— Холлидей Дюмон. Дю-мон.
Холли старательно проговаривает свое имя, пока администратор ищет его в допотопном компьютере.
— Я звонила вам вчера вечером и забронировала номер.
Администратор — женщина средних лет, обрюзгшая, какая-то неопрятная, как все в этой гостинице, кривит губы, но ищет информацию, время от времени сверяясь с водительским удостоверением мисс Дюмон.
— Опустите, пожалуйста, маску, я должна свериться с фотографией.
Хилли маску опускает. Успешно давит в себе желание отчитать эту дамочку за то, что ее собственная маска болтается на шее. Администратор таращится на свежий шрам, так что Холли быстро возвращает маску на место.
— Так что с номером, мэм?
Она в пути шесть часов — уступка ее боязни летать. Шесть часов, и, честное слово, все, о чем она мечтает, это кровать. Любая. Кровать и возможность выспаться перед завтрашней встречей. Не хочется думать о том, что это чудовище, гудящий компьютер, сожрало ее бронь. Или тот, кто дежурил вчера, забыл ввести информацию. Или случилась еще какая-нибудь досадная мелочь из сотни досадных мелочей, которым Холлидей Дюмон старается противостоять изо дня в день.
— Есть! — победно провозглашает администратор. — Холлидей Дюмон, десятый номер. Вот ваши ключи, мисс. Хотите открытку?
Рядом, на стойке, пылятся туристические открытки с видами Портиджа.
— Нет, благодарю вас.
Разочарованная дамочка даже не предлагает помочь Дюмон с багажом, хотя это и не нужно, при ней сумка с ноутбуком и еще одна, с минимумом необходимых вещей.

К ключу от номера — старому, металлическому — прикреплен пластиковый номерок с цифрой. Пока Холли поднимается по лестнице, пока ищет номер, он нагревается от ее ладони, становится неприятно-горячим. Так что первым делом, войдя в номер и положив сумки на кровать, она протирает все поверхности в комнате дезинфицирующими салфетками. Дверные ручки столешницу — к мини-бару она приближаться не собирается. Потом застилает кровать одноразовой простыней и пледом, который возит с собой. От одной мысли, что ей придется лечь на простыни, в чистоте которых она неуверенна, миз Дюмон чувствует что-то вроде легкой панической атаки.
К тому же пандемия является отличным оправданием ее повышенной требовательности к чистоте. Теперь это не бросается в глаза и не вызывает сочувствующих улыбок. Что же, во всем есть свои плюсы, и важно уметь их находить, не так ли?

Перед тем, как лечь спать, она проверяет почту, оставляя непрочитанные те, что не касаются работы. Потом она найдет в себе силы ответить на каждое из них, поблагодарить за соболезнования, потом, но не сейчас. Сейчас она просто не сможет снова и снова читать о том, что ее отец был таким чудесным человеком — был, вот то самое слово, которое раз за разом падает на Холли как камень и каждый раз попадает по больному. Был. Но умер. Как и многие другие, ее трагедия всего лишь капля в море. Но это ее капля, и если прямо сейчас она не готова — значит, еще не время. Будучи психотерапевтом, Холлидей Дюмон считает, что в состоянии помочь себе сама. Во всяком случае, дать себе дельный совет она точно может.
Вот, например, один: выпить таблетку снотворного, чтобы не ворочаться до утра на незнакомой кровати, но Холли его игнорирует. Не хочет проснуться утром с тяжелой головой.
И еще один — не заходить на страничку Марка в фейсбуке.
Его она тоже игнорирует. Заходит, смотрит на его фотографию — но, хотя бы, ничего ему не пишет. Уже прогресс. На прошлой неделе она отправила ему с десяток сообщений, а он не позвонил ей, даже когда она написала ему о смерти отца. Это же разрыв, так? Это следует воспринимать, как разрыв, но Холли пока не готова, убеждает себя, что это всего лишь ссора. Все ссорятся. Их отношения никогда не были безоблачным, но это не мешало им обручиться полгода назад, и формально помолвка еще не расторгнута.
Есть только один способ не думать о ссоре с Марком — думать о работе, хотя, именно из-за ее работы они и поссорились. Так что Дюмон открывает ноутбук.
Работа — прежде всего. Отец бы одобрил.

