Это – думает Вера, глядя на плакат, нарисованный поверх рекламного плаката, установленного возле дороги (должно быть, раньше сообщавший что ближайшая закусочная и заправка в двадцати милях, добро пожаловать) – самое странное, что она видела за эти три года.
Надежда есть! – гласили крупные буквы. Идите в Бернсвилль. И схематичная карта, вполне читаемая, довольно понятная.
Ниже еще одна строчка: с нами Бог.
Генри тут же вытащил из рюкзака замусоленный карандаш, блокнот, которым он так гордится, бережет каждую страницу.
- Что ты делаешь? – спрашивает Вера.
Тот недоуменно смотрит на Моррисон.
- Перерисовываю карту!
- Тебе не кажется это странным? Вот так вывешивать приглашение, да еще карту рисовать?
Вера оглядывается на Фрэнка – он сам что думает по этому поводу? Не кажется ему подозрительным такое гостеприимство? Если у людей есть место, безопасное место, есть еда, есть оружие, чтобы себя защитить, не плакаты нужно рисовать, а укреплять подходы и следить, чтобы никто чужой близко не подошел…
- У нас все равно нет выбора, Вера, - говорит Джейк, кашляет, отворачиваясь, ему бы лечиться, но время сейчас такое, что каждый человек на счету. – Мы ничего не нашли. Надо возвращаться. А это, вот этот Бернсвилль – шанс.
- С таким гостеприимством там, наверняка, никого живого там уже не осталось, - резковато замечает Вера, но пожимает плечами.
Их шанс – с этим не поспоришь.

Они ищут место – для всех, кто остался жив. Пятьдесят восемь человек, шестеро детей, всех нужно куда-то привести, дать им хоть какой-то кров, какие-то стены, которые можно укрепить – скоро зима. По ночам воздух уже холодный, по утрам жухлые травинки покрываются белыми пушистыми щеточками инея. Он быстро тает, деньки стоят погожие, солнечные, воздух прозрачный, пахучий, но это не лучшее время для переселения, для срочного поиска нового места, нового жилья… Но выбора у них все равно нет.
Есть ферма – они с Фрэнком держат ее существование в секрете. И они, конечно, обсуждали это, и решили, что если ничего подходящего не будет найдено, то расскажут о ней. Но она просто не вместит в себя полсотни человек – это маленький дом, пусть и окруженный забором, теплицы и поля… Но все же, лучше, чем ничего.

Чтобы добраться до Бернсвилля у них уходит весь день и большая часть вечера. Они смертельно устали – Вера и не думала, что можно так устать. Так, что от каждого шага мутит, а земля, кажется, качается под ногами. А еще у них все шансы заночевать под открытым небом – а значит, дежурить несколько часов, следить, чтобы никто близко не подошел, потому что Вера не верит в этот мифический Бернсвилль, с которым бог. Потому что верить в него – все равно, что верить в марципановое королевство или страну вечного Рождества. Потому что убежище не падает на тебя именно тогда, когда ты убегаешь от волков… или от медведей, так будет точнее.
И когда Джейк указывает на укрепленные стены, на слабое свечение за ними, указывающее на то, что там есть люди, ей все равно трудно поверить…

- Ты понял, что это было? – тихо спрашивает она у Фрэнка, когда их отводят в церковь. – Зомби, укушенные, молитвы… такое чувство, что мы очень не вовремя.
В церкви темно и тихо.
Их сопровождающие располагаются у входа, один зажигает свет – мягкий, электрический, должно быть, где-то в подвале генератор, Вера жмурит целый глаз, который тут же начинает слезиться, оглядывается по сторонам, отмечая, что все тут выглядит новым и крепким – скамьи, кафедра для проповедей, крест. А особенно двери и окна, закрытые ставнями. В такой церкви можно выдержать небольшую осаду – думает Вера, и иронично добавляет – с божьей, конечно, помощью.
Джейк надсадно вздыхает, садится на скамью, сутулится – эта дорога ему далась особенно тяжело.
- Ваш лидер – Роберт Батлер? – спрашивает Генри.
Неразговорчивый, широкоплечий мужчина молча кивает, давая понять, что поддерживать беседу он не намерен.
Вера знала семейство Батлеров – а кто не знал? Грин Эппл арендовало у них землю под свое органическое земледелие. И, кажется, под теми документами, которые они подписывали в последний раз, стояло имя Роберта Батлера. Но, возможно, это всего лишь совпадение. Но даже если нет – ровно никакой дополнительной информации это им не дает.
Моррисон не слишком комфортно чувствует себя в роли просителя – а они именно просители, так что поначалу намеревается отдать ведущую роль в разговоре Генри, его дружелюбия и жизнерадостности хватит на трех ретриверов и Фрэнку, который смотрит на вещи весьма здраво. Сама же намеревается смотреть – пусть одним глазом, и слушать. Пока речь не зайдет о главном.
Может ли Бернсвилль принять полсотни людей.
И если да – то на каких условиях.

