью.
Его член наливается крепче, капля предсемени скапливается на головке, впитывается в ткань ее майки.
Роберт гладит ее между грудей, приподнимает правую, касаясь большим пальцем тугого соска.
- Я не захочу от тебя ничего кроме того, что ты можешь дать.

Его не тяготит воздержание, но и необходимости в нем Роберт не видит; он не раб своих страстей, он контролирует свои желания - и чтобы не дать им захлестнуть себя с головой, сбить с пути, он и не придерживается аскезы: голод утоленный не есть голод, жажда утоленная не есть жажда.
Похоть утоленная не есть грех, и раз Господь дал ему мужское естество, дал желания, просыпающиеся при виде обнаженной женской груди, то как он, Роберт, может противиться этому?
- Тебе нравится жить здесь, в этом доме? В моем доме? Ты можешь остаться, не как гостья.
Она должна быть подле него, живым напоминанием для всех, живым свидетельством, ступающим с ним рука об руку, у всех на виду, видимая всем, и прежде всего врагам его.

- Стать частью Бернсвилля, по-настоящему. Разделить со мной заботы об общине. Об этой жертве я прошу тебя, Аделаида. Ты принесешь ее? - вкрадчиво продолжает Роберт, уверенный в ее согласии: это не жертва, это дар, он подносит ей власть, подносит то, чего у нее никогда не было, а взамен... Едва ли эту цену ей не приходилось платить и за меньшее, и кто бы отказался.
Кто бы отказался, особенно зная, чем чреват отказ.

Отредактировано Robert Butler (2022-07-30 17:55:23)

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Ей идет смущение, оно не выглядит ни наигранным, ни чрезмерным; естественное смущение женщины перед сексом с партнером, который ей еще незнаком в библейском смысле. Ей идет и эта легкая улыбка, и этот жест, с которым она позволяет белью упасть на пол, оставаясь перед взглядом Роберта обнаженной.
Перед взглядом Роберта и перед взглядом Иисуса, но тому с его креста едва ли есть дело до этих человеческих страстей; он молчит, и Он молчит, и Роберт принимает это молчание за благословение.

Тишину кабинета нарушает только звук дыхания, его и Аделаиды, Роберт повторяет снова и снова мысленно ее имя: Аделаида.
В кабинете прохладно, Роберт предпочитает аскетичность, но и в его спальне ненамного теплее, и нет смысла никуда идти, Аделаида дала ему свой ответ, приняла его просьбу, приняла его дар.
Бернсвиллю нужен зримый символ божественного благословения, и он у него будет, а Роберт выступит связующим звеном.

Ее бедра напоминают прохладный шелк под его руками, когда Роберт подхватывает ее, усаживая на край стола, гладит покорное тело, колени, бедра, плечи, слабо отзывающиеся на его касания.
Она не о Бернсвилле сейчас говорит, как и он говорил не о Бернсвилле, и Роберту чудится в ее словах не просто покорность, но и осознание.
Кем бы она не была прежде, сейчас она на своем месте; так встает в общую картину последний паззл.

Роберт обеими ладонями обхватывает ее лицо, вплетая пальцы в рыжие волосы, касается губами ее вздрагивающий подбородок. Встает к ней ближе, между коленей, его член прижимается к внутренней поверхности ее бедра, на Роберта с новой силой накатывает желание, чуть отступившее было после того, как он поднял ее с колен.
- И в моей постели, - уточняет он: наверное, было бы уместно сказать, в его кабинете.