Первую чашку кофе она выпивает в баре гостиницы, вторую порцию в бумажном стакане покупает по дороге, это уже тянет на зависимость, но зато помогает взбодриться, и, в целом, когда Холли смотрит на себя в зеркало, чтобы подкрасить губы, отмечает, что выглядит она удовлетворительно. Особенно если не смотреть на свежий шрам на щеке, но ее уверили, что как только он заживет, можно будет сделать пластику — и следов не останется. Марк взбесился, когда увидел свежий порез — за ее приключениями, как он выразился, он наблюдал, смотря новостной канал. Еще бы — пациент чикагского центра психического здоровья, Джерри Кейтель, обвиняющийся в убийстве жены, бежал, взяв в заложники доктора Дюмон, штатного психотерапевта...
— Ну, теперь, я надеюсь, ты найдешь нормальную работу, — бросил он ей, и это не те слова, которые Холли рассчитывала услышать от своего жениха, после того, как пережила несколько самых ужасных часов в своей жизни.

Исправительное учреждение Коламбия встретило ее неприветливо, но Холлидей на другое и не рассчитывала. Обычно у тюремного начальства срабатывало что-то вроде ревности — каждый,кто попал в их ведомство, становился частью системы, а доктор Дюмон представляла иную систему и «что, док, вы хотите чтобы этот убийца прохлаждался в больничке и щипал за задницы медсестер?».
Так что Дюмон привыкла к проволочкам, привыкла к дотошной проверки пропуска, личному досмотру, привыкла ко взглядам, которыми ее ощупывали. Охранники в тюрьмах особый контингент. Если леди не хочет, чтобы на нее смотрели, то леди не должна заявляться в такие места.
— Значит, мэм, хотите забрать у нас парня? — хмыкает один. — А как по мне, так ему тут самое место.
Холли вежливо улыбается под маской, идет за ним по бетонному коридору, радуясь, что маска слегка заглушает этот особый тюремный запах, который удивительно быстро въедается в одежду и волосы. А оказавшись в помещении для переговоров, первым делом протирает салфеткой стол и железный стул, прикрученный к полу. Камера под потолком издевательски подмигивает красным огоньком, и, да, Холлидей может себе представить, как сейчас веселятся те, кто следит за мониторами.
Она устраивается как может, положив перед собой блокнот, ручку и папку с распечатками, и, когда дверь открывается и двое охранников вводят заключенного, дружелюбно ему кивает.
— Добрый день, мистер Кейтель. Надеюсь, вы не возражаете продолжить наш разговор.

Нужно иметь смелость встретиться со своими страхами лицом к лицу — вот она и встречается. Это не так сложно, как она думала. Нет, правда, Холлидей считала, что это будет труднее. Но, по правде сказать, ей куда сложнее было сесть за руль после той аварии, нежели встретиться с Джерри Кейтелем. Может быть, потому что сейчас, когда время прошло, когда у нее была возможность все обдумать, проанализировать, он уверена — по-настоящему он не хотел причинить ей вред. Она так и сказала в интервью по телефону, и, в общем-то, Алекса Леви, ведущая утреннего шоу на Си Эн Эн охотно подхватила эту версию, выставив Джерри Кейтеля не маньяком, а эдаким запутавшимся человеком, которому нужна помощь. Что, по мнению Холли Дюмон, было близко к истине. Однако одна желтая газетенка пошла в своих домыслах дальше и намекнула на существование между ними романтической связи, и Холли всерьез раздумывала не подать ли на нее в суд. Может быть, это было последней каплей для Марка. А может быть ее намерение и дальше работать с Джерри Кейтелем, потому что ему нужна помощь.

— Это тебе нужна помощь, это ты сумасшедшая, Холлидей.

Холли себя сумасшедшей не считает. Возможно, у нее есть проблемы, но у кого их сейчас нет? Все ее знакомые на антидепрессантах, несколько пережили серьезный нервный срыв из-за ограничений, наложенных пандемией, из-за мрачных новостей, которые лились на них с экранов телевизоров днем и ночью. У всех был только один вопрос — когда появится вакцина, даже ее пациенты хотели говорить о вакцине, а не о своих трудностях. Но не Джерри Кейтель, нет. Тот вообще не хотел с ней говорить — и сейчас не хочет, но у Холлидей Дюмон большой запас терпения. Огромный.