- На плакате не были указаны приемные дни, чтобы мы пришли вовремя, - так же тихо отвечает Вере Фрэнк, оглядываясь в церкви. - Надеюсь, с ними не только бог, но еще и гостеприимство, и намерение помочь ближнему...
Он не может даже припомнить, когда в последний раз был в церкви - не с туристическими целями, не осматривая средневековую часовню на юге Франции, где был однажды в отпуске, и не на маршруте по Риму, а вот так: в церкви, которая до сих пор служила пристанищем, опорой и утешением.
Здесь нет ни следов запустения, ни других отпечатков постигшего человечество несчастья - церковь достаточно просторная, способная вместить немало людей, на скамьях вдоль прохода даже лежат стопки брошюр, озаглавленных безыскусно "Гимны", Джейк отодвинул одну стопку, чтобы сесть, Генри с интересом листает самую верхнюю.
При мысли, что здесь проводятся службы, настоящие службы, с пением и всем остальным, Фрэнка постигает некоторое ощущение ирреальности: он даже оглядывается в поисках органа, но органа, кажется, нет, либо он хорошо спрятан.
Значит, Роберт Батлер.
Надеюсь, мистер Батлер, думает про себя Фрэнк, мы с вами сумеем подружиться.
Генри заметно нервничает, Джейк слишком вымотан поисками, зато Вера держится внимательно, и они с Фрэнком понимают друг друга, обменявшись парой взглядов: не похоже, что эта община переживает трудные времена. По крайней мере, в них хватает надежды и оптимизма, чтобы посещать церковь.
Также он с интересом рассматривает троих мужчин, вооруженных мужчин, которые проводили их сюда, пытаясь составить впечатление об общине в целом: несмотря на упомянутую их лидером мирность, все трое вооружены, выглядят скорее представителями частной охранной фирмы, не смотря на разную одежду. Может, из-за схожего выражения на лицах, но Фрэнк никак не может понять, кого же они ему напоминают, однако когда появляется мистер Батлер, сходство становится настолько ярким, что его уже невозможно игнорировать.
При виде Батлера все трое оживляются, будто охотничьи собаки при появлении заводчика - только что языки не вываливают от радости и сразу же расслабляются, смотрят только на него.
Так некоторые в Сент-Луисе смотрят на членов Совета и Джонатана Форда - это ни с чем не спутать, это доверие, даже веру, и готовность выполнить порученное.

Голос у Роберта мягкий, но убедительный - Фрэнк с легкостью может представить Батлера здесь, за кафедрой, читающего проповедь, и этот голос не слишком вяжется с тем, чему они все только что были свидетелями: с убийством человека.
Укушенного, все так, и с начала этой напасти, возвращающей мертвых злобными плотоядными животными, прошло достаточно времени, чтобы Фрэнк избавился от любых иллюзий на этот счет, но все же для того, чтобы выстрелить в голову кому-то, кого ты знал, кому-то, кто просит у тебя защиты и спасения, нужно быть к этому готовым.
Фрэнк не был готов - и не готов до сих пор, и знает это, а потому с особым интересом смотрит на тех, кто способен на такие вещи.
И не позволяет себе забыть об этом, убаюканный мягкими фразами лидера Бернсвилля.
Первый вопрос настолько неожиданен, что Фрэнк не прячет удивления - он ожидал чего угодно, но не этого.
Но это очевидно не риторический вопрос - Роберт ждет ответов.
- Да, я да, - рокочет Генри, расстегивая куртку и вытаскивая из запазухи крестик на толстой цепочке.
Джейк свозь кашель отрицательно мотает головой.
- Я агностик, - в свою очередь признает Фрэнк. - Очевидно, что мир куда сложнее, раз так отрицаемые нами прежде зомби все же оказались реальностью, а не выдумкой сценаристов.

