Это и твоя вина – как кажется Алексис, говорит строгий взгляд преподобного. И Алексис виновато опускает голову – это и ее вина. Может быть, в первую очередь ее. Она спасла Сэма, с его первого дня в Бернсвилле она была рядом и прикладывала все усилия, чтобы Сэм Андерсон стал не просто еще одним выжившим, а частью их общины. Проникся ее духом. Принял их ценности. И ей казалось, она почти преуспела в этом – как и в том, чтобы они с Сэмом стали семьей, пусть даже пока еще он не просил ее стать его женой. А оказалось – почти не преуспела. Сегодня Сэм, как кажется Алексис ударил руку, его кормящую, и, с одной стороны, Торнтон полна праведного негодования – никто не должен подвергать сомнению правильность слов и поступков преподобного Батлера – с другой, она безумно за него боится. Так сильно боится его потерять! Вдруг его приговорят к изгнанию? Его и этих, новых людей. Бакстера, того старика и его внучку. Но. Разумеется, из этого короткого списка Алексис волнует только судьба Сэма. И это волнение не дает ей уснуть всю ночь, и только чувство вины и голос здравого смысла, который не чужд Тонтон, удерживают ее от того, чтобы отправиться разыскивать преподобного Батлера, просить за Сэма, умолять, если понадобится.
Молиться – напоминает себе Алексис. Она должна молиться. Молитва – их истинное оружие.
И она молится.
Возвращаясь в их с Сэмом дом, в их спальню, она опускается на колени возле кровати и молится, положив ладонь на раскрытую библию, на 22 псалом.
За Сэма – чтобы он прозрел, чтобы душа его не осталась глуха. Чтобы он сумел признать свою ошибку, искренне раскаялся. И вернулся к ней.
За себя – чтобы бог дал ей сил, дал мудрости. Любви у нее достаточно, Алексис сама удивлена тому, как много в ней любви к Сэму, и терпения, и готовности оправдывать любые его ошибки.

Молитва приносит короткое облегчение, но Алексис и за него благодарна. Она переодевается ко сну, относит вещи, в которых была сегодня, в ванную комнату, кладет в корзину для грязного белья. Мыло и воду следует экономить, но Алексис кажется, что вода очистит не только вещи от выдуманных пятен, но и ее саму. Все случившееся так и лежит на душ липкой тонкой пленкой, никак от нее не избавиться.
Небольшое зеркало над раковиной отражает плотно сжатые губы, тени под глазами, но есть и другое – темные волосы, лежащие на плечах, у нее красивые темные волосы с рыжим оттенком. У нее привлекательное лицо – черты лица мелкие, но это ее не портит. Тело тоже достаточно красиво, подтянутое, стройное, не зря же она столько лет занималась верховой ездой.
- Что же тебе еще нужно, Сэм, - шепчет она, торопливо запахивая домашний халат, как будто кто-то мог ее застать за таким неподобающим рассматриванием себя.
Но вопрос остается висеть в воздухе.
Висит в воздухе невидимым слоном, и слон этот живет в их доме третьим. Что тебе нужно, Сэм? Что я могу для тебя сделать, Сэм?
Что я могу для тебя сделать, чтобы ты полюбил меня так же сильно, как я люблю тебя?

Иногда, думает Алексис, ложась в постель, притягивая к себе подушку Сэма, которая пахнет им, ей кажется, что он с ней только из благодарности. Она была с ним рядом каждый день, она протянула ему костыли, когда он поднялся с больничной койки. Она помогла ему сделать первый шаг. Она вошла с ним в церковь Бернсивлля, рука об руку, и община аплодировала Сэму Андерсону, еще одному выжившему. Она ж предложила ему жить у нее, с ней. Возможно, была слишком настойчива? Возможно, торопила события? И сейчас торопит? Но мир изменился, и если такова воля божья (а Алексис считает, что она такова), то чего ждать, зачем медлить? Она несколько раз пыталась завести с Сэом этот разговор – о них, о их будущем, но он уходил от разговора. Мягко, тактично, ничем ее не обижая – но уходил.
Но им придется поговорить. Придется. Как только он вернется – им придется серьезно поговорить.