К тому же, считает она, если кто и способен помочь этому человеку — то только она. Другому психотерапевту понадобится начинать все сначала, устанавливать связь с пациентом. А кроме того, те два дня, что им пришлось провести вместе… Нельзя отрицать, что это тоже существенно. Не то чтобы Холли приветствовала подобный опыт, но если все так сложилось — глупо этим не воспользоваться.
Она невольно трогает лицо через маску — с правой стороны, где шрам. Могло быть хуже. Порез, несколько сильных ушибов, даже без сотрясения обошлось. Парамедики все пытались уверить Холли что она в шоке — но, честно говоря, она была куда в большем шоке, когда после работы вернулась в свою квартиру и обнаружила, что Марка нет и вещей его нет и на столе записка, извещающая ее, что ему нужна пауза, чтобы все обдумать.
— Марк всегда хотел быть в центре внимания, — сказал ей отец, когда они разговаривали по телефону. — Не может смириться с тем, что сейчас он всего лишь жених той самой Холлидей Дюмон. Хочешь, я приеду, милая?

Она отказалась — пожилому человеку с больным сердцем не следовало лишний раз выходить из дома, и потом очень об этом пожалела. По крайней мере, они бы провели несколько дней вместе. Когда она думала, что Джерри ее, все же, убьет — были и такие мысли — она вспоминала именно об отце, не о Марке, и, может, это знак? Может, ее подсознание так говорило о том, что Марк ненадежен?
Холли убирает под стол руку с кольцом — изумруд и четыре маленьких бриллианта. Об этом она подумает потом, когда вернется в Чикаго. Всему свое время, сейчас время Джерри Кейтеля, а не Марка Лурье.

— Боюсь, что нет, — вежливо отвечает она на гипотетический вопрос Джерри Кейтеля. — То есть, конечно, свалю, как только истечет время нашей с вами встречи, но приеду снова на следующей неделе. Вам так неприятно меня видеть, Джерри? Кстати, как вы себя чувствуете? Вам оказали необходимую медицинскую помощь?
Когда она видела Джерри в последний раз, у него лицо было в крови из-за разбитого стекла, и его прижимали к земле так, будто хотели там и закопать. Прямо на обочине шоссе, где они устроили безумную гонку, из которой Холли не думала выбраться живой. Ее саму оттаскивали в сторону, что-то спрашивали, укутывали в термоодеяло, светили в глаза фонариком — а она все пыталась понять что там с Джерри Кейтелем, потому что, если честно, боялась что у кого-нибудь не выдержат нервы. Что его просто пристрелят и спишут все на сопротивление.

— Джерри, вы все усложнили, думаю, адвокат вам это сказал. Намного усложнили. Но согласитесь, то, что случилось, говорит о том, что вам нужна помощь. Когда речь заходит об определенных моментах вашей жизни, вы не способны мыслить и поступать рационально, вы вредите себе. Я все еще хочу вам помочь, в этом смысле ничего не изменилось. Я по-прежнему ваш друг.
Все могло быть иначе — считает Дюмон — если бы не измена жены. Такое и здоровых людей заставляло браться за топор в состоянии аффекта, а Джерри Кейтель не здоров. ПТСР — это не шутки. Она специалист в этом вопросе, пишет научную работу, и поэтому обратила внимание на мистера Кейтеля еще в Чикаго, он был идеальным объектом для исследования. И сейчас таковым остается. Но это не значит, что Холлидей не хочет ему помочь. Разумеется, хочет. И то, что мистер Кейтель не желает этой помощи, отказывается от нее, только убеждает доктора Дюмон в том, что помощь ему крайне необходима.

