Сэм ее ни о чем не спрашивает – пока не спрашивает – но Алексис ловит на себе его взгляды. Делает вид. Будто не понимает их значение, будто не понимает, что он хочет знать – беременна ли она. Свободен он уйти из Бернсвилля (а она обещала уйти вместе с ним), или будет вынужден остаться. И у нее есть план. Да, у нее есть план, он ей не нравится, но перспектива еще хуже. Если она не беременна, то придется уйти вместе с Сэмом, или позволить Сэму уйти. Погубить себя вместе с ним или позволить ему погубить себя, потому что уйти из Бернсвилля накануне зимы означает верную смерть. Алексис много думает об этом. Она каждую ночь думает об этом, молотится, и принимает решение – у нее будет ребенок. У них с Сэмом будет ребенок. Ей нужны, ну скажем так, гарантии. Страховка. Но Сэм… он больше к ней не прикасается, после их разговора, после того утра.
Ждать нельзя – Алексис каждое утро дергается, боится встать и обнаружить на белье кровавые пятна, ей это даже в кошмарах снится. И то, как они с Сэмом уходят из Бернсвилля. За ними закрываются ворота – Аексис слышит их скрип, впереди только дорога, много-много дней дороги… Она каждый раз просыпается замерзшая, хотя они уже топят дом, замершая, голодая и смертельно испуганная. Но Торнтон знает, зачем бог посылает ей эти сны. Это предупреждение. И лучше ему внять.

Преподобный говорит, что Господь посылает нам не меньше трех знаков. Первый мы, как правило, не замечаем в слепоте своей, и Алексис тоже не заметила, вернее, не придала этому значения – вопросам Сэма, его замечаниям относительно того, как устроено все в Бернсвилле. Думала, это так. Он привыкает – и привыкнет. И вот, Господь посылает второй знак – сны. Сны и намерение Сэма уйти. Третий знак, говорил Роберт, для тех, кто не хочет слушать бога, не хочет повиноваться богу… Смерть, болезни, безумие. Кто хочет испытать их на себе? Алексис не хочет. Поэтому еще днем просит Адама прийти вечером на конюшню, поздно вечером, когда их никто не увидит. Она делает это ради Сэма – говорит себе Торнтон. Только ради Сэма.

- Я хочу проведать Лаванду, - шепчет она ему, но он, кажется, уже крепко спит, он теперь так быстро засыпает, что это кажется Алексис почти насмешкой, почти притворством, а ей так нужна его поддержка, его любовь…
Лаванда все еще не ожеребилась – Сэм знает, как Алексис беспокоится за Лаванду, так что это даже не ложь, она же не знает, придет ли Адам. Может быть и не захочет прийти. Они плохо поговорили в последний раз, расстались совсем не друзьями, и Алексис знает, что Адам на нее обижен. Но если кто-то сможет ей помочь, сделать, что ей нужно – то только Адам. Он был в нее влюблен, сильно влюблен, сильнее, чем Сэм, с горечью думает Алексис, поглаживая морду Лаванды. Женщины такое чувствуют.
Лошадь фыркает, ласково тычется ей мордой в ладонь. Тяжело переступает ногами – вот бы еще одна кобылка, кобылки покладистые.
- Ты моя красавица. Ты моя умница.
В конюшне темно – Алексис не включает фонарь. Она тут все знает наощупь, не споткнется даже с закрытыми глазами. Тут она на своем месте, тут ее лошади – Бернсвилля, конечно, но ее тоже. Она же за ними ухаживает, лечит. Она будет у Лаванды роды принимать. И вот это все бросить? Уйти? Если бы Сэм любил ее так же сильно, как она его любит – растравливает себя Алексис- он бы не стал с ней так поступать.
Он ее не любит, может быть, совсем не любит, может быть, до сих пор любит ту женщину, которую так и не нашли, Мэйбл.

Ей много не надо – сейчас ей много не надо, чтобы начать плакать, потому что он чувствует себя несчастной, по-настоящему несчастной. Если бы она не была уверена в том, что Сэм и она должны быть вместе, что это промысел божий, она бы решила, что совершила ошибку. Но нет, нет. Никакой ошибки. Просто путь к счастью не бывает легким, настоящее счастье не бывает легким. Настоящее счастье – это всегда жертва.
Алексис оборачивается на шорох, на темный силуэт в дверном проеме, всхлипывает, вытирает слезы ладонью.
- Адам? Адам, это ты?
Всегда жертва, но Алексис не отступит и не откажется, потому что тот, кто положит душу за ближнего своего – тот ее спасет.