Сэм возвращается ранним утром – Алексис к тому времени уже пару часов лежит без сна. Слышит его шаги, ждет, что он откроет дверь спальни, чтобы посмотреть, как она – но он идет в ванную комнату. Включает воду, видимо, собираясь принять душ. И ей бы набраться терпения, дать ему время, если Сэму нужно время, но она не может, просто не может ждать, выбирается из теплой кровати, опускает ступни на холодный пол, ежится. Идет к Сэму – половицы чуть слышно скрипят, Алексис нравится этот скрип, в нем есть что-то уютное, домашнее. Нравится этот небольшой дом. Нравится жить в этом доме с Сэмом она хочет жить в этом доме с Сэмом. А чего хочет сам Сэм?
- Привет, - говорит она тихо, приоткрывая дверь. – Как ты? Все в порядке? Ты говорил с преподобным? Что она решил? Тебе что-нибудь нужно? Я могу заварить чай. Есть хлеб, джем и немного бекона, приготовить тебе завтрак?

В Бернсвилле хватает счастливых семейных пар, по-настоящему счастливых, из тех, что воистину делят и радости, и беды. Алексис есть на кого смотреть, есть на кого ровняться и есть с кого брать пример. Еще и поэтому она не дала им с Адамом возможности быть вместе – Бернсвилль не принял бы такой союз, а ей это нужно. Быть принятой, быть одобряемой.
Когда Сэм попал в Бернсвилль, Алексис возложила на него все свои надежды…
Сэм позавтракал с преподобным – это хороший знак, так? Алексис кажется, что да, хороший. В Роберте так много доброты, и много терпения, а Сэм хороший, в нем нет никаких пороков, кроме, может быть, греха неверия. Сэм заслуживает второго шанса, думает Алексис. А что касается других – Ноя Уилсона, Джима Бакстера – ну, ей нет до них никакого дела. Они чужие – а Сэм нет. Сэм… Сэм важная часть ее жизни. Есть Бог, есть Бернсвилль, есть Сэм…
Только Сэм сейчас кажется чужим – далеким кажется, как будто она его совсем не знает. Как будто они не делят этот дом, кровать, не делят ежедневные заботы…

- О чем ты? Сэм, я тебя не понимаю. Ты делаешь такие странные вещи, ведешь себя так, что я боюсь за тебя, а теперь еще эти вопросы…
Алексис кутается в свой халат, который ей велик, но зато в него можно завернуться полностью. Надо начинать топить дом – они обязательно начнут топить. Никто не замерзнет этой зимой, у них достаточно дров, никто не будет голодать – у них достаточно припасов. Об этом объявил преподобный на последней проповеди в церкви, и люди расходись умиротворенные, полные надежды…. Почему же не Сэм?
-  При чем здесь преподобный? Если люди не хотят жить в Бернсвилле, не хотят жить по правилам Бернсвилля, они просто уходят. Никто никого не держит…

Не держит – но все же, кому, после Бернсвилля, хочется нова испытать на себе все опасности этого мира? Живые, мертвые, постоянная угроза, постоянная опасность. Все ищут места, где можно осесть, и вот он, Бернсвилль, земля обетованная, кто же покинет его?
- От нас ушли двое – пара. Мужчины. Они были гомосексуалистами. Но их никто не выгонял! Они сами ушли. Сэм, у нас тут не секта. Каждый может уйти, если ему что-то не нравится. Каждый! Люди не уходят потому что понимают, что тут им лучше. Я надеюсь, ты тоже понимаешь, или… Или ты хочешь уйти?
Алексис вся замирает от этого предположения, он ее словно в лед обращает.
Он может.
Это будет чистым самоубийством, но Сэм… Алексис подбирает слова, чтобы даже в мыслях его не обидеть… Сэм не очень практичен. Сэм из тех мужчин, для которых принципы важнее. И в этом нет ничего плохого, если эти принципы верны, если они никому не навредят.