Новый поцелуй намного глубже, куда требовательнее, Роберт исследует языком внутренность ее рта, гладит нижнюю губу, спуская руки ниже, с ее груди на бедра, вжимает пальцы, рывком сдвигая ее на самый край стола, нарушая идеальную геометрию разложенных бумаг. Воздух между ними становится горячее с каждым выдохом Роберта, с каждым выдохом Аделаиды; он все плотнее прижимает ее к себе, поддерживая за талию.
Помогая себе рукой, Роберт упирается членом ей между ног, неторопливо толкается вперед, в нежное лоно.
- Я давно тебя ждал, - полушепотом, полупризнанием, в такт с последним движением бедрами в нее, и затыкает ей рот еще одним поцелуем, глотая любую ее реакцию.
Вот благословение, они благословлены друг на друга, и Роберт призывает мысленно Иисуса в свидетели, наклоняясь над Аделаидой все ниже, заставляя ее откидываться на столе все дальше, и только его рука удерживает ее на месте, рука и толчки в ее теле, сначала неторопливые, аккуратные, но постепенно наполняющиеся нетерпением, становящиеся все быстрее, все настойчивее.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Не лучшее место, не лучшее время; она не расслаблена в достаточной степени, и, хоть и не препятствует ему, в первый момент кажется слишком, неприятно узкой и сухой. Впрочем, это ощущение быстро тонет в удовольствии от ее тела в его руках, от того, как она выдыхает с каждым его толчком в нее.

Удовольствием от обладания, от присвоения; она пришла издалека, из-за стен, и в этом еще одна грань ее притягательности. Она принесла знание, принесла то, что напугало его паству - напугало, но и заставило смотреть на него с надеждой и восхищением.
Она принесла напоминание о том, что за стенами Бернсвилля опасность представляют собой не только ожившие мертвецы, но и те, кто отвернулся от Господа, принесла напоминание, что спасение возможно только здесь, под сенью молитвы и церкви, за амвоном которой стоит он - Роберт. Как жемчужина в уборе короны, она выступит самим своим существованием против тех разговоров, что ведут некрепкие верой, и Роберт не может позволить ей ускользнуть, говорить не то, что нужно, быть не той, кем нужно.

Но сейчас ему и не кажется, что в ней есть эта угроза, эти ростки непокорности. Она принимает его член, раздвинув ноги, подтверждает его слова, не сделав ни единой попытки остановить или оттолкнуть его, только начинает дышать тяжелее, короче, когда он двигается все быстрее, и обхватывает его за руку, тянет вниз, по мягкому животу, к заросшему рыжим лобку.

Роберт прижимает ладонью волосы внизу ее живота, влажные там, где ее тело совпадает с его, там, где она мокнет, облегчая ему вход, делая их совокупление мягче, лучше. Его пальцы скользят ниже, задевают гладкую нежную кожу, будто покрытую росой, остающейся на его руке. Признак ее вожделения или физиологическая реакция? Роберту, пожалуй, все равно, и все же сегодня он в настроении исполнить ее прихоть; к благости ведут различные пути, и не все из них скорбны и наполнены мукой.

К тому же, прежде чем познакомить ее с тем, что нужно ему, Роберт хочет дать ей то, чего желает она; он щедрый пастырь, а она ничем не заслужила его недовольство.
Он выходит, воздух кабинета кажется еще более прохладным после теплоты ее тела, его член подрагивает, переполненный нетерпением, и все же Роберт не торопится: его путь к разрядке куда извилистее.

- Расслабься, - мягко пеняет он ей. - Ни о чем не думай, здесь, со мной, ни о чем.
Целует ее шею, спускаясь к плечу, оставляя влажные следы на нежной коже, его пальцы между ее бедер требовательно касаются ее сокровенных точек, собирают смазку, отыскивая клитор, раздвигая набухшие от прилива крови половые губы.

Его собственное возбуждение чуть гаснет, но Роберт знает, что ему воздастся, и он свободной рукой зарывается ей в волосы, оттягивая, заставляя ее запрокинуть голову, и ее горло оказывается под его ртом, беззащитное, белое, сожми зубы - и она отправится в рай, и Роберт зализывает эту мысль, двигая пальцами у нее между ног сначала круговыми движениями, затем круги становится все меньше, а трение все настойчивее.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Она отвечает на его ласку, избавляется от робости; Роберт чувствует ее пальцы на своей спине, то, как она тянет его ближе, в себя, в горячее кольцо ее рук и ног, рыжих, слабо пахнущих чем-то цветочным, возможно, волос, мягких податливых губ. Его желание отчетливо, прямолинейно, Господь создал его мужчиной, и Роберт находится в полном согласии со своим естеством, принимает свои слабости и свои потребности - в отличие от католиков, его вера не требует от него жесткой аскезы, не требует воздержания, и здесь, сейчас, под слегка насмешливым взглядом Иисуса, уличаемого в браке в Кане, Роберт хочет эту рыжеволосую молодую женщину, как любой мужчина хочет выбранную им подругу: плотски, физически.