Да, она просила, и он пришел – напротив первого пункта ее плана можно ставить галочку. Выполнено. Проблема в том, что у Алексис только этот пункт и есть, а еще она точно знает, чего хочет от Адама. Вот только вряд ли Адаму понравится правда -  скажи она ему правду, поэтому снова придется лгать, вернее, снова придется ступить в сумеречную зону между правдой и ложью. Хороший христианка, любящая бога, любящая своих близких, не будет заходить на эту опасную территорию, где враг рода человеческого подстерегает ее душу. Но Торнтон видит себя сейчас не грешницей, а, скорее, мученицей. Все ради Сэма – напоминает она себе, касаясь Адама плечом в темноте. Какой он высокий, она и забыла, какой Адам высокий, как ей это нравилось раньше. Куда он пойдет? Куда они пойдут? Сэм надеялся, что те люди, которые пришли в Бернсвилль, пустят их к себе, но оказалось, эти люди сами ищут новый дом. Все ради Сэма – она столько всего может ему дать, хочет ему дать: безопасное место, уютный дом, ребенка. Это делает ее менее виновной, считает Алексис, она же не ради себя...

- Люблю сюда приходить, вот так, вечером, - признается она, как будто это самое простое, самое разумное объяснение того, почему Адам тут и она тут. Почему она позвала его. – Тут так тихо и тут мне не так одиноко. Да, Лаванда, красавица моя? Я же тебе нужна? Нужна...
Лаванда фыркает, в дальнем стойле Уголек переступает копытами по деревянному настилу, знакомые голоса его не тревожат, знакомые запахи не тревожат, но от своей доли ласки и угощения он не откажется.
- Помнишь, как здорово было, когда ты тут работал, помогал мне? Хорошее было время, правда?
Хорошее, правда, тут Алексис не лжет. Ей нравилась близость Адама, то, что они весь день проводили рядом, нравились эти случайные и не очень прикосновения – подать то, передать это. Нравилось волнение, которое она чувствовала в присутствии почти-взрослого-Адама. Нравилась мысль о том, что он в нее влюблен. Быть первой любовью – это романтично, это льстит...
- Как ты, Адам? У тебя все хорошо? Знаешь, я так волнуюсь за тебя, каждый раз, когда ты выезжаешь за стены, а потом говорю себе – с ним ничего не случится, только не с ним...
Алексис вытирает слезы, тяжело вздыхает, ничуть не стараясь скрыть этот вздох от Адама.

Было бы проще, если бы у них уже все было – но она сама не дала всему случиться, они зашли далеко в прошлый раз, но недостаточно далеко, чтобы сейчас начать с той же точки. Особенно после того, как они с Сэмом начали жить в одном доме, стали в глазах жителей Бернсвилля все равно что мужем и женой. А общем, все на что Алексис ставит сейчас – это на то, что Адам не вовсе излечился от своей влюбленности в нее, что эта влюбленность сильнее обиды. И, если она хочет получить от него то, что она хочет получить, ей тоже надо быть влюбленной.
Все ради Сэма – напоминает она себе. Он даже не узнает, какую жертву она принесла. Никто не узнает – и еще поэтому она выбрала Адама, его будет проще убедить молчать. Потом. Если у нее все получится.

- Я скучаю по тебе, - признается она, и это, опять-таки, не совсем ложь. – А ты, ты обо мне вспоминаешь? Хоть иногда?
У мужчин болезненное самолюбие – взять хотя бы Сэма, как ему нестерпимо подчиняться правилам, которые придумал и установил не он. Адам, пусть молод, но все же мужчина, Алексис с волнением ловила признаки его возмужания, с волнением чувствует сейчас то, как он повзрослел без нее. Как уверено держится. А значит, надо польстить его самолюбию, чтобы снова к себе привязать. Одного раза может быть недостаточно, Алексис не может рисковать. Должна быть еще встреча, и еще – сколько понадобится, чтобы она чувствовала себя уверенной. Почувствовала себя беременной.
- Я.. я подумала, что теперь Кирсанов, наверное, больше не следит за тобой так как раньше, и у тебя не будет неприятностей, если мы увидимся, просто увидимся, в этом же нет ничего плохого.
Тут бы взять его за руку, Алексис как-то так это себе и представляла – она берет его за руку, он ее обнимает, остальное произойдет само. Но Адам как будто нарочно идет против ее сценария, прячет руки в карманах, и ей приходится импровизировать – еще раз тяжело вздохнув, Алексис пожимается щекой к плечу Адама. Прислушивается к его реакции. У него нет подружки, Торнтон знала бы. А раз так, то можно надеяться на вполне естественную реакцию – на то, что он ее снова захочет.