Простых пациентов не бывает. Это где-то в особом раю для мозгоправов — как таких специалистов называют такие ребята вроде Джерри — есть пациенты, которые приходят сразу и говорят: док, у меня проблемы. Помогите мне, док, пока я не убил кого-нибудь. В реальной жизни все не так.
Да что ты знаешь о жизни, док — сказал ей Джерри, когда она попыталась с ним поговорить, объяснить ему, что, похитив ее, он сам усложняет себе жизнь.
Да что ты знаешь о жизни, док.
И заклеил ей рот липкой лентой. Так, со связанными руками и заклеенным ртом она провела ночь в машине, чтобы на рассвете снова сесть за руль.
Не самое приятное воспоминание. Пожалуй, самое неприятное — чувство беспомощности, чувство страха, чувство протеста. Она пыталась держать эмоции под контролем, но паника захлестывала — она не должна этого стыдиться, но ей все равно стыдно за тот липкий, унизительный ужас, который ее душил всю ночь рядом со спящим Джерри.
И когда он говорит про тачку, она вспоминает даже не про аварию — а про ту ночь под мостом, чувствует эхо той паники, чувствует, как ей становится трудно дышать, тянет вниз маску.

В легкие тут же врывается запах пыли, антисептика, и, как ей кажется, тот самый, кисловато-отвратительный запах тюрьмы, который она так ненавидит, и Холли, сделав пару глубоких вдохов, возвращает маску на место.
— В этих масках невозможно дышать... Да, автомобиль восстановлению не подлежит, но зато мы оба остались живы, так что, в итоге, все закончилось хорошо. И, да, она была застрахована... Вы сейчас сказали о мастерской, но вы не думали, что после прохождения курса терапии вы сможете претендовать на некоторое смягчение условий содержания? Не думали, я права? Ну так подумайте. Нет необходимости наказывать себя за то, что с вами случилось. Вы уже наказаны. Разумнее помочь себе. Позволить мне помочь вам.
Холли считает, что дело в этом.
В том, что Джерри Кейтель таким образом наказывает себя за убийство жены.

В доме сохранились его письма к жене, адвокат собирался использовать их, чтобы доказать — убийство произошло на почве ревности, клиент никогда не проявлял насилия по отношению к жене и дочери, наоборот, очень их любил. Холлидей с ними тоже ознакомилась, чтобы составить себе более полную картину, и что сказать — действительно, очень любил. И именно тот факт, что настолько любящий человек оказался способным на убийство, делало Джерри Кейтеля идеально подходящим для ее исследования. Но очень несговорчивым объектом.
Приятельница Холли, Клэр, советовала отступиться — но Клэр семейный психолог, она просто не понимает, насколько Холлидей серьезно относится к своим пациентам. К ней приходят успешные, состоявшиеся мужчины с кризисом среднего возраста, жалующиеся на то, что жена, конечно, прекрасный человек, но былой страсти уже нет. Но до убийство дело все же не доходит.
А если она выйдет замуж за Марка — думает Холли, и эта мысль ее раздражает, настолько она неуместна здесь и сейчас — им тоже в итоге понадобится семейный психолог? Раз в год, для профилактики? Или чаще?
И почему — если? Помолвка не расторгнута, они просто взяли паузу.
Нужно задавать себе другой вопрос, хочет ли она выйти замуж за Марка?

— Вы напрасно иронизируете, Джерри, хотя я рада тому, что вы способны на иронию. Вы действительно можете считать меня своим другом. Другом, который способен оказать вам реальную помощь. После курса терапии вы сможете здраво взглянуть на свои поступки и реакции, оценить их с иной позиции. Вы никогда не убили бы свою жену, будь вы здоровы. Вы никогда не сбежали бы из Центра, будь вы здоровы, да еще захватив заложника. Возможно, в тюрьме гораздо меньше способов испортить себе жизнь, но в вашем случае я не удивлюсь, если вы их найдете, и все закончится тем, что вы получите освобождение  лет через двадцать — двадцать пять. Не хотите подумать о себе — подумайте о Саре. У вас все еще есть дочь.
Холли оставляет мягкий, уговаривающий тон — пора попробовать другое. Дело не в том, что у нее закончилось терпение — оправдывается она перед собой — и не в том, что такое близкое общение с Джерри Кейтелем определенно нарушает ее душевное равновесие, хотя она не винит его в своем похищении. Не винит и при каждом удобном случае заявляла, что он не проявлял к ней жестокости. Нет, никаких издевательств, нет, никаких побоев и сексуального насилия. Последнее, как с отвращением поняла Холли, особенно расстроило некоторых журналистов. Новости про пандемию всем надоели, она стала частью их жизни, ненавистным фактом, а вот немного горячего подогрело бы интерес зрителей и читателей и подняло рейтинги.