Позже будет время, чтобы вернуться мыслями к небесной благодати, время для молитв, но сейчас Робертом управляет другая потребность, и он досадливо морщится, когда детский плач доносится из-за прикрытой двери кабинета. ведущей в коридор.
Детский, полный неуемного горя, плач, так некстати, и он все громче, все ближе, и тело Аделаиды в его руках вдруг приобретает сходство с гипсовой статуей, настолько же кажется ему безответным.

Ребенок, ее ребенок, прелестная малышка Шарлотта, большеглазая, как и ее мама, с очаровательными ямочками на щеках, улыбающаяся робко и осторожно, но все же улыбающаяся, какой же восторг она вызывает у женщин общины, молодых и старых, имеющих собственных ребят и бездетных. Здесь, в Бернсвилле, много детей, есть даже несколько, родившихся уже после того, как на грешников была обрушена апокалиптичная кара, но Шарлотта ребенок избранный, так объявил Роберт: она родилась вне стен Бернсвилля, но Господь своею величайшей милостью спас безгрешное дитя и ее мать, и для особенно религиозных прихожан маленького ордена Роберта Шарлотта и есть спасение, то спасение, которое им всем обещает Роберт.

Он знает, как выглядит, когда входит в общую столовую или дом собраний с девочкой на руках и рука об руку с ее матерью, знает, какой эффект производит, и знает, что это верный козырь в его колоде; Ной Уилсон, Сэм Андерсон или кто угодно еще могут что угодно говорить, как угодно ставить под сомнение его службу на благо общины, но кто поверит им, увидев его вот таким - спасителем.
Тем, кто создал место, где может спастись невинное дитя - и ее мать.
Тем, кому основать это место возвестил Он.

Роберт напоследок целует Аделаиду еще глубже, властно, как будто хочет отвлечь ее от плача ребенка, и все же отпускает, неохотно выпутывает пальцы из ее волос, мажет другой рукой у нее между ног, по мокрым примятым волосам.
Он ждет, что, быть может, к ребенку поспешит Ханна, но ее не слышно - ее спальня недалеко, однако она может и не выйти, посчитав, что Аделаиде будет проще и легче уложить ребенка. Возможно, ему следует предупредить бывшую любовницу на будущее; Роберт не любит, когда что-то идет не по плану, и знает за собой этот грех.

Он отступает, раздосадованный и разочарованный, как и любой мужчина на его месте, поднимает штаны, но все же улыбается Аделаиде.
- Она плохо спит? Прежде я не слышал, чтобы она плакала ночью, - договаривая, Роберт проходит к другой двери, неприметной двери, соединяющей кабинет с другой комнатой, в которую нет хода из коридора, и выносит оттуда халат, обыкновенный мужской халат, теплый и мягкий, в консервативную темно-зеленую с коричневым клетку, разве что в прошлом стоящий куда дороже, чем нарядные платья и костюмы, знакомые жителям Бернсвилля.
Роберт довольствуется хлопковыми рубашками и простецкими джинсами, кожаными зимними куртками и обыкновенными вязаными свитерами, но и не видит греха, когда использует вещи, привычные ему с детства.