Роберт вежливо улыбается на попытку мужчины, того, с пронзительным взглядом, пошутить: действительно, зомби и Господь, такое забавное сравнение, подтвержденное существование одних вполне может указывать на возможность существования другого.
Экуменистка, впрочем, притягивает его внимание даже сильнее; верующий и атеист и вполовину не так интересны, как двое других.
Экуменистка и агностик, повторяет он про себя, позволяя себе невинное развлечение: попытку угадать, кем эти двое были до Апокалипсиса, обещанного Книгой.
Мужчина мог бы быть университетским профессором, причем старой закалки: Роберт с легкостью представляет его себе в твидовом пиджаке, суконных брюках, никаких джинсов и свитеров. Жилетки, впрочем, тоже нет, слишком вычурно. Женщина могла бы быть журналисткой, она хорошо подбирает слова и даже когда молчит, не теряется.
Роберт не думает, что его догадки истинны, но подозревает, что недалеко ушел от того, как реально обстояли дела, и это тоже в каком-то смысле забавно: для представителей интеллигенции, богемы творческий профессий Апокалипсис оказался непереживаем, все эти люди погибли в первые месяцы, не умея построить укрытия, безопасные места, позаботиться о себе. Выжили, как правило, другие: фермеры, умеющие возделывать землю, охотники - или те, кто умел силой отнять ресурсы.
Себя Роберт с толикой кокетливого самоуничижения относит к тем, кто должен был погибнуть, но у него был Бернсвилль, Господь даровал ему спасение на этой земле обетованной, среди людей, которые умели и строить, и ухаживать за скотом, и выращивать пшеницу и кукурузу, и тем сохранил Роберта, сохранил для миссии, и Роберт следует каждому проявлению божественной воли.

Один из чужаков глухо, надсадно кашляет, так, будто вот-вот выкашляет легкие, и они, трепещущие и окровавленные, лягут на светлых досках пола. Роберт, впрочем, не слишком испуган, хотя замечает, как парочка у дверей обменивается смущенными взглядами: слишком еще живо в памяти воспоминание об эпидемии, ставшей началом конца, но разве может Роберт умереть от болезни, если Господь его выбрал?
Ему ни о чем не говорит название больницы, которое упоминает Вера Моррисон - как и ее имя: скажи она, что работала в "Грин Эппл", Роберт, без сомнения, вспомнил бы эту сеть эко-продуктов, приносящую его семье регулярный доход от аренды земли, причем не облагаемый налогом благодаря статусу "Грин Эппла", но с тех пор прошло долгое время, и своей землей Роберт зовет Бернсвилль, а не активы фонда Батлеров.
Вера упоминает, что они были бы рады соседству, но Роберт пока не препятствует ей думать так: ему куда больше нравится, когда люди принимают решение остаться в Бернсвилле самостоятельно, а не под угрозой смерти, хотя иногда приходится и пригрозить неразумным.

- На эту ночь, и на следующую, - заверяет он Веру, и лица ее спутников - атеиста и верующего - озаряются облегчением, таким искренним облегчением, как будто они и в самом деле обрели спасение. - Я велю принести сюда постели и ужин, вы голодны?
Ворчание в животе Генри Смолла раздается как далекая канонада, Роберт одобрительно кивает:
- Я так и думал, вы упомянули долгий путь... Хорошо, мы недавно ужинали, в столовой еще не успели убрать все на ночь.
Тот, Джейк Филч, все кашляет, Роберт продолжает:
- Это временная мера. Карантин. Уверен, вы понимаете, что я не могу рисковать здоровьем членов общины. Эту ночь вы проведете здесь, в церкви.
Он поворачивается к дверям.
- Карл, отправляйся на кухню, мы должны накормить гостей общины. Энгус, займись тем, чтобы устроить людей на ночь: спальники, подушки, раскладные походный койки, кажется, все это есть, можешь уточнить у Тони.
И Карл, и Энгус не задерживаются дольше, чем для кивков: хорошие, исполнительные и трудолюбивые люди, соль земли, как почти и все здесь, в Бернсвилле.
Не знающие слова "экуменизм" и наверняка не отличающие агностика от атеиста.
Все с той же легкой улыбкой Роберт поворачивается обратно, смотрит на кашляющего Джейка Филча:
- От горячего чая станет легче, а волшебный травяной взвар миссис МакКарены быстро вылечит любую простуду... Вы врачи? Вы сказали, что вы из больницы. И сказали, что ситуация не слишком благоприятствует. Ваша община пала? Вспышка болезни? Мертвые?
Роберт не против светских бесед за чашкой чая, однако выходка Ноя Уилсона разгневала бы даже святого: теперь Роберт хочет как можно быстрее выяснить, кто пожаловал к вратам нового Эдема.