— Вы горячо защищаете своего пациента, — уколола ее Алекса Леви. — Это очень великодушно с вашей стороны.
— Это мой профессиональный долг, — сухо ответила Холлидей Дюмон.
На большом экране в это время демонстрировали кадры с видеокамер — как Джерри Кейтель тащит ее, прикрываясь как живым щитом, а потом их крупные фотографии. Сержант Кейтель в военной форме с наградами и фотография из ее личного архива, не самая удачная, на ней Холлидей похожа на куклу — улыбка, ямочки на щеках.
Дюмон понимала, для чего это. Понимала, но ничего сделать не могла.
Холли демонстративно открывает блокнот.
— В прошлую нашу беседу вы сказали, что собирались пойти в армию на пару лет, а потом планировал вернуться и поступить в колледж. Почему же остались на десять лет? Если бы не случившееся несчастье, вы бы вернулись на службу? Или же остались с семьей, начали новую жизнь?

Убил бы — повторяет Джерри. Убил бы за банку колы.
В маске трудно работать, трудно работать с человеком, который в маске, потому что ей нужны эмоции, любые эмоции, она с ними работает. Это ее инструменты. Нет хороших или плохих инструментов — и для доктора Дюмон нет хороших или плохих эмоций, если речь идет о ее пациентах. И то, что Джерри огрызается, рычит на нее, пытается запугать этим своим «убил бы» — это хорошо. Гораздо лучше, чем молчание и равнодушие.
Да, он убил свою жену. Убивал в Сирии, Йемене, убивал там, куда его посылало правительство США. Но не за банку колы.
И когда у нее прошел первый шок от похищения, первая паника, она постоянно себе это твердила — он ее не хотел убивать. Другое дело, что заложники часто гибнут, такова статистика — и она собой чуть эту статистику не пополнила.
От шрама она, конечно, избавится, но все равно будет о нем помнить, и о тех секундах, когда их вертело в хонде, когда стекло разбилось, брызнув внутрь осколками. Джерри заметил шрам — она сразу по его взгляду поняла, что он заметил шрам — еще и поэтому подняла маску. Это, конечно, не конец света, но неприятно, и она все думала, пока хирург обрабатывал и зашивал ей лицо, успеет ли она его свести до свадьбы, невеста должна быть идеальна. Предполагалось, что они поженятся, как только закончится пандемия. Но теперь Марку нужна пауза. Именно тогда, когда ей больше всего нужна была его поддержка, его любовь, забота — ему понадобилась пауза. Доктор Дюмон не может игнорировать этот тревожный звоночек. И хотела бы — но не может.

Все же нельзя работать, когда у тебя голова занята личными проблемами, но Дюмон просто не в состоянии бросить работу и подождать, когда ее жизнь снова потечет в привычном русле. Тихом, знакомом, без опасных порогов, резких поворотов и омутов. А такой она и была до того дня, как Джерри Кейтель вышел из клинического центра, держа ее за горло. Даже ее недопонимания с Марком были чем-то привычным, она почти не реагировала на его дурное настроение, уходила от ссор. А потом — как будто камень с горы столкнули — совершенно лишнее внимание к ее персоне, уход Марка, смерть отца. Она не чувствует себя прежней, она не чувствует себя в порядке — и вот свидетельство тому, когда Джерри наклоняется, цепочка звенит, она невольно, рефлекторно вздрагивает, едва удерживается, чтобы не отпрянуть в сторону.
Хорошо что удерживается, потому что после этого ей осталось бы только встать и уйти — Джерри Кейтель не должен даже допускать мысли, что ее можно напугать. Что она его боится. Она и не боится — просто у нее после всего случившегося нервы не в порядке, но это нормально. Было бы ненормально, если бы она ничего не чувствовала. Было бы ненормально, если бы она лежала в постели и рыдала день и ночь. А так — ее поведение, ее реакции укладываются в ту самую «золотую середину» которая так  мила сердцу клинического психолога Холлидей Дюмон. Нормы, как таковой, нет — но есть золотая середина, которой нужно держаться, благослови ее бог.