- Мне тоже, - в ответ признается Алексис. – Очень тебя не хватало, Адам.
Это, конечно, не совсем правда, Торнтон со всем энтузиазмом бросилась строить отношения с Сэмом, возводя для них фундамент еще в те дни, когда он был болен. Сэм даже не догадывается, как много сил она приложила, чтобы они были вместе. Ему, наверное, кажется, что все само собой случилось… Только само собой ничего не случается. Бог дает нам шанс, а уж от нас зависит, воспользуемся мы им или нет.
Не совсем правда, но и не совсем ложь. Любовь Адама ей приятна. Приятно то, что он все еще ее не разлюбил, что вот, они вдвоем, и он ее уже обнимает. Если бы Сэм любил ее так же сильно… Или, хотя бы, Адам был постарше. Хотя бы на пять, на семь лет! Так что да, она думала об Адаме. Иногда, когда ей казалось, что Сэм опять ушел от нее слишком далеко – в своих мыслях, своих мечтах, планах – она думала об Адаме с горечью и, пожалуй, нежностью. Потому что он-то свои мысли от нее не прятал. Все мысли, все желания Адама всегда легко угадать, легко прочесть.
И это ее удача.
- Все так сложно… Но я так хотела тебя увидеть!

Потом можно будет сказать, что все слишком сложно. Что она хотела только увидеть, ничего большего. Да, Алексис специально бросает эти слова, к которым Алекс сейчас вряд ли прислушивается. Бросает как камни на дорогу, чтобы по ним суметь вернуться обратно. В их с Сэмом дом. В ту жизнь, которую она так тщательно для них строит. Но увидеть – это, конечно, еще не все, далеко не все. Она здесь не за этим.

В свободном стойле хранятся запасы сена. Торнтон предусмотрительно бросила на него старое одеяло, чтобы не возвращаться домой с сухой травой в волосах. Вот туда, на одеяло, она и тянет Адама, безжалостно сокращая время их свидания – разговоры ни к чему, того, что сказано достаточно, чтобы Адам уверился, что она к нему неравнодушна. Ложится сама, тянет его к себе, целует.
Они уже целовались, так что это легко, легче, чем она думала. Просто не думать о Сэме, думать об Адаме – о том, что она делает его сейчас счастливым. Он ее хотел – он ее, наконец-то, получит. Для семнадцатилетнего парня это многое значит, так? Лечь в постель с той самой женщиной.
С особенной женщиной. Да, в глубине души Алексис считает себя особенной…
Адам такой юный – эта юность оседает у нее на губах сладким персиковым соком. Эта юность умиляет и восхищает, потому что она мимолетна, год, два, и все, очарование исчезнет. Но пока все здесь, под ее руками и губами. Главное – не дать ему задуматься о происходящем, вот какая стратегия у Алексис. Чтобы потом можно было сказать, что все случилось само собой – она не виновата, и он не виноват, хотя само собой ничего не случается. Не сам же собой задрался свитер на Алексис, показывая бледную грудь в черном лифчике. И она тянет ладонь Адама к себе на грудь, кладет сверху – не надо ему думать о Сэме, вспоминать о Сэме, и ей тоже не надо.

Алексис все думает, не быть ли ей сверху, но ей так нравится чувствовать Адама, который в свои семнадцать куда выше ее, такой мальчишка, но такой привлекательный мальчишка, со своими широкими плечами, тяжелым дыханием… В нем еще есть жадность, которая, наверное, с возрастом исчезает, потому что в Сэме ее нет, этой жадности. Но для семейной жизни – оправдывает его Алексис – это даже хорошо. Но семьи у них не будет, если не будет ребенка. Может она уже беременна. Даже почти точно беременна. Это просто… это просто чтобы наверняка. И, чтобы наверняка, Алексис расстегивает пуговицу на своих джинсах и тянет руку -- Адама и туда, прямо туда, где расходится молния.
- Ты меня любишь? Правда любишь? – выдыхает она ему в рот.
Это лишнее, но ей хочется это услышать от Адама – это признание. От Сэма она его так и не дождалась.

Сэм ни разу не сказал ей вот этого – я тебя люблю, Алексис. Пусть бы не так горячо, как это получается у Адама, пусть бы просто - я тебя люблю, Алекс, хорошего дня, я тебя люблю, Алекс, доброй ночи. Но нет, нет, она так этого ждала, ждет до сих пор, но, видимо, Сэм не из тех мужчин, которые могут говорить о своих чувствах. Есть, конечно, еще одна версия, не лестная для Алексис, о которой она старается не думать. Например, что Сэм не из тех мужчин, которые говорят о чувствах, которых не испытывают. Что она ему нравится, как подружка – не больше.
Но хорошо, что Адам ее так любит. Значит, она его не использует, она сделает его счастливым, пусть ненадолго. Но это же лучше, чем ничего, правда? У него будет это их свидание и, может быть, еще два, или три. Будет о чем вспомнить, потом, когда все закончится.
Адам стаскивает с себя куртку – Алексис, приподнимаясь, тянет с него свитер, и все это не разрывая поцелуя, Адам не дат ей вздохнуть, целует так, как будто хочет ее целиком проглотить. Это его первый раз, со смесью нежности и снисходительности думает Торнтон. Его первый раз и она – его первая женщина, и лучше им сделать это побыстрее. Алексис надеется, что они сделают это достаточно быстро, и она сможет уйти.
На вопрос Адама она не отвечает – не хочет лгать так откровенно, потому что она его не любит. Он ей нравится, ее приятно волнует его юность, его влюбленность, достаточно волнует, чтобы почти потерять голову. Но все же не потерять. Любит она Сэма. Не отвечает, зато стягивает с бедер джинсы, рывками, задевая трусы, которые тоже сползают ниже. Тянется к ремню на штанах Адама, задевает ладонью его пах – он уже возбужден.
Это все равно бы случилось – успокаивает себя Алексис. Просто с другой женщиной. Так почему не с ней, если Адам ее любит. У них, конечно, религиозная община, но человеческую природу трудно загнать в строгие рамки библейских заповедей, и разве бог не есть любовь? Все равно случилось бы, и ее вина не так тяжела, как может показаться. Она делает это для Сэма, и для Адама тоже – в каком-то смысле.