Подпись автора

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром

Вежливость - то немногое, что им осталось на осколках цивилизации, и здесь, в Бернсвилле, вежливость тоже в цене, только вот Фрэнк никак не может выкинуть из головы то, чему они стали свидетелями там, у большого амбара, если он верно понял, что это за постройка.
Тела, кровь, притихшая толпа, будто взятая в кольцо крепкими молодыми мужчинами, ловящими каждое слово мистера Батлера, преподобного Роберта.
Совсем иначе, нежели в Бернсвилле, и, что уж, куда больше напоминает Фрэнку последние недели Пятого.
Что это за форма правления, развлекает он себя предположениями - теократическая монархия? По крайней мере, держится и ведет себя преподобный Роберт именно как монарх: полностью уверенный в том, что любое его решение найдет поддержку и согласие.
Фрэнк прибавляет свой благодарный кивок к озвученной благодарности Веры - они не обсуждали тактику переговоров, как будто суеверно боялись спугнуть возможную удачу в виде убежища для жителей Сент-Луиса, и теперь он намерен сориентироваться по ситуации, но интерес Батлера пока не выходит за рамки нормальной реакции, разве что вопрос о вере в Бога выбивается из этих расспросов.
Впрочем, как и Веру, его тоже радует возможность отдыха среди людей, которые настроены к ним дружелюбно... по крайней мере, на первый взгляд.
Да, их разоружили - но Фрэнк не слишком полагается на оружие при контакте с живыми: никто из их группы не является профессиональным военным, а будь так - они, возможно, не искали бы спасения, от враждебной группировки.
Мирные люди, вспоминаются Фрэнку слова преподобного Роберта - так он назвал Бернсвилль,однако для мирной общины Бернсвилль слишком преуспевающ, учитывая, что их легко найти по ими же оставленной карте.
Что это - везение или тонкий расчет, и слова Батлера не стоит принимать на слепую веру?

В любом случае, Фрэнк больше склонен к скептицизму, поэтому больше наблюдает за реакцией преподобного Роберта прежде, чем и сам вступает в разговор, предоставив Генри и Джейку живописать злоключения Сент-Луиса, а Вере исподволь расписывать обитателей больницы самыми положительными красками: миролюбивые, трудолюбивые, гуманные, ратующие за объединение против мертвецов и других напастей...
Надежда и цивилизованность - а точнее, надежда на цивилизованность, в конечном итоге и погубила Сент-Луис, не выстояв против чужой агрессии, и Фрэнку даже интересно, сталкивался ли Бернсвилль с чем-то подобным тому, с чем столкнулся Сент-Луис, с ситуацией, когда мертвые представляют куда меньшую опасность, нежели живые.

- Но нас не оставили, - заканчивает он сдержанный рассказ Веры - она мастерски подбирает слова, располагая к себе собеседника, и Фрэнк пытается представить, как они смотрятся со стороны.
Вера явно прикладывает усилия, чтобы подчеркнуть, что Сент-Луис далек от отчаяния - и Фрэнк ловит подачу.
- Нескольких людей из больницы увели во время этого нападения, увели в рабство или для тяжелого труда, - пересказывает он то, что и сам знает лишь с чужих слов. - Никто из нас не знал, что с ними, не знал даже, живы ли они, но затем, в конце лета, к больнице пришли двое из той группы, искавшие спасения, сбежавшие, они-то и рассказали, что практически все уведенные до сих пор живы, живут в той группе, работают на износ, но живы... Это, наверное, и дало нам думать, что есть шанс договориться...
Не всем дало, но Бриенна Мартин сделала свой выбор, попыталась заключить перемирие - и поплатилась глазом и жизнями тех, кто отправился ее остановить.
Если перемирие и было возможно, то Медведям оно явно было не нужно.
- Теперь они знают, что Сент-Луис выстоял весной, и знают, что мы знаем, где они находятся, - Фрэнк усталой улыбкой извиняется за не слишком гладкую формулировку. - Мы считаем, они нападут снова, чтобы на этот раз уничтожить нас окончательно, причем еще до того, как снег лишит их мобильности, а потому ищем другое место, где могли бы осесть. Подальше, там, где соседи примут нас, а не захотят отобрать последнюю возможность выжить.
Он так и говорит - "мы", "нас": сейчас не время показывать любую возможную разобщенность, и Генри кивает на его слова, как кивал на слова Веры, но куда сильнее, чем реакция Генри, Фрэнка заботит реакция преподобного Роберта - предложит ли он сам помощь, или его гостеприимство ограничится двумя ночами и теплой пищей?