— Мне нравится моя работа, — подтверждает она.
Некоторым пациентам важен диалог, они с Джерри опять играют в игру «ты мне, я тебе», и у нее наготове много вот таких вот безобидных личных фактов. Мне нравится моя работа, я всегда хотела помогать людям, я люблю красный цвет.
Но носит она белый, бежевый, темно-синий, позволяя себе иногда, в виде исключения, фиолетовый. Но иногда она никого не хочет видеть, хочет забыть все то, что знает о людях. И как-то раз почти пообещала Марку бросить работу после свадьбы. Сказала, что подумает об этом.

— Мне нравится моя работа, и нет ничего плохого в том, что вам нравилась ваша работа. Но десять лет, Джерри, это не просто работа. Это уже жизнь. Вы уезжали на год, так? А сколько времени проводили дома перед следующим контрактом? Месяц, два? Что вы чувствовали в это время? Вам хотелось как можно быстрее вернуться обратно? Жизнь с семьей казалась вам чем-то ненастоящим?
Ей, на самом деле, не нужны ответы, ей нужно, чтобы Джерри Кейтель задумался над ответами. Это как ступеньки лестницы, которая должна привести его к двери с табличкой «доктор Дюмон, прием с десяти до пяти». И он сам должен захотеть постучаться в эту дверь. Сам должен захотеть получить ее помощь.
На ее запястье часы — это удобно, телефон и ноутбук ей пришлось отдать, и хотя у Холли не было особых причин рассчитывать, что эта встреча станет поворотной, принесет, наконец, долгожданные результаты, она, наверное, рассчитывала. И сейчас чувствует недовольство собой — часы красноречиво напоминают, что половина отпущенного им времени уже истекла, а она даже не заручилась согласием Джерри на ее повторный визит.
Рассчитывала, потому что кроме их встреч в медицинском центре, которые нельзя назвать результативными, у них были те два дня. Она не хочет проводить слишком грубые параллели, но между жертвой и агрессором часто возникает своеобразная связь, и с этим тоже можно было бы поработать.
Но время скоро закончится, и по правилам (Холли всегда соблюдает правила), она должна еще кое-что ему сказать.
— Я должна вас проинформировать, Джерри, что у вас есть право отказаться от моих визитов. Это не значит, что к вам не будет ездить социальный психолог — это часть вашей адаптационной программы, но я не буду. Так что если дело именно в этом — в личной неприязни ко мне, то это решаемо. Не скрою, я хочу работать с вами, но это желание должно быть обоюдным.

Дюмон смотрит на кольцо «за десять кусков», ну да, примерно столько оно и стоит, а может и дороже. Она знала, что в семье Марка есть старое кольцо с бриллиантом, которое передается из поколения в поколение и ждала его, и удивилась, получив вот это — вполне современное. Но Марк сказал, что изумруд больше ей подходит, а бриллиант это так банально и она с легкостью проглотила это объяснение. А, может быть, надо было задуматься еще тогда?
И опять она думает не о том, а, между тем, она получает то, чего так долго добивалась, реакцию Джерри, эмоции Джерри. Они, конечно, не оставляют ее равнодушной — она чувствует, как в ней тоже поднимается это негодование, этот жар, приливающий к щекам, ей тоже хочется бросит в лицо Джерри, что он ничего не понимает. Может быть, он разбирается в том, как убивать, но в том, как жить — он ничего не понимает. И это хорошо. Дюмон уже знает что это, своего рода, отзеркаливание. Она так вовлечена в работу с пациентом что начинает чувствовать то, что чувствует он. И, как правило, это хорошо, это результат, и она, разумеется, никогда не позволяет чужим эмоциям ухватить себя и утащить за собой… никогда. Но сейчас она слишком уязвима. Сейчас в ее броне брешь, и эмоции Джерри, как ядовитые змеи, тут же находят эту дыру, заползают и больно жалят.