Хорошо, что у Адама мало опыта, можно сказать, никакого опыта. Хорошо, что ему эта торопливость Алексис не кажется странной или подозрительной, это внезапное свидание не кажется странным или подозрительным. Но если вдруг – у нее есть ответ. Она так по нему скучала, так много о нем думала, что больше не хочет ждать. Хочет, чтобы они были по-настоящему вместе, как мужчина и женщина.
Она расстегивает на Адаме ремень, тянет вниз джинсы вместе с трусами, лижет свою ладонь, обхватывая его член, но, в общем, он обошелся бы и без ее помощи, семнадцать лет – это семнадцать лет, тем более, почти восемнадцать.
Юбка тут была бы больше кстати, но вряд ли Лавнада нуждается в том, чтобы Торнтон приходила к ней в одном из своих немногих платьев. И, конечно, первый раз есть первый раз, и Адам, скорее всего, мечтает сделать это лицом к лицу, но Алексис не хочет тратить время, да и, к тому же, не видя Адама, ей будет легче расслабиться, так что она переворачивается под ним, сдергивает с себя джинсы еще ниже, оголяя бедра. Надеется, что дальше Адам разберется, что делать. Что куда вставлять.

- У нас мало времени, - шепчет, чтобы как-то оправдать вот это полное отсутствие романтики с ее стороны, чтобы заставить Адама поскорее приступить к делу. – Вдруг кто-то будет нас искать. Не хочу ждать до следующего раза. Потом... потом все сделаем медленно.
Потом – завтра, например. Почему бы не завтра. Алексис устраивается удобнее на этом одеяле, на тюках сена, мягких, продавливающихся под ее ладонями и коленями, вжимается бедрами в пах Адаму. Если надо будет все сделать самой – она сделает, но ей не хочется выглядеть агрессором. Не хочется выглядеть чересчур настойчивой. Пусть все это будет хоть немного похоже на свидание – для Адама. Может быть, потом это как-то подсластит ему их расставание – воспоминания о свидании, которое закончилось сексом. Разве не об этом мечтают все мальчишки? Ну вот, она готова осуществить мечту.
Ее первый раз, например, трудно было назвать идеальным, да и второй с третьим - так, неловкая щенячья возня, обида парня за то, что она не хотела ему давать без резинки, а пока он возился с презервативом, у него уже падало. В общем, подготовься он получше, Алексис вспоминала бы о нем с куда большим теплом. Ну и надеется, что да, потом, когда-нибудь, Адам будет вспоминать ее с теплом и благодарностью, может быть, даже с любовью, почему нет, ей бы было приятно.

Когда дело доходит – ну, словом, доходит, когда Адам в ней – Алексис закрывает глаза и старается представить себя где-то в другом месте. Ну и надеется, конечно, что это не затянется – Адам совсем мальчишка, это у него первый раз и с женщиной, которую он боготворит, это же будет быстро, так? В общем, мысль о том, что она женщина, которую боготвори Адам, ради которой он на все пойдет, она делает Торнтон снисходительной, и она терпеливо ждет, пока он возится у нее между бедер, пока делает все – даже улыбается его жадности, щенячьей неумелости. Правда, это не та улыбка, которую мужчина хотел бы увидеть на лице своей женщины в время секса, но Адам и не видит.
«Скорее», - мысленно поторапливает она Адама. – «Скорее». Сэм не из тех мужчин, которые следят за своим женщинами днем и ночью, но Алексис не хочет, чтобы у него возникли вопросы.
Адам вздрагивает, вжимается в нее крепче, тяжело дышит.
Все – с облегчением понимает Алексис. Все. Получилось, дело сделано. Может быть (хорошо бы), этого окажется достаточно (может быть, она уже беременна, от Сэма, и тогда все это не считается, тогда все это можно просто вычеркнуть). Но если нет – жестко думает Алексис, высвобождаясь из рук Адама, разрывая этот телесный контакт, в котором больше нет необходимости – они повторят. Будут делать это столько раз, сколько нужно, пока она не будет уверена в том, что беременна, в том, что Сэм останется с ней в Бернсвилле, никуда не уйдет.