- Что сказал тебе преподобный Батлер, - допытывается она, потому что ей нужно знать, нужно! – Он простил тебя? Бога ради, Сэм, что на тебя нашло? Скажи мне, тебе тут плохо? Ты несчастен? Я что-то делаю не так? Мы живем в мире, в мире и благополучии, зачем ты… зачем ты пытаешься идти наперекор? Будет лучше, если тебя изгонят из общины?
Еще никого не изгоняли, н такой закон есть, и каким же это будет позором, если Сэм Андерсон будет первым. Как тяжело ей будет решить – оставаться в Бернсвилле, или идти за Сэмом. И разве не должна она думать не только о нем, н и о себе?
Вода льется – воздух в ванной комнате постепенно насыщается теплой вагой, становится тяжелым… На металлических крючках висят полотенца, в стакане – их с Сэмом зубные щетки. Пар оседает на бирюзовой плитке.
Удобная кровать и их местный «чай» и трав и ягод в стеклянной банке. Чистая одежда. Алексис могла бы долго перечислять те блага, которые предоставляет Бернсвилль. Только Сэм тут больше не новичок. И Алексис казалось, он давно сделал свой выбор. Но, похоже, она ошибалась?

Отредактировано Lena May Kane (2021-12-25 20:50:19)

Почему ушли? Разве это не очевидно? Для Алексис все очевидно, как и для других членов общины, просто об этом не говорили громко. Потому что им было не слишком комфортно в обществе, придерживающемся традиционных ценностей. Потому что в Бернсвилле на такие отношения смотрели косо, а кое-кто и открыто осуждал. Но это был только их выбор – уйти или остаться. Неужели Сэм не понимает?
- Разница культур, - терпеливо пытается она объяснить то, что для нее ясно как божий день. – Разница в воспитании. До Судного дня Бернсвилль был христианской общиной, остался ею и после. Однополые отношения тут были просто не приняты. И разве можно осуждать жителей Бернсвилля за то, что они не захотели менять свои взгляды ради двух незнакомых им людей? И тем не менее, их никто не выгонял...
Никто не выгонял, никто не швырял в них камнями – просто однажды утром они собрались и ушли. Преподобный Батлер призвал всех помолиться за ушедших, и все помолились, от чистого сердца.

Наверное, зря она пришла, надо было остаться в спальне, надо было дать Сэму как-то справиться с эмоциями, прийти в себя, снова стать тем спокойным и доброжелательным Сэмом Андерсоном, которого Алексис так любит. Сейчас он не похож на себя – сейчас Алексис его почти боится.
- Ты не должен так говорить! Не должен так говорить о преподобном Батлере! Ты ничего не знаешь, тебя тут не было!
Ну вот, теперь и она злится, позволяет злости Сэма подхватить ее и нести, а это неправильно. В злобе говорятся слова, о которых потом жалеют, делаются поступки, о которых потом жалеют. Она должна быть доброй к Сэму, доброй и терпеливой и прощать ему его невольную слепоту. Потому что да – его тут не было. Он не знает преподобного Батлера так, как знает, например, она, Алексис. Но все равно, ей обидно – такая неблагодарность, и от кого – от Сэма!
Ему просто недостает веры – напоминает себе Алексис. Роберт и в этом был прав. Когда Торнтон рассказывала преподобному о Сэме, об их отношениях, тот проницательно заметил, что Андерсон, разумеется, хороший человек с добрым сердцем, но ему недостает веры. И сейчас Алексис видит, что это так. И это не беда, она готова делиться своей, и думала, что этого будет достаточно, но сейчас думает – а если нет? Если недостаток веры заведет Сэма слишком далеко – за ворота Бернсвиля? И что ей тогда делать?

- Разумеется, я знала про Арену.
Ей стоит большого труда стоять спокойно, не пытаться отцепить пальцы Сэма от своего плеча. Стоять спокойно и говорить с ним спокойно и с любовью.
-  Да, возможно это может шокировать, показаться жестоким развлечением, но на самом деле это не так. Преподобный никогда ничего не делает ради развлечения и никогда никого не обвиняет без достаточных на то оснований. Значит, Ной Уилсон виновен, и дело не в том, что он не нравится преподобному Батлеру! Ох, Сэм, неужели ты еще не понял, неужели не увидел? Преподобный Батлер никогда не ошибается, с ним говорит бог! Когда Ной строил ковчег, его называли безумцем, и где оказались те, кто называл его безумцем? Когда Роберт принял решение об основании Бернсвилля, на него тоже показывали пальцем. Когда он усилил меры безопасности, установил строгий карантин, нас стали называть сектой. Когда он распорядился о закупке лекарств, консервов, предметов первой необходимости – люди недоумевали. Но потом случилось то, что случилось. Мир погиб, а мы выжили, Сэм, и все стало ясно. Вера, понимаешь? Вера это главное. Ты должен верить, как верю я, как верим мы все. Тогда ты поймешь, что все сделанное было правильным. Просто мы не понимаем всего... нам не дано понять. А Роберт – понимает.

Наверное, ей нужно как-то проявить свою любовь к Сэму. Обнять его, ободрить. Сказать, что она не сердится на него за его вспышку, за его слепоту. Каждому отведено свое время, кто-то прозревает быстро, кто-то медленно. Это нормально. Просто ему нужно время. Алексис надеется, что преподобный даст ему это время и не откажет в своей поддержке, хотя бы ради нее. Ради ее спокойствия.
- Пожалуйста, успокойся, - просит она. – Прими душ, я приготовлю тебе завтрак, ты отдохнешь и сможешь мыслить ясно. Все случившееся очень грустно и я очень волновалась за тебя, но раз все хорошо, то пусть все останется в прошлом. Но Сэм, прошу тебя, не надо так больше. Ты очень дорог мне, я не хочу тебя потерять.

Саймон Стоун верил, это так. Верил горячо и истово, и ушел со спокойной душой, с благословением преподобного Роберта  - дай бог всем им так уйти, когда придет тот самый час. Алексис не понимает, отчего Сэм говорит о случившемся, как о чем-то кошмарном. Это трагедия, да, большая трагедия, потеря каждого из них – это большая трагедия, но Саймон и другие сейчас в лучшем мире. Они будут оплаканы, они будут похоронены, каждый, кто захочет, скажет о них доброе слово. Это много, неужели Сэм не понимает, как это много?

- Они ни в чем не виноваты, - терпеливо, как ребенку, объясняет она Сэму то, что кажется ей очевидным. – Никто не знает, когда придет его час, Саймон был готов. Каждый из нас должен быть готов. Его душа отправится в рай, Сэм, душа чистая и непорочная. Роберт только избавил его от страданий и от этого ужасного посмертия. Ох, Сэм, откуда в тебе столько неверия, откуда столько ожесточенности? Почему ты видишь зло там, где его нет?
Это все те три года – тут же находит Алексис оправдание для Сэма. Эти три года, когда ему приходилось, в буквальном смысле, выживать. Рисковать жизнью. Голодать – он рассказывал ей о зимовке на озере, о том, как они, практически, погибали от голода. Такие испытания ожесточают, поселяют в душе недоверие. Она старалась – старалась быть ему хорошей подругой, старалась, чтобы Сэм полюбил это место и этих людей, но, наверное, недостаточно.
- Выживают. Ты подобрал верное слово. Выживают – убивая друг друга, поедая друг друга. А мы тут не выживаем. Мы живем. С верой. С верой в бога и в то, что он спасет нас. Вспомни, когда ты попал сюда, ты мне сказал – тут все, как раньше. Как будто ничего не произошло. Ты думаешь, все это легко? Думаешь, это дается просто так? Падает с неба? Это не так, Сэм. Мы все здесь живы благодаря вере в бога. И благодаря преподобному Батлеру, потому что он слышит бога, слышит его волю и исполняет ее. И, да, ты прав, не с Ноем его нужно сравнивать – с Моисеем. И если Роберт завтра объявит, что ради жизни и процветания Бернсвилля нужна моя жизнь, я ею пожертвую.  Потому что это будет означать, что на это воля божья. Мне жаль, Сэм, так жаль, что ты не можешь взглянуть на все это моими глазами, так жаль...

Алексис закусывает губу, вынуждая себя замолчать, остановиться, не добавлять горьких слов к тем, что Сэму, должно быть, пришлось услышать этой ночью. Не ее дело бранить его, ее дело быть ему опорой, проводником, если потребуется. Но ее больно задевает его неприязнь к Роберту Батлеру – и это после того, как преподобный был так добр к нему. Был добр к Алексис – с ее первого дня в его общине и до ее ошибки, до Адама. Но потом, убедившись в том, что она осознала свой грех, он вернул ей свою поддержку, свою дружбу, которой Алексис так дорожила.
Но и Сэмом она дорожит. Очень дорожит. И чего ей совсем не хочется, это выбирать между Бернсвиллем и Сэмом Андерсоном. Между богом и Сэмом Адерсоном. Робертом Батлером и Сэмом Андерсоном.

- Я понимаю, в самом деле понимаю. Ты не веришь. Не веришь в то, во что верим мы, не веришь так, как верим мы. Но тебя же никто не заставляет верить. Так к чему этот бунт, Сэм, милый, ты сейчас как мальчишка – получил тарелку овсянки и негодуешь, что это не шоколадный торт.  Благодарность -  тоже добродетель! Может быть, Роберт прав, а ты нет, ты не думал об этом? Он думает обо всех – а ты только о себе! Ты даже обо мне не думаешь!
И это обидно... Это чувство, которое Алексис все чаще испытывает. Ей как будто всегда не хватает Сэма, как будто он не весь с ней, а какой-то частью, а другая его часть прячется от нее в темноте. А он нужен ей целиком – иначе зачем это все?

Отредактировано Lena May Kane (2021-12-27 12:42:56)

Он видел… Ну да, он видел, а он нет, в конюшне беременная Лаванда начала вести себя беспокойно, Алексис провела там весь вечер, успокаивая нервную кобылку, у которой это первая беременность. Нельзя допустить, чтобы с ней или с плодом что-то случилось. Им нужны лошади, чем больше – тем лучше. Да, она ничего не видела, ухаживая за Лавандой, пришла на стрельбу, пришла, чтобы увидеть, как уводят Сэма, чтобы наткнуться, как на камень, на взгляд преподобного. Только что толку видеть, если ты не видишь?
- Ты не знаешь Роберта так, как знаю я, - качает она головой. – Ты судишь о нем поверхностно и предвзято. Он добр к каждому, кто нуждается в его доброте, даже если он не заслуживает этого. Он…

Алексис замолкает, понимая, что сейчас лишь усугубляет проблему, а не решает ее. Она может горячо защищать преподобного Батлера, но Сэм не готов слушать. Да преврати сейчас Роберт воду в вино, или пройдись по воде, Сэм и это объявит игрой. Может быть – и это лестное для Алексис предположение – дело в ревности?
Она никогда не скрывала, как глубоко привязана к преподобному Батлеру – это сугубо духовные узы, но Сэм мог увидеть в них угрозу. Угрозу их отношениям.
Хорошая теория. Не вписывается в нее только то, что до сегодняшнего дня Сэм не выказывал себя страстным человеком. Добрым, воспитанным, уравновешенным, обладающим чудесным, мягким чувством юмора – но не страстным. И это не упрек ему, разумеется, нет, Алексис с радостью принимает все, что Сэм готов ей дать, с радостью и благодарностью, но да, иногда ей хочется чуточку больше…

- Я не хочу больше об этом говорить, - тихо, очень несчастно отвечает она, закутываясь в халат. – Я люблю тебя, Сэм, видит бог, я люблю тебя, но тебя я знаю всего полгода, а преподобного – несколько лет. И все эти годы он служил людям, служил своей общине, так неужели он не заслуживает преданности? Но я не хочу говорить об этом, потому что ты не готов слушать. Я другое скажу – мне страшно, Сэм. За тебя, за меня, и… Сэм, я не хотела тебе говорить, пока не буду уверена, но я, возможно, беременна. Милый, подумай вот о чем – чем закончится твой бунт, твое желание, как ты, говоришь, во всем разобраться и положить конец?

Не так это должно было быть, совсем не так. У нее задержка три недели – возможно, это ничего не значит, но раньше с ней никогда такого не было. Алексис собиралась выждать еще пару-тройку недель, для верности, потом пойти к Дональду, потом, если ы Дональд подтвердил беременность, она бы устроила красивый ужин. Постаралась бы, чтобы все было идеально. Выбрала бы момент и сообщила новость Сэму. Но ей приходится выложить эту карту на стол – иначе как еще она его может уберечь?

- Если тебе придется уйти, то и мне придется уйти вместе с тобой, и нашему ребенку тоже. И кто знает, что с нами будет, что с ним будет. Успеем ли мы найти убежище до зимы, сумеем ли мы пережить зиму? Сэм, ты действительно подвергнешь нас такому испытанию?
Ребенок заставляет мужчину остепениться – так говорила мать Алексис, и у нее нет оснований не верить этому высказыванию. Ребенок заставляет мужчину повзрослеть… Да, повзрослеть – это именно то, что, по мнению Алексис, нужно сделать Сэму. Быть благодарным за овсянку и не требовать шоколадного торта. Если она беременна – то вот оно, вот оно, ясно выраженное намерение Господа. Сэм должен остаться в Бернсвилле, чтобы позаботиться о них.

Алексис не уверена до конца в том, что выбрала нужный тон, и, что уж говорить – нужный аргумент. Сэм никогда не говорил ей, будто хочет детей, хочет от нее детей. Она пыталась осторожно узнать его мнение на этот счет, но Сэм отвечал в том духе, что сейчас не лучшее время для детей. Дескать, что же мы им оставим, в какой мир приведем. А однажды просто ответил, что не видит себя отцом. Но честное слово, он ошибается, потому что Алексис видит его отцом, отцом своего ребенка. Из Сэма выйдет чудесный отец. И когда в ванной комнате повисает эта долгая, мучительная пауза, Алексис со страхом думает, что она ошиблась. Что Сэм все равно уйдет – без нее, либо скажет ей собирать вещи, а она не этого хочет. Не этого хочет, не этого добивается. В Бернсвилле ее семья. И безопасность. И, да, если уж на то пошло, она хочет жить в безопасности и среди близких людей, на поддержку которых может рассчитывать в трудный момент. И что в этом плохого? Разве это как-то умаляет ее любовь к Сэму? Нет. Алексис уверена – нет.
Но Сэм обнимает ее. Говорит, что они останутся. С оговорками Алексис это слышит, пока она не убедится, но если да, если она беременна, они останутся. Но все же он их не бросит – ее и ребенка, и Алексис выдыхает шумно, прижимаясь к Сэму, обнимая его крепко. Просит бога послать ей этого ребенка, потому что он ей сейчас так нужен! Очень нужен!

Ей хочется спросить у Сэма счастлив ли он, хочется услышать его однозначное «да», но у Алексис все же хватает деликатности понять, что сейчас вопросы о счастье неуместны.
Ничего, она умеет довольствоваться тем, что есть. Алексис называет это смирением, не вкладывая в это понятия никакого негативного контекста. Смирение здесь, в Бернсвилле, как и в Царствии небесном, добродетель.
А еще, думает Алексис, вжимаясь в Сэма, им придется пожениться. Если она беременна, им точно придется пожениться, но об этом она его просить не будет. Кто-нибудь из мужчин Бернсвилля деликатно намекнет на это Сэму. Что этот шаг тоже должен быть сделан…

- Спасибо. Спасибо, любимый, обещаю, ты не пожалеешь.
Она все же поднимает голову, у нее щеки мокрые от слез – ну, это тоже еще один, косвенный признак беременности, отмечает Алексиси. Перепады настроения, повышенная чувствительность, слезливсть.
Ей хочется всего этого – капризничать, и чтобы Сэм выполнял ее маленькие капризы. Сетовать на то, что талия раздалась, и чтобы он ее уверял, что она по-прежнему прекрасна. Хочет почувствовать себя драгоценным сосудом для новой жизни, к которому все добры.
- Ох, я такая глупая – смущенно смеется она, вытирая щеки. – Прости… Давай я все же приготовлю нам завтрак, потом ты примешь душ и постараешься отдохнуть. А я схожу на конюшню, узнаю, как там Лаванда, и вернусь.
Ей хочется сказать, что все будет хорошо – Алексис о всей души в это верит. Хочет сказать. Что Сэму ничего и делать не придется, она все сама для них сделает. Ему нужно только чуточку постараться ничего не испортить, чуточку постараться вернуть себе доброе отношение Роберта. Преподобный очень добр, он оценит любой, даже самый крохотный шаг навстречу.

А еще ей надо подумать – а думается ей лучше всего, когда она занята повседневными делами в конюшне. Подумать о том, что будет если она, все же, не беременна.
Ей нужен этот ребенок, сильно нужен. Так сильно нужен, что она бы, наверное…
Нет – гонит от себя Алексис эту мысль – нет, конечно, нет. Ничего подобного она не сделает. Она беременна, главное, в это верить.

С абсолютной ясностью Алексис понимает две вещи: Сэм все же намерен уйти из Бернсвилля, и вторая – ей нужен этот ребенок, чтобы его удержать. Даже если его нет прямо сейчас, и ее задержка вызвана каким-то сбоем в организме, он ей нужен, этот ребенок. Иначе Сэм уйдет. Тот вариант, что она может уйти вместе с ним, Алексис даже не рассматривает. Она не может выбирать между Сэмом и Бернсвиллем. И не хочет. И не будет. Но Алексис понимает. что Сэм ждет от нее другого ответа.
Это не ложь – говорит она себе.
Или, во всяком случае, это ложь во спасение. Она же заботиться и о Сэме. Да, сейчас он готов бежать прочь из Бернсвилля. Уверен, что до зимы найдет место, где они смогут поселиться. Но он ошибается. Но даже если нет – даже если они найдут общину, готовую их принять, кем они там будут, чужаками? Людьми, которые должны доказать свою пользу для новой общины – ведь на них будут тратить бесценные ресурсы, зимой, когда нет возможности их пополнить. И ради чего все это?..
Но говорит другое. Говорит то, что хочет услышать Сэм, чтобы выгадать время.
-  Нужно время, чтобы знать точно. Две-три недели, может, месяц. И если окажется, что я не беременна, хорошо, милый, мы поговорим о этом еще раз. Мы взвесим все плюсы и минусы, посчитаем, что у нас есть, насколько хвати запасов, которые мы можем на себе унести. Может быть, удастся поговорить с теми людьми, как думаешь? Узнать откуда они, да? Только давай я попробую разузнать это, хорошо? Обещаешь, что не будешь ничего предпринимать без меня, Сэм, дорогой?
Алексис заглядывает ему в лицо, пряча ложь за заботливым взглядом, за любящей улыбкой. Но эта ложь – считает она – спасет их обоих.
- Уйдем мы, или останемся, ни к чему делать что-то, что вызовет… вопросы, да? Будем веси себя как будто ничего не произошло.
С ее точки зрения и правда ничего не произошло. Сэм повел себя опрометчиво, конечно, Роберту пришлось принять меры – дисциплина важна, порядок важен, Сэм и сам с этим раньше соглашался. Но для него это не так. Задета его гордость, должно быть. Но Алексис боится. Что дело в другом.
Когда она спросила у Роберта, отчего некоторые люди уходят из Бернсвилля, хотя тут им предлагают безопасность и спасение, он рассказал ей о трудных подростках, с которыми ему доводилось работать. Дети эти – сказал преподобный – отравлены бродяжничеством. Этого не понять, нам не понять, но один раз сбежав из дома, такой подросток делает это снова, и снова. Ему нравится быть самому по себе. Ему нравится чувство неопределенности и мнимой свободы, нравится жить одним днем. Люди, приходящие в Бернсвилль, чаще всего, тоже – не по своей воле – скитались. Кого-то это научило ценить хорошее и быть благодарным, но есть и другие – те, которым нестерпимо сидеть на одном месте. И они уходят – уходят навстречу собственной смерти, и это очень грустно.
Это очень грустно, согласна Алексис.

Она накрывает пальцы Сэма своими, целует его ладони – она его спасет. Чего бы ей этого ни стоило, даже если цена – спасение ее души. Она его так сильно любит, что Господь – она уверена – поможет им, ей поможет, не потерять его здесь, на земле, и там, на небе.
- Так – хорошо? – спрашивает она. – Я обещаю, что если я не беременна, мы уйдем, но ты обещаешь это время вести себя так будто все хорошо, Сэм? Даже если мы уйдем, нам понадобятся припасы. Оружие, теплые вещи. Не стоит настраивать против себя людей, от которых мы зависим, милый. Это неблагоразумно, а я знаю тебя как рассудительного и благоразумного человека.
Если она не беременна – они уйдут.
Что ж, все просто. Она должна быть беременной. Может она уже беременна, но надо позаботиться о том, чтобы это было наверняка.
- Пойдем в постель, - предлагает она, прижимаясь к Сэму покрепче. – Устроим себе выходной. Будем заниматься любовь, болтать, спать и снова заниматься любовью. Как будто у нас медовый месяц. Надо как следует воспользоваться тем, что в нашем распоряжении удобная кровать и теплые одеяла, кто знает, что будет через месяц…
Кто знает Может быть, Сэм и сам остынет к своей идее, а пока что нелишним будет напоминать ему о комфорте, в котором они живут. И о том, что его не будет за стенами Бернсвиля. А будет, возможно, только голод и лишения.