- Надень, - он отдает халат Аделаиде, уверенный, что она уложит дочь и вернется, а потому - зачем же ей полностью одеваться.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Его халат ей великоват, но это лучше, чем разгуливать по Большому дому в одном белье. Роберт не намерен делать секрет из своих отношений с Аделаидой, из своих желаний, однако Бернсвилль живет традициями, достаточно консервативными традициями, и все, что происходит в спальнях за закрытыми дверями, должно там и оставаться.
Роберт жмет плечами: в любом случае, детский плач не лучшее дополнение к сексу, и его эрекция уже проходит.
- Нужно время, чтобы она привыкла к безопасности и научилась спать без тебя. Вы обе.
Сейчас в его словах куда больше смысла, хотя слова все те же, что он повторяет каждому, ищущему в Бернсвилле тихой гавани.
- Уложи ее и возвращайся, - Роберт касается ее щеки.

Она выскальзывает в коридор, спешит к плачущей дочери. Роберт выходит следом, наблюдает, как Аделаида успокаивает ребенка, подхватывая малышку-Шарлотту на руки. Ему не разобрать ее слова, но голос звучит успокаивающе, воркующе.
Досада Роберта проходит, тает, как снег под солнцем, он провожает Аделаиду, скрывающуюся с ребенком за дверью своей комнаты, взглядом, затем возвращается в кабинет.
Прерванный в самый неудобный момент, он чувствует себя наполненным и опустошенным одновременно, садится за стол, придвигает к себе Книгу, но его настроение нельзя назвать рабочим, и Роберт ищет покой в испытанном средстве: оставляет стол, опускается на колени перед распятием на стене, всматриваясь в равнодушный лик Иисуса.
Его, распятого, не беспокоят трудности общины, первых христиан не пугала смерть даже самая мучительная, ведь она приближала их к Царству Божьему; Роберту, вложившему время, силы и немалые деньги в то, чтобы построить здесь небольшой уголок Небес, вовсе не хочется потерять все это.
Это его, принадлежит ему, все здесь принадлежит ему, от построек и животных до людей и их душ.
Он не отдаст все это Медведям, не отдаст никому и не отступится.

Это грех, гордыня его грех, и Роберт знает, что грешен; он всматривается в лицо Иисуса, пока то не начинает дрожать и расплываться, а затем резко подается вперед и вниз, бьется лбом об пол. Тонкий вытертый ковер заглушает стук, но не сглаживает болезненный удар, и Роберту приятна эта боль, особенно после пережитого возбуждения, пусть и не получившего разрядки.
И все же он останавливается после двух сильных ударов; ему ни к чему, чтобы Аделаида застала его за этим занятием: он не глуп и понимает, как это выглядит.
Признаком слабости.
Эшли узнала слишком много, Роберт до сих пор считает, что дело именно в этом: она узнала слишком многое и решила, будто он всего лишь двинувшийся фанатик, что все его слова просто его фантазии. Это ее и погубило в конечном счете, ее собственная ошибка, а Роберт выступил лишь орудием, но с тех пор он тщательно оберегает свои тайны, и если Ханна что-то и подозревала, замечая на его спине кровоподтеки и гематомы, а на ладонях и ступнях плохо заживающие порезы и ожоги, то у него всегда было наготове какое-то подходящее объяснение.
В каждом доме есть подвал. в который лучше не спускаться гостям, и люди не слишком отличаются от домов.

Взгляд Иисуса меняется, теперь Роберту кажется, что тот смотрит на него с удовлетворением, довольно, даже с сочувствием. Сейчас и сам Роберт чувствует. что вернул душевное равновесие, и теперь его молитва будет искренней и идти от сердца, и он складывает руки, смиренно опускает голову, позволяя привычным словам зазвучать в тишине кабинета...
Как его прерывают.
Прерывают грубо, внезапно: кто-то барабанит в главную дверь так, что слышно даже на втором этаже, а затем Роберт слышит свое имя.
- Батлер! Преподобный! Батлер, твою мать! Ты хочешь о чем-то узнать - так вот он я, спроси меня сам! Я буду говорить только с тобой!
Слабая тень улыбки на лице Иисуса полна благословения.