Она тащит маску вниз — ладно, если администрация тюрьмы решит вкатать ей штраф за несоблюдение мер безопасности, она это как-нибудь переживет.
— У меня была семья. У меня был жених — он ушел шесть недель назад, сказал, что ему нужно все обдумать. У меня был отец, который очень меня любил, самый близкий для меня человек — он умер неделю назад. Так что поверьте, Джерри, вы не единственный человек потерявший то, что дорого. Другие тоже теряют! Мы не уникальны, как бы нам ни хотелось думать иначе. Наша боль, наши ошибки, наша любовь и ненависть — все это уже было, когда-то, с кем-то. И слава богу, что так.
Ей это правда помогает. Когда, на похоронах отца, или набирая сообщение Марку она чувствовала что тонет в этом — в чувстве потери, в чувстве одиночества, в ужасе перед будущем, в котором нет ни Марка Лурье, ни Лоуренса Дюмон, она напоминала себе, что это не первая трагедия на земле. Ее отец прожил долгую, очень яркую жизнь, в которой было место и научным исследованиям, и экспедициям, но главное — всегда было место для Холли Дюмон. Ей есть что вспомнить и есть за что его поблагодарить. С Марком у них были прекрасные шесть месяцев ухаживания, идеальный Марк, идеальный роман, идеальная помолвка — проблемы начались позже. Разве этого мало?

— Сара в любом случае ваша дочь, пока вы сами не оттолкнете ее, — жестко говорит Холли. — Для нее вы отец. Она вас ждала, вам писала письма и присылала свои рисунки с подписью «любимому папочке». Вы ее любили. И не говорите мне, что разлюбили только потому, что возникло сомнение в том, кто ее отец. Вы ее отец.
Это настолько непрофессионально, что Дюмон хочется зажмурится и досчитать до десяти, а потом еще раз до десяти, но какого черта? Сара — милая темноволосая девчушка — в чем виновата? В том, что ее отец выбрал для себя другой путь и другую семью — таких же парней, как он? В том, что матери Сары это надоело, и она нашла себе кого-то еще, пока муж тащит кого-то к вертолету, готов отдать жизнь за тех, кто прикрывает его спину? Она не должна так думать и тем более не должна так говорить. Оценочным суждениям нет места на подобных встречах, но, наверное, она и правда еще не пришла в себя после всего, что с ней случилось.
Нужно взять себя в руки — и доктор Дюмон берет себя в руки. Это она умеет.

— Итак, мы пришли к тому, что ваша настоящая семья была там, Джерри, и так вы это и воспринимаете. Это хороший результат. Видите, вот так и работает терапия, мы говорим себе правду, даже если она нам не нравится. Но в итоге это помогает нам взглянуть на вещи здраво.
Холли складывает перед собой руки, подавляя желание спрятать от взгляда Джерри кольцо — как будто оно в чем-то виновато. Она вымотана, но сейчас — вот сейчас, пожалуй, можно сказать, что у этой встречи есть хоть какой-то результат.
— Нас формирует среда, в которой мы существуем. Вас, Джерри, выбросило из воды на воздух, или из огня в снег, если вы предпочитаете такое сравнение. Вы не успели адаптироваться. Эта ваша беда — но не вина.
Интересно, если она обратится за помощью к психотерапевту, что он скажет ей? Это ваша беда, но не вина, мисс Дюмон? И как? Ей станет легче?

Удивительно, что на реакцию Джерри не открывается дверь и не приходит охрана, Холли почти ждет, что услышит звук открывающейся двери и их встреча закончится вот таким вот результатом — Джерри уволокут в камеру, а ей настойчиво порекомендуют не приезжать больше. Назначить вместо себя другого психиатра. Поопытнее — читай, мужчину. Который впишется во все это — в обстановку, в серые бетонные стены, в эту безнадегу, которой пропитан тут каждый дюйм. Но нет, их не прерывают, хотя, может, лучше бы прервали, потому что Джерри, явно желая не остаться в долгу, вцепляется в Марка, в ту информацию о Марке, которую она ему сама же подкинула.
Самое неприятное — да что там, самое отвратительное, Холлидей знает, почему она это сделала. Все хотят поговорить о том, что болит.
Все.
Но как раз для этого и существуют психотерапевты. Или лучшие подруги и пара бокалов Маргариты. Так какого черта она решила показать свою болячку Джерри, почему именно ему?
Cura te ipsum.
— Да! Да, я считала его своей семьей, иначе зачем бы мне выходить за него?!