- Ну вот, - удовлетворенно говорит она, поворачиваясь, коротко целуя Адама в губы, мягкие, влажные – со вкусом потерянной невинности. – Все был замечательно…
Разве ей не следует его подбодрить? Алексис кажется, что следует. Все же для Адама это важное событие. Вряд ли он разочарован – он же получил секс, разве не этого хотят все мальчишки в его возрасте? – но Торнтон чувствует свою дою ответственности. Не хочет, чтобы у Адама потом (когда она прекратит их встречи) остались комплексы или проблемы в этой области. Он хороший мальчик, найдет себе хорошую девочку и все у них будет хорошо. А она уже выбрала себе мужчину – бог выбрал для нее мужчину. Это Сэм.
- Ты замечательный, Адам… Послушай, мне надо идти. Я уйду первой, а ты подожди минут десять, хорошо? А потом уходи. Только убедись, что рядом с конюшней никого нет, что тебя никто не увидит.
Она ищет в темноте свою одежду, натягивает трусы, джинсы, дергает молнию – нервничает, все же нервничает. Но не то, чтобы у нее не было на это причин, так? Адаму все еще нет восемнадцати, он все еще младше ее на десять лет, а она живет Сэмом, в глазах Бернсвилля они почти что муж и жена. Если станет известно о случившемся – ее прогонят. Ну, может быть и не прогонят, но ее жизнь станет невыносимой.

- Будь осторожен, ладно? Это очень важно, Адам, очень, ты понимаешь? Нам нужно дождаться твоего восемнадцатилетния, а пока мы будет хранить все в секрете. Если кто-то узнает, меня выгонят, Адам, ты же не хочешь, чтобы меня выгнали из общины, как будто я какая-то вавилонская блудница? Все будут говорить, что я тебя соблазнила, что я тебя растлила и воспользовалась твоей неопытностью, но это же не так, верно? Ты и сам этого хочешь, верно?
Алексис проводит рукой по волосам, выбирая из них сухие травинки, по одежде, расправляя лифчик – она не сразу нашла застежку, затем натягивая свитер.
Ей надо возвращаться – Алексис надеется, что ничем себя не выдаст, впрочем, не без горечи думает она, Сэм не так чтобы был к ней внимателен. Как будто он и не с ней. Но это, конечно, изменится, когда у них появится ребенок. И даже раньше – когда у нее начнет расти живот. Тогда он будет только с ней. Так будет правильно. Так будет лучше – и для Сэма в первую очередь.

Отредактировано Lena May Kane (2022-02-14 18:12:59)

- Ох, Адам, иногда я забываю, какой ты, в сущности, ребенок.
Алексис вновь, почти против воли, чувствует нежность к своему юному любовнику. Каждый раз, как Адам демонстрирует ей свой возраст – ему еще и восемнадцати нет – она чувствует к нему прилив снисходительно нежности. Если бы Алексис попробовала бы разобраться к своих чувствах к нему, то поняла бы, что ей вовсе не нужен взрослый Адам. Ей нравится мальчик на пороге взросления, нравится мысль, что она в его жизни первая. Первая любовь, первая женщина – первая, значит, самая важная, так?
- Ты не позволишь… Это очень мило, Адам, но что ты можешь? Ты еще очень юн, тебе повезло, Кирсанов взял тебя под свое крыло, это твой шанс чего-то добиться, стать тем, с кем будут считаться в Бернсвилле, но на это потребуется время, много времени. Радуйся этому. Цени.
Много лет – десять, пятнадцать. Это если забыть обо всех опасностях, которые ждут их за стенами… У Алексис нет этих десяти или пятнадцати лет, ей нужен мужчина – не мальчик.
Мальчик – это так, чтобы почувствовать себя значимой, особенной, ну и чтобы подстраховаться с беременностью. Но Торнтон знает, как только на будет уверена, сразу все закончится, с Адамом все закончится. И ребенок этот будет от Сэма – она будет так считать, что от Сэма, и молиться об этом.

- Я лучше тебя знаю, как все устроено здесь, в Бернсвилле, и если я говорю, что мы должны быть осторожными, хотя бы пока тебе не исполнится восемнадцать, значит, ты должен мне поверить, Адам, поверить и послушаться. Но если нет… Послушай, тогда скажи мне это прямо сейчас, хорошо? Я тогда не буду так рисковать, вернусь к Сэму, это будет тяжело, но я справлюсь, должна буду справиться, Адам.
Может быть, она даже будет рада, если Адам сейчас даст ей возможность уйти – насовсем уйти. Изобразит обиду на него, и уйти. Ей все равно придется это сделать, а это хороший предлог, и Алексис цепляется за него, стараясь не думать о том, что хотела переспать с Адамом еще раз или два, чтобы наверняка… Ей и это-то раз нелегко дался. Все-таки она любит Сэма. Адам ей, конечно, не совсем безразличен, но любит она Сэма и выбрала она Сэма.