Роберт делает то, что велит ему бог, Антон Кирсанов – то, что велит ему Роберт. Бог ни разу не говорил с ним, но это и не нужно, достаточно того, что с ним говорит преподобный Батлер. Его место рядом с Робертом – Кирсанов так это и понимает. В этой жизни. А что там после смерти будет его не слишком-то беспокоит. Роберт говорит ему, что бог простил ему его грехи, но для Кирсанова важнее, что Рооберт считает, что бог простил ем его грехи.
Прощает.
Потому что жизнь Кирсанова - это не молитвы. Это рейды, муштра зеленых пацанов, обходы, дежурства, стрельбища. И Роберт.
Он входит в церковь – окидывает взглядом незваных гостей. Оценивает их на предмет угрозы, уже проникнувшийся к ним неприязнью, сразу же, инстинктивно. Те, кто пропустил их на территорию уже наказаны. Наказаны жестко и показательно, так, чтобы все запомнили, как поступать, сука, нельзя. Кирсанов знает, что его не любят в Бернсвилле, похер. Путь любят преподобного Батлера, Роберт всех их спас – основав общину, превратив е в процветающий городок, самодостаточный и закрытый. Эдакий новый Ковчег. Пусть любят и благодарят, а Кирсанову достаточно страха и послушания.

- Кровати, - коротко поясняет он, пропуская в церковь парней с раскладушками. – И еда.
Кровати сгружают у стены. Туда же ставят бутылки с водой, их, местной – во что Роберту в свое время обошлась скважина и разрешение на ее бурение, только Батлер и знает, но водой они обеспечены, даже если дорога к ручью будет отрезана. Ставят пару кастрюль – в одной овощи, в другой мясо. Один из пришедших дергается на запах горячей еды, теряет интерес к разговору, шумно сглатывает. Второй кашляет, надсадно, задыхаясь. Кирсанов, спросив взглядом позволения Роберта, передает тому, больному, воду. Улыбается. Отлично зная, что его улыбкой только лошадей пугать.
Но эта улыбка пропадает, когда он смотрит на двух других, на мужчину и женщину. Женщина ему особенно не нравится.
Тем, что женщина.
Тем, что говорит.
Тем, как смотрит – вроде доброжелательно, но как будто целится своим единственным глазом. Так что он не уходит – уйдет, если Роберт прикажет. Встает за его левым плечом. Дергает уголком рта, встречая настороженный взгляд одноглазой бабы. Добро пожаловать в Бернсвилль.
Кирсанов вспоминает присказку на русском – вход рубль, выход два.
Ну, или вход – доллар, выход – два.
От курса валюты смысл не меняется. Тем более, что нет уже ни рубля, ни доллара. Ни прежнего мира, а есть Бернсвилль. А Бернсвилль это Роберт. И бог. Но сначала Роберт.

- Нас пятьдесят человек, - торопливо отвечает тот мужик, что не кашляет.
На Роберта он уже смотрит с собачьей преданностью, это хорошо.
- Мужчины, женщины, пятеро детей. Нам очень, очень нужна ваша помощь, вас нам бог послал, преподобный! Будь сейчас весна, или хотя бы лето… Но скоро зима, мы не успеем… у меня беременная жена, я спать не могу – думаю о том, что с ней будет, что будет с нашим ребенком! Пожалуйста, преподобный, проявите милосердие!
На лице одноглазой бабы и мужика, который рядом с ней, ни один мускул не дрогнул. Но Кирсанов чует – а чуйка у него звериная, волчья, что эти двое не очень довольны. Надеялись, что не придётся просить?
Это не его дело – напоминает себе Кирсанов. Его дело – выполнять приказы Роберта.
Пес – так его называют те, кому тут, в Бернсвилле кое-что не по нраву. Цепной пес преподобного. Но Тони этим гордится, как. наверное, апостолы гордились, идя за Иисусом. Только он бы не отдал Роберта никому – ни римлянам, ни солдатам, ни восставшим мертвецам. Хороший пес своего хозяина не оставит.

Отредактировано Holliday Dumont (2021-11-17 17:35:41)

Ладно, может быть и к лучшему, что Генри совсем расклеился и чуть ли не умоляет преподобного Батлера о помощи. Во-первых, в его искренности никто не усомнится – такое отчаяние, такую надежду не подделать. Во-вторых, кто-то же должен. Кто-то же должен просить, просить убедительно, просить от всей души. Вера готова просить, если нужно. Она чувствует свою ответственность за Сент-Луис, за людей из их общины. Но ей плохо удается смирение. Дружелюбие, доброжелательность, искреннее участие – да. Но не кротость. Не слабость.