— Ума не приложу, зачем тебе выходить за Марка, — сказал ее отец, когда они встретились отметить его день рождения, семьдесят третий — если бы она знала тогда, что до семьдесят четвертого он не доживет!
— У него, конечно, влиятельная семья, но, Холли, я знаю, что такие вещи тебя не впечатляют.
Ну да, ее впечатлила не семья Марка, а то, как он сразу, с их первой встречи, стал заботиться о ней, даже в мелочах. Поэтому ей так легко было представить его в роли мужа. Поэтому она приняла его предложение. Поэтому сейчас готова была расплакаться — неужели этот год, что они провели вместе, значит для Марка меньше, чем для нее? Неужели те планы, которые они строили, значат для Марка меньше, чем для нее?

— И, да, это не моя вина. Но, хотя мне больно, я не пытаюсь наказывать себя за случившееся. А вы пытаетесь, Джерри. Послушайте меня, вы имеете полное право чувствовать то, что чувствуете. Гнев, ненависть, отчаяние, боль. Никто вас за это не осудит... И Сара поймет, когда вырастет. Когда столкнется с тем же. А вот простит она вас или не простит за смерть матери, примет или не примет — зависит от вас. Закройтесь в своей ненависти, спрячьтесь в чувстве вины, и для вас все кончено, Джерри! Так может, наберетесь смелости и признаете, что вы еще кому-то нужны?!
Ей не следует повышать голос. Это рабочая встреча, не личная, ей нужно собрать материал для суда, ей нужно уговорить Джерри согласиться на терапию, нужно чтобы он признал необходимость терапии, и, безусловно, для этого есть разные способы, но ни один из них не включает в себя вот такой вот тон. Слишком личный. Слишком эмоциональный.
Холли опускает голову и дышит, считая вдохи и выдохи.
Может быть, эта встреча и принесла определенные результаты, но ей она, похоже, дорого обойдется. Ей не следовало возвращаться к работе, или — давай, доктор Дюмон, признай это — ей не следовало возвращаться к работе с Джерри Кейтелем. Не после похищения. Но тут проблема — больше некому. Один ее коллега тяжело болен, другой взял семью и уехал куда-то, отключив телефон. Тот специалист, которого мистеру Кейтелю предоставят штат, вполне удовольствуется заверениями мистера Кейтеля в  том, что он полностью отдавал себе отчет, когда убивал жену и когда избил ее любовника, который, впоследствии, умер в реанимации. Так что это вопрос профессиональной этики...

Но сейчас Холли хочется послать к черту профессиональную этику и просто сбежать. От тяжелого взгляда Джерри Кейтеля и от его вопросов о Марке.
— Изменяла?
Такое предположение заставляет ее поднять глаза, она даже пропускает это оскорбительное «любовник», так ее шокирует то, что она услышала.
— Изменяла? Господи боже, нет, конечно! Ему... Он тяжело воспринял то, что случилось. Он всегда хотел, чтобы я занималась чем-то другим. Ему не нравилась моя работа. А после... мы поссорились. Я сказала, что не брошу работу, и он ушел. Не совсем ушел. Это просто пауза. Это нормально в отношениях — брать паузу.
Ненормально делиться с пациентом такими подробностями о своей жизни. Никогда нельзя делиться с пациентами подробностями о своей жизни, особенно вот такими вот, глубоко личными.  Черт, Холли, если ты не в состоянии соблюдать такие простые правила, то что ты вообще здесь делаешь?
Дюмон нервно дергает кольцо, оно тесновато, так легко его не снять — Марк все время говорил ей, что скинуть десяток фунтов к свадьбе не помешает.
— Думаю, на сегодня мы закончили, мистер Кейтель.
Нейтральным тоном она пытается вернуться на прежние, профессиональные позиции. Ей нужно выйти отсюда — вот что. Нужно вернуться в Чикаго и там подумать обо всем, или не подумать — просто запереться в своей квартире, отключить телефон и попытаться как-то справиться со всем, что на нее свалилось. Если она не в состоянии помочь себе — то не в состоянии помочь Джерри Кейтелю, никому не в состоянии помочь.