- Я, наверное, сделала ошибку, придя сюда, - нервно, с надрывом, говорит она, ей так и кажется сейчас, когда она получила свое, что она совершила ошибку.
Даже симпатия к Адаму как-то потухла, осталось чувство чисто физического дискомфорта от того, что она была тут, на этом одеяле, с этим мальчиком, который ей, практически, чужой. Что она позволила ему себя взять – хорошо, что это было быстро… Ей хочется вымыться – вот что. Хочется тереть себя мылом и мочалкой, тереть, уничтожая все следы этого совокупления.
Грех – сейчас Алексис чувствует его вкус у себя на языке, чувствует его присутствие внутри себя. Грех. Но грех во благо, и она верит, Господь простит ей этот проступок, она же не для себя… Ей же это не для удовольствия.
- Нет, правда, Адам. Все это неправильно, я знала, что неправильно, просто думала… Не важно. Давай все забудем, хорошо?
Куртка, где-то тут была куртка – вот она. Алексис встряхивает ее, торопливо засовывает руки в рукава. Получается не с первого раза. Захоти Торнтон нарочно изобразить волнение, обиду – и то бы лучше не вышло, она даже начинает тихо всхлипывать – так ей жаль себя. Жаль свою душу, которую она подвергает такой опасности ради Сэма. Ради того, чтобы он смог остаться в Бернсвилле, а не наделал ошибок из-за своей гордыни. Еще и Адам, вместо того, чтобы сделать как она говорит – задает ей лишние вопросы.

Нет, конечно преподобный Роберт не угрожал ей изгнанием, но твердо дал ей понять, что греху не место в Бернсвилле. Что ей придется побороть это порочное влечение к Адаму, если она и дальше хочет оставаться его другом и членом общины – а они все дрожат ею, и любят ее, так сказал Роберт и она, конечно, верит ему. Кому, если не ему? И она не хочет это терять. Ни ради Адама, ни ради Сэма она не готова этим жертвовать. Это тоже любовь – уверена Тортнон. Любовь к богу. Любовь к Бернсвиллю. Любовь к преподобному Роберту Батлеру, который для них и бог и Бернсвилль.

В крайнем случае – думает Алексис с цинизмом, которого сама от себя не ожидала и который не хочет в себе видеть – она скажет, что ничего не было. Что Адам все это придумал, он же мальчишка, влюбленный в нее мальчишка, кому поверят, ей или ему? Она сделает это без удовольствия, потому что Адам хороший мальчик, добрый, она к нему по-своему привязана, но Алексис верит в то, что Сэм ее судьба, Сэм послан ей богом, а она послана ему, во спасение. Эта мысль нравится Торнтон, что Сэм обретет спасение через нее, она втайне наслаждается ею. Делает ее смыслом своего существования, целью... даже не так – Целью.
Да, была минута, еще до Сэма, когда она, пожалуй, могла бы. Когда думала, что могла бы связать свою жизнь с Адамом. Он был такой юный, такой чистый. Влюбленный в нее, боготворящий ее. Но сейчас она уверена, это была бы ошибка. Ошибка, о которой она бы быстро пожалела, потому что, как только оказался сдернут узорный покров чувственного влечения, романтической любви, за ним оказался всего лишь еще один мужчина. Вернее, Алексис увидела того мужчину, которым Адам станет через год, два, пять лет...
Но пока что – только пока что – он, все же, уступает, и Алексис чувствует короткое, но яркое торжество, объяснение которому она не ищет, но если бы искала, то ей пришлось бы признаться: ей нравится, что она заставила Адама поступить по-своему. Нравится, что она хоть кого-то заставила поступить по-своему. Пусть это, наверное, не очень-то честно, Адаму и восемнадцати нет, у него никакого опыта нет, он ей доверяет... Но что честно? Честно, что никто не хочет спросить у нее – а что ей надо, а чего она хочет? Она же немногого хочет – семью. Ребенка, Сэма, маленьких радостей совместных вечеров, совместных молитв. Это не грех. Это богоугодно. Но Сэм толкает ее на грех, а Адам... он станет таким же, теперь Алексис в этом уверена. Таким же – и будет думать только о себе.

- Хорошо, - милостиво соглашается она, дарит это прощение Адаму.
Ей нравится, как он ее просит, как хватает ее за руки, нравится эта мольба в его голосе. Она больше не чувствует себя несчастной, не чувствует себя слабой, разменявшей душу и вечное спасение ради любви к Сэму. Пожалуй, она еще никогда не чувствовала себя такой сильной.
Удивительное чувство.
Удивительное.
- Хорошо. Я не обижаюсь. Я хочу как лучше... для нас. Ты же понимаешь, да? Я хочу как лучше для нас.
И разве это ложь? Лучше для нее – это ребенок и Сэм, даже если он будет не от Сэма. Лучше для Адама – найти себе какую-нибудь симпатичную подружку и жить по правилам. По правилам, принятым в Бернсвилле. Правила – это благо, и все проблемы начинаются тогда, когда кто-то начинает считать себя выше правил, впадает в грех гордыни. Увы, Сэм заражен этим грехом, и в Адаме Алексис тоже видит семена этой болезни, просто они пока не дали пышных всходов.
- Полтора месяца, и мы никому ничего не должны, никто не сможет ничего сказать. А пока – мы просто будем осторожны, да?
Она снисходительно целует Адама – снисходительно и ласково, так потрепала бы по шее заигравшегося жеребенка. Затягивает поцелуй, просто чтобы убедиться в своей власти над ним, убедиться, что он по-прежнему готов сделать для нее все, все, что она захочет – уйти, прийти, заняться с ней любовью, хранить их тайну... Все. Может быть – не без самодовольства думает Алексис, упиваясь этой ролью тайной королевы – он бы даже умер, если бы она попросила. Она, конечно, не попросит – он такой милый когда не спорит, ее Адам. такой милый, когда не пытается быть самостоятельным. Но думать об этом приятно.
- Мне нужно идти. Но мы скоро увидимся, обещаю, я придумаю, как нам снова встретиться незаметно. А ты думай обо мне, ладно?
Алексис гладит Адама по щеке.
- Я хочу, чтобы ты обо мне думал.

Она выходит из конюшни – на улице никого, это хорошо, потому что Алексис не хочется сейчас изворачиваться, лгать. Ей, пожалуй, ничего не хочется, внутри какая-то пустота и равнодушие, но она заставляет себя думать о ребенке. О Сэме. О том, как распрекрасно они заживут.
Все у них будет хорошо – думает Алексис, открывая дверь, стаскивая куртку, вешая ее на бронзовый крючок в виде лошадиной головы – у нее есть несколько статуэток, изображающих лошадей, несколько акварелей, она любит лошадей, по-настоящему любит.
Все у них буде хорошо. У всех. Она попросит преподобного помолиться за нее и Сэма, и все у них будет хорошо.

Жаль, что Сэм не спит, она на это надеялась. Думала, удастся тихо пробраться в ванную комнату, помыться, а потом лечь в постель и постараться заснуть. И когда она проснется утром, уверена Алексис, все случившееся на конюшне можно будет считать просто сном. Очень ярким и правдоподобным сном.
Алексис не чувствует себя виноватой перед Адамом – она позволила мальчику себя взять, он получил удовольствие, получил свой кусок пирога. Не чувствует себя виноватой перед Сэмом, но чувствует злость на Сэма – это он ее оттолкнул. Это он хочет уйти из-за гордыни, из-за самолюбия. Она бы никогда не поступила с ним так, она бы ни с кем так не поступила, но Сэм не оставил ей выбора...
Но у них все будет хорошо – напоминает себе Алексис. Она сумела заставить Адама поступить так, как ей нужно, сумеет и Сэма заставить.
А почему нет?
Должно же уже в этой жизни быть все, как она захочет.
Все так, как она захочет...

- Лаванда не очень хорошо себя чувствует – перехаживает. Я беспокоюсь. Если она не разродится на неделе, придется ей помогать, а это всегда плохо и для матери и для жеребенка.
В другое время она бы подошла к Сэму, села на рай кровати, взяла его за руку, поцеловала бы – она делала эти маленькие первые шаги еще когда Сэм лежал в лазарете. Всегда первая. Она целовала – он позволял себя целовать. Алексис списывала это на характер Сэма, просто вот такой он – не слишком страстный, это даже хорошо, таким она видела своего будущего мужа. Спокойным, положительным, надежным. Но дело не в страстности. Просто это все – Бернсвилль, этот дом и она, Алексис – не то, что ему нужно.
Но будет нужно, когда родится ребенок. Дети меняют все. Стоит Сэму взять на руки малыша – уверена Алексис – и он сразу его полюбит и не захочет с ним расставаться.
- Надеюсь, с ней все будет хорошо, Лаванда – славная девочка. Но пару ночей мне, возможно, придется провести на конюшне.
С Адамом.
Но, даже если кто-то что-то увидит – что ж, у нее есть оправдание. Она хорошо натаскала парня, он разбирается в лошадях, был хорошим ей подспорьем. Но, конечно, быть среди тех, кто обеспечивает безопасность общины, большая честь. Жаль, что Сэм... вернее, его ноги. Он все еще хромает и Дональд говорит, что хромота может остаться с ним еще надолго.

Она стоит у двери в ванную, свет падает желтым квадратом на темный коврик у кровати.  В доме уютно – Алексис любит уют, но сейчас этот приятный для глаз полумрак кажется ей чужим и наполненным тревогой. Как будто она принесла его из конюшни, как грязь, забыв вытереть ноги перед тем, как войти в дом...
Ей хочется поговорить с кем-нибудь о случившемся, но у нее тут нет настолько близких подруг. Они с Ханной друзья, но не до такой степени, чтобы Торнтон делилась с ней сокровенным. Может быть, дело в том, что с лошадьми проще, чем с людьми?
- Если хочешь, научу, но потом, когда Лаванда ожеребится, сейчас ты все равно ничем не сможешь помочь, а всю грязную работу делают дети. Им без проблем перетаскать навоз к теплицам, только бы им дали прокатиться верхом. Но если правда хочешь. Лошадей надо по-настоящему любить, они все чувствуют, их не обманешь.
В отличие от меня – думает Алексис, и чувствует, что слезы наворачиваются на глаза. Да что такое, она в последнее время готова расплакаться по любому поводу.
- Извини, я устала и нервничаю. Пойду, смою с себя лошадиный запах, и лягу спать.
Обсуждать с ним свою беременность, на что, как ей кажется, рассчитывает Сэм, Алексис не хочет. Даже если она не беременна прямо сейчас, то будет беременна скоро. Она так решила, значит, так будет.

- Не так уж я и устаю, - бледно улыбается Алексис, не потому, что хочет сейчас улыбаться Сэму, а потому, что слишком глубоко в ней то сидит, потребность нравиться всем, желание нравиться ему.
Она очень старалась, чтобы ему понравиться, но Алексис думала, что симпатия, это только первый этап, за которым быстро последует все остальное, но, выходит, ошибалась.
Но это только пока она не родит ему ребенка – напоминает себе Торнтон, которую даже явная трещина в их с Сэмом отношениях не убедила в обратном.
Пока – и дело не в ней, она же старалась. Ей иногда хочется трясти Сэма за плечи, спрашивать, ну что тебе еще, что еще, что я должна еще сделать, скажи… Она старалась, значит, дело не в ней, дело в Сэме. Адам… Неправильно вспоминать Адама здесь и сейчас, но Адам в нее влюблен, давно влюблен, и это, опять же, тоже значит, что дело не в ней. Раз Адам может в нее влюбиться, а Сэм нет.
Но ребенок все изменит, правда. Не может не изменить.
- К тому же, - пытается на шутить, пытается быть той веселой девчонкой, которая могла рассмешить Сэма, пока он лежал в лазарете, - лошади – это мое.

Она отчаянно придумывает, что бы еще добавить, смешное, милое, что разрядит обстановку, снова даст ей почувствовать их семьей, она так хочет, чтобы он стали настоящей семьей. Но в голову ничего не идет.
А кроме того, Сэм снова заговаривает об этом – о ее беременности.
Да ему не это важно – обиженно думает Алексис. Не ее самочувствие. Ему важно знать, сможет он, наконец, уйти, или должен буде остаться.
Все это несправедливо – вот что.
Несправедлив по отношению к ней.
Она столько для него сделала, пошла на такие страшные вещи – согрешила, подвергла опасности свою душу. А он только одно хочет знать – он свободен или не свободен. Придется ли ему остаться, чтобы принять ответственность за Алексис и за ребенка, или придется уйти.

-- Я поговорю с Дональдом. Но у нас тут нет УЗИ-аппарата, нет тестов на беременность, а на таких ранних сроках вряд ли что-то ясно. Так что я поговорю, когда пройдет чуть больше времени. Чтобы Дональд мог точно сказать, беременна я, или нет. И дело не в том, что мне неудобно обсуждать это с тобой, Сэм. Я просто вижу, что тебе не в радость обсуждать это со мной, что ты не рад этому ребенку, совсем не рад, и ты его не хочешь!
У Алексис уже слезы текут, он вытирает их рукой, сама не знает, отчего именно плачет, из-за чего… Наверное, из-за всего. И в другой раз она б с удовольствием позволила Сэму разубедить ее, утешить ее, н сейчас это будет неправильно, сейчас – кажется Алексис – это будет настоящей изменой. Как будто то, что было на конюшне, было недостаточно настоящей.
- И знаешь что, если ты так хочешь бросить меня и уйти из Бернсвилля – давай. Я тебя не держу. А сейчас извини, я хочу помыться и лечь спать.
И Алексис делает то, чего никогда еще не делала, не с Сэмом – она запирает на защелку дверь ванной комнаты и демонстративно включает воду, подчеркивая свое нежелание вести дальнейшую беседу.

Под душем она немного приходит в себя, и думает со страхом – а если Сэм и правда уйдет? Соберется и уйдет?
Но потом вспоминает его хромоту, вспоминает, что он еще не совсем здоров, что ему все еще нужно разрабатывать ноги и хорошо питаться, и думает – да куда он уйдет? Не может же он понимать, что за воротами –верная смерть. Должен понимать.
Должен.
Бернсвилль жизнь, она – жизнь. А за воротами – смерть.