Фрэнк хорошо чувствует момент, еще и поэтому Вера предпочла идти на поиски безопасного места именно с ним. Достаточно посмотреть, как он утешает Генри, послушать, какие слова Фрэнк находит – все уместно. Все идеально. Ее вмешательство не требуется. Так что она смотрит на преподобного Батлера, смотри на мужчину, который пришел в церковь с раскладными кроватями и едой, а теперь стоит рядом с преподобным – не то телохранитель, не то друг. Почему-то ей кажется важным убедить его тоже. Убедить в искренности их намерений, убедить в том, что они не опасны. Что они не доставят проблем. В самом деле, не доставят. Как Фрэнк и говорит – им практически ничего не нужно. Только безопасное место.
Только новый дом.
Ну да, практически ничего.

- У нас есть запасы еды на зиму, их вполне бы хватило до следующего урожая, - вступает она. – У нас есть личные вещи, генераторы, есть бензин, хотя и не слишком много. Есть семена, необходимые инструменты. Оружие и патроны.
Мужчина, стоящий рядом с преподобным Батлером, ухмыляется. У него резкие черты лица, глубокие морщины, седина на висках, но он не стар, это другое. Вряд ли он намного старше Веры или Фрэнка, но словно прожил уже две жизни и доживает третью.
- Да, у нас есть оружие и патроны, но этого недостаточно, чтобы мы смогли отстоять Сент-Луис, и тем более недостаточно, чтобы решить эту проблему раз и навсегда. Один раз нам уже пришлось восстанавливать все, буквально, из пепла. Мы боролись, преподобный Батлер. Мы тяжко трудились, но мы из тех, кто считает труд добродетелью.
Кстати или не кстати, она вспоминает кальвинистскую риторику – но Вера верит в импровизацию. И в подготовку, и в импровизацию.
Сложно сказать, как относится сам преподобный к ее словам, у него доброжелательный взгляд, сочувствующая улыбка, но что за ними? Все что угодно, Вера не строит иллюзий. А вот тот, другой… Тот будто замыкается в непроницаемую раковину, лицо, взгляд – равнодушны, невыразительны.
Сделает, как будет сказано – понимает Вера. Будет все, как решит преподобный Батлер. Этому человеку все равно, уйдут они или останутся, или приведут еще пятьдесят человек. Умрут, или будут живы. И он даже не скрывает этого. Ему все равно. Моррисон его понимает и даже не осуждают. Они тут гости, незваные и нежданные. Но что решит преподобный Батлер?

- Пожалуйста, преподобный, - перебивает ее Генри, решивший, видимо, что она недостаточно горячо просит.
Сползает с церковной скамьи, встает на колени, молитвенно протягивает руки к Роберту Батлеру, Вера опускает глаза. Это… это унизительно. Но это унижение Генри, она не будет принимать его на свой счет.
- Я жизнь отдам, только чтобы моя Бекки родила в таком месте, как это. Чтобы наш малыш родился в безопасном месте. Для себя мне ничего не надо. Только для Бекки!

Пятьдесят человек – это дохера, по нынешним временам, так думает Антон. Пятьдесят непроверенных людей, пятьдесят людей, которые друг другу кем-то приходятся, друзьями, родственниками. Они тут к другому привыкли. До сегодняшнего дня до Бернсвилля добредали по одному, по двое. Измученные, благодарные за надежду. За возможность оказаться в безопасности. Каждого из пришедших Антон лично допрашивал, лично наизнанку выворачивал, а тут пятьдесят. И как их контролировать? Как контролировать то, что у них в голове? На душе?
Но пока он только думает об этом, Роберт уже дает ответ, и Антон опускает глаза, удовлетворенно хмыкает – ну да. Думать – не его ума дело. С Робертом говорит бог – утверждают в общине. Роберт говорит с богом, считает Антон, который до встречи с Кейт не верил в людей, а до встречи с Робертом не верил в себя.
Но, как бы там ни было, у преподобного Роберта Батлера всегда есть правильное решение.

- Это наилучшее решение, - наклоняет Кирсанов голову, соглашаясь с Робертом. – Тут спокойно. Мы регулярно зачищаем окрестности. Если потребуется помощь, мы окажем ее, если на то будет божья воля.
Если на то будет воля Роберта Батлера, но Антону нет необходимости говорить об этом вслух. Роберт все знает – и о его безусловной преданности тоже осведомлен.
- Пустующих домов достаточно. Времени, чтобы сделать их пригодными для жилья, хватит.
А там – думает Антон – ворота закроются и начнется зима.
А там, они смогут изолировать новых людей от основной общины, от людей проверенных, преданных Роберту, а, главное, от тех, в чьих сердцах посеяны зерна сомнений увы, есть и такие… И Кирсанов бы избавлялся от сорняков нещадно, но Роберт не позволяет, а Роберту виднее.
К тому же, если думать на перспективу, кто-то из этих людей наверняка окажется полезным для Бернсвилля.

Генри рыдает – совсем потерял контроль над собой. И дело тут не только в его усталости и тревоги за беременную жену. Это надежда. Надежда – и Роберт, он умеет что-то сделать с душами людей, чтобы они открылись. Тони так же рыдал, когда, наконец, смог – на месте этой самой церкви, тогда еще не построенной. Рыдал по Кейт и детям, зная, что когда слезы закончатся, он станет другим человеком. Генри уже сейчас готов отдать свою жизнь за Роберта и Бернсвилль, только бы его нарождённому ребенку нашлось тут место. Одноглазая баба и этот мужик – вот кто по-прежнему беспокоит Антона. Они слишком хорошо держатся. Будут ли они так же хорошо держаться в колодце и в сарае для допросов – вот что он хотел бы знать. Могут ли смириться и трудиться вместе со всеми на благо общины – вот что он хотел бы знать, потому что бунтарям в Бернсвилле не место.

Больного мужика морозит – сюда бы Дональда, их дока, пусть, а этот, Генри, трясется, падает на колени уже перед распятием. Молится.
Пусть молится.
Те, кто молятся в этой церкви в одном списке у Кирсанова. Кто не молится – в другом. Он короток, но длиннее не становится. Все знают, Бернсвилль не тюрьма. Бернсвилль – земля обетованная, но и ее можно покинуть.
Роберт никого не удерживает силой. Бог никого не удерживает. Но те, кто уходит – забота Тони Кирсанова.

Что ж, возможно, это действительно наилучшее решение, у них – у выживших из Сент-Луиса – будет своя территория, пусть и непосредственно прилегающая к общине Бернсвилля. Бернсвилль тоже не окажется в накладе, считает она. Расширив жилую территорию. Но указывать на это преподобному Батлеру или этому хмурому мужчине (Кирсанов – русская фамилия? Польская? Славянские корни, это точно, и, хотя Моррисон считает себя чуждой предрассудков, все же припоминает, что русские славятся крайней неуступчивостью и агрессивностью) Вера не торопится. Это вопрос дипломатии, у них переговоры, а не спарринг на ринге.
- Вы очень добры, преподобный, спасибо. Это щедрое предложение, и я уверена, жители нашей общины так же будут за него благодарны.
На самом деле, Вера не считает, что преподобный Батлер так уж добр, но разумеется, не может его ни в чем упрекнуть. Одно дело одиночка, пришедший к воротам общины, ну семья – таких можно принять безбоязненно, они не причинят особого ущерба, особенно если следить за ними первое время. И совсем другое – пятьдесят человек. Так можно проснуться и обнаружить, что ты больше не хозяин в своем собственном доме.
Но все же она благодарит – потому что, как ей кажется, Роберт Батлер чувствителен к благодарностям. Чувствителен к восхищению, а ей изобразить и то, и другое, куда проще, чем Фрэнку. Хотя, надо отдать ему должное – держится Уиттакер безупречно. И так тонко напоминает Роберту Батлеру и Энтони Кирсанову о том, что в этом лесу хватает хищников, так вовремя и так аккуратно, что намек на то, что полсотни людей, умеющих держать в руках оружие не будут лишними, если на Бернсвилль наткнуться Медведи кажется вполне уместным.

- Это так, - кивает она. – Хотела бы я, чтобы нашими соседями был Бернсвилль, а не Уайт-Бэар. Нам ужалось узнать кое-что об этих людях, одна из наших женщин побывала там в плену и сумела бежать. Бедняга натерпелась, ее пытали… но благодаря ее героизму, ее мужеству, мы узнали о Медведях… и это многое объясняет, как нам кажется. Эта группа состоит из заключенных и тех, кто по своему желанию примкнул к ним. Это жестокие и аморальные люди, которые не ведут переговоров. Пленных они используют на самых тяжелых работах – пытки, побои норма в их общине.
Кирсанов скептически вздергивает бровь, видимо, считая, что Моррисон нарочно сгущает краски. Вера качает головой – в том, что касается Медведей, невозможно слишком сгустить краски.
- Поверьте, я не преувеличиваю. Мы все что-то потеряли, кого-то потеряли только из-за того, что группа агрессивно настроенных людей сочла, что Сент-Луис-Парк находится на их территории. На их! И я не хочу делать мрачные предсказания, но если они узнают о Бернсвилле, они так же решат, что вы находитесь на их территории…
- И что потеряли вы? - интересуется Кирсанов.
Вера чувствует, что не нравится ему и не может понять, почему – обычно она производит на незнакомцев вполне благоприятное впечатление. Но разбираться с этим некогда – возможно, когда-нибудь потом…
- Мужа, - с достоинством отвечает Моррисон. – И глаз. И почти потеряла веру в то, что на этой земле еще остались добрые, сострадательные и порядочные люди. Но, к счастью, это не так.

Лесть – но иногда и лесть можно пустить в ход. В конце концов, им тут жить – если преподобный не передумает, но Вера надеется, что такого не случится. И лучше мягко постелить – подкинуть соломы, как говориться. Тут мало будет стать добрыми соседями – такое случилось бы, встреться две общины раньше. Тут придется стать частью Бернсвилля, стать своими, и чем быстрее, тем лучше.
Вере тут не слишком уютно, не очень нравится мысль становиться частью чужой общины, принимать чужой уклад, но пока что она для себя другого пути не видит – не уходить же ей жить на ферму, в одиночестве. Возможно, все сложится удачно и к ним правда будут добры. Возможно, они найдут здесь свой новый дом – дай-то бог, пусть даже Вера в бога не верит. Зато Генри молится о слезами на глазах – за них всех.

Отредактировано Vera Morrison (2021-12-22 17:46:57)

Перспектива сытного ужина и сна в безопасности действует даже на одноглазую суку, Антону доставляет удовольствие видеть, как смягчается ее лицо, как она не хочет – но бросает быстрый взгляд в сторону кастрюль с овощами и мясом. Она, значит, слишком гордая, чтобы просить – по-настоящему просить преподобного, как просит его этот парень, у которого беременная жена. Но Кирсанов готов на что угодно поспорить – гордость не помешает есть еду Бернсвилля и спать под защитой Бернсвилля.

Они выходят – Тони кивает своим парням, которые приняли дежурство у дверей церкви. Те, как следует заведенные Кирсановым, заведенные наказанием за то, что эта четверка из Сент-Луиса оказалась на территории Бернсвилля, вместо того чтобы стоять у ворот и ждать решения преподобного, прекрасно понимают, для чего они здесь. Охранять Бернсвилль от чужаков. Роберт не оставил бы их ночевать под стенами, но Кирсанов позаботился бы о том, чтобы пришельцы оценили его доброту по достоинству... Внезапное появление на арене дало им некую фору, но, в целом, Кирсанов не тревожится насчет этого. Роберт смирял и не такие души.
- Лучше, чтобы мы отнеслись к этому как к реальности, - отвечает он, низко наклоняя голову, как собака, готовая кинуться на невидимого врага. – Уиттакер мне не нравится, скользкий тип, и одноглазая баба тоже, а вот этот парнишка, Генри, он мягкая глина, да? Не похоже, чтобы он что-то скрывал или врал. Можно поговорить с ним, ну и с другими, кто там придет.
Роберт обещал этим людям убежище, пусть даже им самим придется его себе построить. Но, как он справедливо заметил, времени хватит. А Кирсанов и его парни регулярно зачищают прилегающие территории от мертвецов, так что эта задача вполне выполнима. Его больше тревожит такое количество чужаков.
И Роберта тоже – более того, Роберт, как видно считает, что они и так превысили лимит по спасению выживших, и Кирсанов с этим согласен, горячо приветствует это решение. Он с самого начала был против указателей, считая, что чужаки им тут не нужны.

- Все сделаю. Утром займемся ближайшими, потом пройдемся по окрестностям. Дня за три-четыре управимся. Разреши, Роберт, еще людей набрать, для дежурства на стенах и в рейды. В теплицах весной найдется кому работать, и в свинарнике тоже.
Новеньким – вот кому. Ни одного из них Тони на стены не пустит и оружие в руки не даст, если только Роберт решит иначе...
Хлопотным выдался вечер и уснуть этой ночью Кирсанову тоже не удастся, но он не жалуется. Кофе и сигареты из скудного неприкосновенного запаса помогут быть на ногах столько, сколько нужно для Бернсвилля, для Роберта, и когда преподобный захочет поговорить с провинившимися, он будет рядом. На случай, если слова преподобного Батлера не найдут путь к заблудшим душам.  Но это вряд ли – лениво думает Тони. Даже тот старик, Ной, прекрасно понимает, что Бернсвилль для него и его внучки, единственный шанс на выживание, иначе бы давно собрал рюкзак и свалил, вместе со своей девкой. Но нет же. Старая крыса предпочел мутить воду.
Жаль, что он не сдох на арене. Но, с другой стороны, теперь ему все должно быть понятно. Либо он становится образцовым членом общины, либо... Либо на кладбище прибавится могил.