Это знак. Это не может быть ничем иным.
Роберт спускается по лестнице, ведущей в холл, останавливается где-то на середине, оглядывает двух мужчин внизу.
Джерри Кейтеля - Джигсо, как он представился - и Сэма Андерсона у дверей. Последний выглядит не слишком довольным своим присутствием в сцене, а вот первый, напротив, держится так, что становится ясно: по доброй воле он отсюда не уйдет.
Он вооружен, но Роберт не чувствует страха: не здесь, не в Бернсвилле ему бояться чего-либо.
- О чем бы не был наш разговор, оружие тебе не нужно. В этом доме женщины и дети, я поговорю с тобой, раз ты этого хочешь, так для чего тебе пистолет?

Роберт знает, для чего: люди, подобные этому мужчине, подобные Медведям, слабы и ищут силы в чем-то внешнем, в чем-то, что, как они считают, даст им необходимое, но это ложная сила.
Все, что нужно, уже дано каждому, и задача Роберта помочь открыть в себе это.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Это его маленькая победа, то, что медведь оставляет оружие. Таким людям, как Джерри Кейтель, наверняка не нравится расставаться с оружием, особенно когда они не уверены, что получат его назад, и то, что он все же складывает пистолет в корзинку, многое значит. Не просто складывает, а еще вытаскивает патроны, быстро, спокойно и профессионально, Роберт отмечает эти мелкие детали, как отмечает все при знакомстве с новыми людьми.
Эти двое, Джерри Кейтель и Лена Кейн, ему интересны, и он собирался пообщаться с ними обоими утром, после того, как у них будет время как следует обо всем подумать, но если мистер Кейтель решил перенести встречу, то на все воля Его.

Сам же мистер Кейтель, судя по тому, как вытягивается его лицо, еще не познал дзен, и при виде Аделаиды удивляется. Даже больше, чем удивляется. Не ожидал ее здесь увидеть? Ревнует?
Это хорошо: Роберт не любит, когда кто-то перехватывает инициативу, и позволяет себе эту маленькую месть, уверенный, что Господь ему простит.
Всматривается в лицо Кейтеля, пока тот разглядывает Аделаиду, и поздравляет себя: так он сможет быстро удостовериться, что Джерри ему не лжет.
Аделаида знает о медведях побольше любого человека из Сент-Луиса, и, что намного важнее, этот Кейтель тоже ее знает, и неравнодушен к ней, судя по всему, на такие вещи глаз у Роберта наметан.
Что бы их не связывало, Аделаиду и этого медведя, Роберту необходимо знать, что это. И как ему этим лучше распорядиться.

Аделаида не берет его протянутой руки, и это Роберт тоже отмечает: стесняется его? Было бы странно, после того, что произошло в его кабинете, скорее, дело в медведе.
- Зеленый, - отвечает Роберт спокойно, спускаясь по лестнице, проходя мимо Джерри Кейтеля. - Малышка  Шарлотта плохо спит, Аделаида как раз успокаивала ее, когда ты появился, так что шуметь не желательно. Она и так достаточно натерпелась.
И тут же сам повышает голос.
- Ханна! Будь добра, предупреди Антона, что нам с Джерри Кейтелем нужно побеседовать за чашкой чая. Пусть позаботиться, чтобы нам никто не помешал.
Ханна тут же появляется из комнаты, как будто ждала его распоряжения, уже полностью одетая, джинсы, высокие сапожки, толстая толстовка и объемный шарф. Коротко кивает всем троим, даже Кейтелю, будто его присутствие тут само собой разумеется, и выскальзывает из дома, прямо мимо медведя.

Отличное самообладание, мельком думает Роберт, жестом предлагая Джерри идти первым.
- Чувствуй себя как дома, - говорит любезно, - но не забывай, что в гостях. Я не стану спрашивать, как тебе удалось оказаться в этом доме, но Антон позже захочет это узнать. Твоя подруга охраняет дом снаружи, чтобы дать тебе время для встречи со мной? Если кто-то пострадает или уже пострадал, все разговоры бессмысленны. Кто-то уже пострадал?

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром