Электричество так и не возвращается. Они проводят в кафетерии целый день, пока на город не наползает ночь — спят (Чез пытается вспомнить, когда он прежде столько спал, и по всему выходит, что в госпитале, после ранения, которое поставило точку в его далеких путешествиях под флагом страны), едят (иначе все просто испортится, без электричества-то, рассудительно замечает Эми, так что они отдают должное и мороженому, пусть и не взбитому, и яблочным долькам, и салату, который не нуждается в готовке — вместе с готовыми крыльями, учитывая, что едоков двое, а не трое, не так уж и мало), читают ежедневники из сумки Андреа.
Ничего утешительного — очевидно, участников этой медицинской конференции больше всего волновало происходящее в Нью-Йорке, так что Андреа тоже отдала должное моделированию ситуаций и рассуждениям о природе вируса.
Он был невероятно заразен — это раз.
Он довольно быстро убивал носителя, что вообще-то для вируса не свойственно, потому что это мешает распространению — это два.
После смерти он возвращал носителя к подобию жизни, чего не делал практически никакой другой вирус, а потому природа этого механизма так и была загадкой — три.
Очевидно, Андреа тоже получила откуда-то ту же инфоррмацию, что и Майкл — и хотела выступить с докладом, в котором Чез практически ничего не понял, на таком научном языке он был написан, но то, что понял, надежду не внушило: Андреа не удосужилась в конце сделать приписку для тех, кто будет читать распечатку ее работы, ничего вроде «принимайте аспирин в сочетании  противосудорожным, соблюдайте постельный режим и через пару дней будете в порядке».
Единственное, что немного приободрило Чеза и Эми, заглядывающую ему через плечо, это уточнение, что вирус не передается животным — хоть что-то, подумал Чез, представив себе стаю обезумевших бессмертных собак.
Хоть что-то — а Майкл в туалете чувствует себя, очевидно, бодрячком: скребется, покряхтывает, толкается в кабинке. Все равно что запертое в клетке животное, но на нервы действует изрядно, по крайней мере, Чез несколько раз доходит посмотреть, на месте ли рукоятка от швабры, и прислушаться, не выбрался ли из пассажир из кабинки, не ломится ли на свободу.

С наступлением темноты читать больше не выходит — да и Чез начитался: и так понятно, что они в глубокой заднице — но утром, к своему собственному удивлению, он просыпается довольно отдохнувшим, даже выспавшимся.
Снаружи толпа стала больше — как будто они подтягиваются на шум, производимый другими, толкаются, не обращая на себе подобных ни малейшего внимания, и Чеза это начинает всерьез волновать: как им с Эми выбираться, если любой звук привлечет внимание всех этих тварей снаружи.
Он больше не считает, что это люди — прочитанное убедило его, что ничего человеческого, кроме внешнего облика, там не осталось: ни страха, ни инстинкта самосохранения, ни каких-либо эмоций. Майкл в туалете — да и уместно ли звать его по имени теперь, когда он стал вот таким — послужил подтверждением: не отвечал, когда они пытались с ним разговаривать, не выказывал ни малейшей осознанности, а люди снаружи и вовсе напомнии Чезу тот старый фильм -«Деревню проклятых».
Они не переговаривались друг с другом, вообще никак не контактировали — большая их часть скопилась у водительской двери «респондера»; когда Чез понял, что их привлекает запах его крови из прострелянного бедра, это ему совсем не понравилось: они, может, и не слишком умны, но повадки хищников лишняя проблема для живых.

Пару раз за утро они видели живых — женщину на эстакаде, которая выбрала другой путь, чтобы не спускаться прямо в лапы мертвецам, и мужчину на велосипеде. Оба они остались незамеченными караулом вокруг кафе, и Чез мысленно пожелал им удачи, но оставался вопрос: что делать ему и Эми.
Шанс приходит внезапно — сначала они слышат нарастающийавтомобильный шум, и мертвецы тоже его слышат, поворачивают головы будто по команде, задирают наверх: шум накатывает с эстакады, и Чез, выглянувший сквозь полосы жалюзи, видит наверху колонну военного транспорта. Впереди, судя по всему, идет бтр с мощным навесом на переднем бампере, потому что Чез слышит скрежет от столкновения металла, видит, как к краям эстакады сдвигаются автомобили, брошенные там, на верху, как прижимается к отбойнику скорая...
Изредка звучат выстрелы — с прошлой ночи стрельбы в городе стало намного меньше, но Чезу не кажется это хорошим знаком — и мертвецы вокруг кафе приходят в волнение. Неторопливо, но целеустремленно они оставляют свой пост и тащатся на шум — колонна проносится мимо, Чез наблюдает за оливковыми бортами бронетранспортеров с закрытыми люками, напоминающими глубоководные батискафы, а затем коротко машет Эми: ты только посмотри.
Мертвецы устремляются вслед за колонной обратно к центру города — постепенно у кафе их становится все меньше, десяток, полдюжины, парочка, которая никак не может оставить «респондер». Вдалеке раздается пулеметная очередь — и это будто будит Чеза от созерцания этого исхода. Он хромает в подсобку, выбирает еще одну швабру — хотелось бы что-то более убедительное, но, чтобы оттолкнуть мертвеца, должно хватить.
— Пошли, пошли, — поторапливает он Эми, сгребая со стола их сумки и забрасывая на плечо.

Парочка реагирует на звук открывающейся служебной двери кафе весьма бодро, бросает облизывать водительскую дверь, устремляется в обход «респондера» — Чез рывком открывает пассажирскую дверь, отталкивая шваброй того, кто оказался неожиданно шустрым. Он теряет равновесие, валится на асфальт, подтягивается, преодолевая последние футы.
Чез забрасывает сумки назад, продолжая удерживать мертвеца на расстоянии с помощью швабры, но вот второй догоняет своего приятеля.
— Запрыгивай, я за тобой! — на эту возню оборачивается кое-кто из следующих за колонной, кто не успел далеко уйти. Через несколько кварталов раздается пулеметная очередь, но те, кто уже заметил живых, меняют траекторию — не слишком грациозно, весьма неуклюже, но все же.

Ладно, Чез, конечно, в панику не впадает, но, признаться, ничего приятного в том, как его хватает повыше щиколотки мертвая рука, нет — за сутки в этом кафетерии, под прикрытием толстых стен и армированных окон он немного отвык от того, какие эти твари вблизи, и, честно говоря, его бы воля — отдалил бы миг этого счастливого воссоединения как можно дальше. Но, судя по всему, оставаться в кафетерии бессмысленно, никто за ними не придет и не спасет, и Чез делает в общем то, что делал последние несколько лет на должности шерифа округа Ролинс: берет дело в свои руки.
И они с Эми успевают — оба неуклюжие, она с рукой в гипсе, он хромающий на левую ногу — но они успевают, и Чез захлопывает дверь перед тварью, стряхнув мертвые пальцы, цепляющиеся за штанину.
Вот и все — и хотя здесь нельзя опустить жалюзи и отойти подальше от окон, чтобы притвориться, что тварей снаружи нет, это не страшно, куда важнее другое: сейчас они, по крайней мере, могут уехать из Топики.
Попытаться уехать — Чез возлагает большие надежды на то, что проехавшая колонна военных означает, что город оставляют, но, возможно, это не так: возможно, нацгвардия поняла, что спасать город бессмысленно, и теперь они перемещают все имеющиеся блокпосты на окраины, укрепляя заслон, запирающий город.
Вот это, на самом деле, худший сценарий — потому что прорваться через блокпост шансов у них не много, если не сказать — никаких.

Чез крутит эту мысль и так, и сяк, переводя дыхание, устраивая швабру под ногами — бедро ноет, мертвецы скребутся о металл двери, шлепают по стеклу, оставляя грязь и чешуйки высохшей кожи, «респондер» слегка покачивается на рессорах, но теперь, по крайней мере, они не заперты в кафе.
Хорошо бы, конечно, опустить стекло, потому что пахнет в салоне гадко, «респондер», простояв сутки на солнце, будто пропитался запахом свернувшейся крови, но от тех, снаружи, пахнет не лучше — кровью, дерьмом, просто грязью, так иногда пахнет из холодильника, если забыть на нижней полке какую-нибудь жутко полезную брокколи или салат, да и потом, много ли толка, если сейчас приоткрыть окно хоть на дюйм — они все равно стоят, вокруг ни ветерка.

Мертвецы, обступившие «респондер», приходят в волнение, поворачивают головы в одну сторону — Чез, заинтересованный их поведением, выворачивает шею, наклоняется на сиденье, пытаясь найти, что привлекло их внимание, а через мгновение понимает: еще одна автоколонна следует по расчищенной эстакаде, не сбавляя скорости, на этот раз куда длиннее, здесь и несколько грузовиков, не только бронетранспортеры, и пара кадиллаков, бликующих на солнце. Мертвецы задирают головы — над колонной в небе держатся две вертушки, не пассажирские, скорее, тактические, что это, сопровождение, задается вопросом Чез.
Но, чем бы оно ни было — эвакуацией мэра или чем-то подобным — оно отлично отвлекает мертвых: те, что возвращаются к «респондеру», снова меняют траекторию, и на крошечном пятачке парковки перед служебным входом появляется свободный прогал. Это хорошая новость — «респондер», конечно, перехватчик нового поколения, но ударопрочная решетка лежит в кузове — как-то Чез не рассчитывал, что ему потребуется спихнуть с дороги автомобиль нарушителя — или нескольких зомби — на пути в Службу защиты детей.

Он смотрит на бледную Эми — на водительском кресле она выглядит неожиданно юной, приходит ему в голову. Неожиданно испуганной — хоть и старается держаться. Ладно, детка, думает Чез про себя, продержись еще немного, у тебя отлично выходит.
Почему немного — почему ему кажется, что, стоит им покинуть Топику, все как-то наладится — он не знает, и пока не собирается копаться в своих мотивах: решаем проблемы по одной, вспоминает совет отца, служивший верой и правдой.
— Пустишь меня за руль? — самое время пожалеть, что он слишком консервативен для автоматической коробки, впрочем, с одной рукой она не справилась бы с гидроусилителем, даже стой на «респондере» автомат, так что им в любом случае хорошо бы поменяться местами — и, желательно, не выходя наружу: часть мертвецов никуда не делась, раз уж они увидели человека, то продолжают толпиться вокруг автомобиля.
Чез прикидывает высоту кабины, потом состояние собственной ноги, и откатывает пассажирское кресло максимально назад, сдвигаясь как можно дальше от заблокированной двери.
— Сможешь перелезть через меня? Я поддержу, чтобы ты не опиралась на сломанную руку.
Она не слишком высокая, наверняка справится даже с гипсом.
— У меня есть кое-какая задумка, помнишь, под эстакадой железнодорожная колея грузовой ветки? Попробуем выбраться из города по ней.
Едва ли там серьезный заслон — как минимум потому, что у редкой тачки хватит высоты подвески для того, чтобы в принципе ехать по рельсам, и это всяко лучше, чем переть напролом, потому что, насколько слышит Чез, пулеметные очереди уже практически не стихают: не то нацгвардия разбирается с увязавшимися за ними мертвецами, не то огонь ведется по живым, которые надеялись убраться подальше от наседающей толпы зомби. В любом случае, Чезу не хочется оказаться в эпицентре этого пиздеца — хотя, наверное, об этом уже поздно сокрушаться.

Ну ладно, может, не такая уж она и юная, приходит в голову Чезу вот совершенно неуместная — а еще категорически неправильная — мысль, когда Эми начинает свое перемещение, встает над ним на коленях и притормаживает. Короткая юбка, туго натянутая на бедрах, задралась совсем высоко, чтобы не стукнуться головой, Эми наклоняется над Чезом, упираясь целой рукой в спинку его сиденья — как будто они собираются заняться в машине сексом, вот на что это больше всего похоже.
Это, разумеется, не так — не собираются, да и Чез уже так сразу не подсчитает, сколько лет прошло с тех пор, как он в последний раз использовал автомобиль для того, чтобы трахнуться (очень много) — и все равно есть некоторая схожесть, потому что, как бы он не старался вжаться спиной в сиденье, Эми очень близко, ее подбородок, приоткрытые от усердия губы, майка с широким вырезом, в котором видны простые белые лямки лифчика, подстать ее трусам с медвежатами.
Очень близко — в нагретой металлической коробке «респондера», ближе, чем хоть раз до сих пор, и Чез перехватывает ее под локоть над гипсом, давая опору, помогая перелезть дальше, за него, на узкое свободное пространство между ним и дверью.
Шуршание ткани, короткие вдохи и выдохи, ее хвост, скользнувший ему по руке — все еще слишком близко, как-то слишком.
— Ага, — отзывается Чез рассеянно — это что-то новенькое, вот эта его собственная реакция, неуместные ассоциации, то, что он задержался взглядом на ее голых бедрах прежде, чем успел это поймать сам. — В командном зачете на этой неделе мы получили главный приз — выживание...

Перетащиться за руль сложнее — но форд есть форд, не какая-то крошечная японка, так что в какой-то момент Чез все же устраивается на сиденье, помогает устроиться Эми (она уже вернула юбку на место, прикрыв бедра насколько позволяет длина), пристегивает ее — как она это сделает левой рукой, и все равно этот момент откровения — эй, чувак, она не такая маленькая, какой ты привык ее считать, так что думай дважды прежде, чем что-то сделать или подумать — никуда не девается, остается с ним, в нем, и Чез ловит себя на желании извиниться — на всякий случай: извини, что помогал тебе с юбкой тем жутким утром, извини, что веду себя с тобой так, как будто ты беспомощный ребенок.
Пять месяцев до восемнадцати, но последние дни можно засчитать за полгода, это точно.
— Ну что же, посмотрим, как этот красавец берет препятствия, — Чез выбрасывает все лишнее из головы, заводит двигатель «респондера», приводя в нетерпение мертвецов вокруг.
Сдает назад, уже заученно не обращая внимание на то, как мягко встряхивает автомобиль, когда колеса переезжают мертвеца. Другие тянут руки, хлопают по капоту под пищание системы, падают под колеса, остаются на асфальте грязно-красными пятнами, все еще продолжающими тянуться вслед уезжающим — какое-то отвратительное, апокалиптическое зрелище.

«Респондер» ныряет под эстакаду, сворачивает с асфальта, проламывается через ярко-зеленые кусты и подпрыгивает уже куда сильнее, взбираясь на небольшую насыпь — вдоль железнодорожной колеи эти кусты как стена, из-за которой виднеются опоры экстакады и складские постройки в два этажа. Путь не так чтобы самый удобный — но высота подвески «респондера» позволяет этот трюк.
Они промахивают так с пару миль в этой тряске, Чез опускает стекло, давая салону проветриться — эстакада остается позади, они едут через какую-то промышленную зону, две железнодорожные колеи превращаются в три, видимо, вот-вот будет грузовой узел, на одних путях стоит состав и Чез бросает «респондер» правее, объезжая грузовые вагоны, открытые платформы и цистерны — «респондер» кренится набок, но не теряет сцепления, удерживается на насыпи, и когда состав заканчивается, Чез снова выезжает на колею.
А затем кусты по сторонам редеют, сменяются высоким забором с намалеванными предупреждениями не пересекать заграждения, и «респондер» вываливается на расчищенное пространство железнодорожного узла...
И Чез понимает, чем был этот нарастающий шум — это звуки, производимые несколькими десятками, если не сотнями мертвецов: их хрипы, кряхтение, перетоптывания сплетаются в настоящий хор, чуть ли не заглушающий даже автомобильный двигатель. И запах — конечно, этот невероятный запах, теперь Чез понимает, что дело в не в свалке вдоль рельс, разлагающейся под летним солнцем.

Все эти мертвецы штурмуют запертые ворота железнодорожной развязки, толкаются в металлические баррикады, рвутся за них — что там, Чез не знает, как не знает и того, откуда здесь столько мертвецов, почему они оказались здесь, все эти мужчины, женщины и дети, одетые в деловые костюмы, пижамы, больничные распашонки и спортивные прикиды, что привело их сюда и зачем.
Они здесь — просто мертвое море и, заслышав «респондер», это мертвое море колышется, поворачивается, ищет расфокусированными взглядами новую цель.
— Черт! — Чез кидает «респондер» в сторону, тот мягко проезжается по лежащим неподвижно телам, солнце блестит на гильзах, в огромном количестве рассыпанных в пыли.
Кто-то собрал этих мертвецов сюда, а затем перекрыл выход со станции, заблокировал с той стороны, заперев город и по рельсам, но что делать тем, кто еще пытается выбраться?

«Респондер» резко сворачивает, каким-то невероятным образом перемахивает через рельсы, не оставляя подвеску и ось. Задние колеса справляются с разворотом, Чез прибавляет скорости, когда наконец замечает еще одни пути, совсем ржавые, поросшие сорняками, ведущие в огромный дощатый ангар, и направляется туда. На путях стоят несколько сцепленных вагонов — остается молиться, что если есть въезд, то будет и выезд.
Ворота в ангар распахнуты — а вот стоит «респондеру» оказаться внутри, как темнота обрушивается со всех сторон, чем дальше они от въезда.
Выезда нет — нет таких же ворот на другом конце ангара, впереди полнейшая чернота, бетонная стена иди металлический отбойник?
Чез врубает дальний свет, «респондер» несется вдоль вагонов, все ближе нанесенная желтым на металл надпись «Внимание! Тормозной путь 6 ярдов!».
Чез вдавливает газ сильнее, переключая передачу.
— Держись за что-нибудь, — советует Эми.
И «респондер» врезается в дощатую стену ангара.

Удар такой силы, что Чеза бросает на руль, ремень безопасности врезается в грудь, мешая вздохнуть, срабатывает подушка. Чез выкручивает руль, давая «респондеру» справится с инерцией после торможения, в ушах еще звенит треск ломающихся досок.
Автомобиль останавливается на пустыре городской свалки, вопли поднятых с насиженных мест птиц почти перебивают автоматные очереди в нескольких милях отсюда, долетающих эхом.
Чез встряхивает головой — подушка ощутимо ударила его в лицо — отодвигается, отпихивает подушку обеими руками, чтобы посмотреть, как там Эми.
— Эй, эй, детка, жива? Как голова? Сильно приложило?
На холостых оборотах двигатель «респондера» звучит довольно ровно — Чез боится поверить в лучшее, но готов, когда все закончится, написать благодарственное письмо на фабрику, изготовляющую эти тачки.
Впрочем, сейчас понятие «когда все закончится» становится для него совершенно расплывчатым — после того количества живых мертвецов, скопившихся на железнодорожном узле: как будто как минимум несколько районов Топики пришла сюда, чтобы сдохнуть и встать снова.
После такого зрелища плохо верится в то, что все скоро закончится.

Это, наверное, то самое — везение.
Они с Эми сейчас, наверное, выскребли все без остатка, карманы вывернули, можно сказать, чтобы все было вот так: чтобы «респондер» на деле оказался не хуже, чем на бумаге, чтобы ангар был построен до девяностых, этого бума на бетон и арматуру, чтобы за ним не оказалось какого-нибудь дерева или другого препятствия.
Конечно, про эту свалку Чез знал — должен был знать, поправляет он себя — смотрел же в прошлом году, как экоактивисты боролись за ее закрытие, ну, вот она, за старым железнодорожным узлом, до недавнего времени сортировочной мусорной станции с доброй части штата.
Вот она, закрытая, потихоньку перевозимая на переработку, этакий памятник эпохи потребления — пластик, пластик, пластик, и сладковатый гниющий запашок.

У Эми дрожат губы, но она все пытается сложить улыбку, болтает что-то, что это было круто, как в кино.
Точно, как в кино — и совершенно как в кино они остались в живых, и даже в кино он решил бы, что это ни хрена не правдоподобно.
Но это и в самом деле так, и хотя Топика — вот она, они, считай, еще в пределах агломерации, а вокруг эта свалка, Чезу все равно кажется, что они и правда это сделали.
Что у них получилось.
А еще здесь нет мертвецов — ну понятно, территория закрытая, откуда бы, а через ангар путь еще никто из той толпы не нашел, и Чез с благодарностью принимает эту передышку.
Подушка, порванная и сдувающаяся, опадает на руль, Чез заталкивает ее под сорванную эмблему форда, пачкая руки в тальке — и только теперь обращает внимание на то, что у него дрожат руки.
Забавно. Нет, правда, забавно — он делал все на автомате, вспомнив давние курсы, еще времен Корпуса, и сейчас сам себе удивляется: наверное, отдавай он себя отчет в том, что в самом деле собирается протаранить «респондером» ангар, ни за что бы не решился, но он не думал, просто не успел, и вот они здесь, оба, живые и в относительном порядке.

Смятый нейлон неопрятно торчит из-под кожуха, но в целом главное, что ничто не загораживает обзор. Чез вспоминает, что Эми с одной рукой не управится, поэтому помогает ей с ее подушкой — торпеду разворотило посильнее, но плевать, это все поправят в любой нормальной мастерской, им бы, главное, добраться до мастерской.
— Не переживай, — пытается подбодрит Эми Чез, — дальше поедем аккуратнее, подушки больше не понадобятся...
У нее на носу и на лбу немного талька, Чез думает сказать ей, как-то дать знать, что ей нужно отряхнуться, потом просто забивает. Отстегивает ремень, потирает грудь — как будто его лягнула в грудь кобыла, думает, хотя откуда ему знать, его никогда в жизни никто не лягал — дотягивается до Эми и несколькими движениями стряхивает тальк с ее носа.
— Так-то лучше. Сейчас поедем домой, я только взгляну, что там с тачкой.

Это наполовину предлог. Чез шарит в бардачке, отыскивает сигаретную пачку, выходит, даже не чувствуя боли в бедре — адреналин гасит боль куда лучше тайленола. Вытряхивает сигарету, зажигалку, прикуривает, обходя «респондер» спереди, разглядывает решетку радиатора, затем приседает, убеждается, что подвеска на месте и «респондер» перенес этот прыжок веры. Ладно, похоже, что они смогут продолжить путь — как только у него перестанут дрожать руки, и, чтобы успокоиться, Чез затягивается жадно, почти лихорадочно: вот тебе и бросил.
Точно не сегодня, потому что сегодня он готов выкурить всю пачку одну за другой — но никотин, спасибо, господи, действует почти сразу, успокаивая нервы, возвращая какую-то возможность рассуждать.
Выстрелы откуда-то со стороны — и немного впереди, как Чезу кажется, — еще слышны: наверное, нацгвардия где-то удерживает мертвецов, все еще пытаясь сдержать распространение инфекции, но все, что они с Эми прочли в заметках Андреа, говорит о том, что это не сработает.
Не сработало в Нью-Йорке — и не сработает в Топике, и в Далласе, и в Денвере, потому что эти города были в записках с одной и той же короткой пометкой: началось.
И тот парень с номерами Айовы, о котором рассказал хозяин заправки, где они останавливались по пути в Топику — может, он уже привез вирус в Де-Мойн.

Чез просто не может думать обо всем этом сразу: давай-ка постепенно, советует он сам себе, докуривая. Смерть как хочется выкурить еще одну, но Чез не дает себе поблажки, сует пачку в карман рубашки, похлопывает «респондер» по капоту, будто заслужившую ласку кобылу, и забирается за руль, с удовольствием опуская стекло — теперь к запаху крови примешивается сладковатый душок свалки и дым со стороны города.
Все это ничуть не похоже на то, как они ехали сюда — слушали музыку, пили коку, строили планы на вечер, не включавшие ничего серьезного. кроме встречи с инспектором по делам несовершеннолетних.
Ничуть не похоже, и Чез не торопится трогать «респондер» с места.
— Ну что, едем домой, — нет, выходит плохо — совсем не так легко, как он надеялся, да и Эми не дура, чтобы не понимать, что дома может быть не лучше.
Чез вздыхает, делает вторую попытку — на этот раз просто собирается быть искренним. Эми не дура и не ребенок, и заслуживает искренности — она видела все то же, что видел и он, и он едва не угробил и ее, протаранив тачкой стену ангара, так что он ей это-то должен.
— Послушай, я не знаю, как там обстоят дела в Этвуде, — связь так и не появилась, к сегодняшнему дню и их мобильники разрядились, а рация «респондера» не возьмет на такое расстояние, чтобы можно было попытаться связаться с этвудским офисом шерифа, так что это чистая правда — они не знают, как обстоят дела дома, — и не могу обещать, что все будет хорошо, но могу пообещать другое: я постараюсь, чтобы все было хорошо. Договорились? Мы оба постараемся.

Сказать по правде, с бедром у него так себе — они в дороге уже часа три, а сейчас по венам Чеза уже не бурлит адреналин, так что он с куда большим удовольствием бы сейчас не сидел за рулем, а, например, пытался найти удобную позу на заднем сиденье и мечтал вытянуть ногу так, чтобы как можно меньше нажимать на бедро, но все это из разряда невозможного, и, наверное, из-за того, что это невозможно, он злится на Майкла — чертового Майкла, у которого были целы обе руки и обе ноги, но он предпочел запереться в туалете и умереть.
На Майкла, который мог бы сейчас вести «респондер» или рассказать им что-то еще об этом вирусе, что-то секретное, прямо со слов своего осведомителя — а вместо этого до сих пор, наверное, торчит в том туалете кафетерия и скребет дверь в попытках выйти, мертвый и тупой.
Наверное, из-за того, что у него с бедром так себе, он вдруг злится и на Эми — за ее вопрос. Ловит себя на этом, недовольно качает головой — ну ладно, с этим справляться он умеет и не станет огрызаться на семнадцатилетнюю девчонку, которая, вообще-то, проявляет заботу.
— Иногда у меня от него... Ну, знаешь, головокружение, — побочные эффекты у тайленола не слишком впечатляющие, ничего серьезного, но не в том случае, если тебе еще несколько часов гнать вперед, не зная, что ждет там, на другом конце радуги, так что Чез отказывается, несмотря на соблазн. — Разберемся на месте, думаю. С настоящим врачом.
Он улыбается, надеясь, что вышло ободряюще — судя по Эми, не слишком, но она вообще довольно тихая, не вот нуждается в том, чтобы он ежеминутно говорил ей, как все будет хорошо, когда они доберутся.
Это кстати — у него, ей-богу, хватает, о чем подумать, да и чертово бедро не дает быть внимательным к другим — а вот Эми, несмотря на руку, спрашивает, как он, и это... Чез подбирает слово: мило. Тепло, вот как. Ей не все равно.
Ему, разумеется, тоже — но у него другой случай, он вроде как отвечает за нее по полдюжине причин, которые даже перечислять нелепо — он и старше, и что-то вроде временного опекуна как представитель власти, взявшийся отвезти ее в Службу, и она из его города, из города, который выбирал его шерифом уже трижды — а вот она думает не только о себе, пытается подбодрить его, так Чез это понимает, и его это внезапно очень трогает: приятно, когда кому-то на тебя не наплевать. Не то что у него проблемы с собственной значимостью и он нуждается в таких вот подтверждениях — но вокруг происходит настоящий пиздец, а в настоящий пиздец чужое неравнодушие то, что нужно.
Так что Чез усмехается, бросает взгляд на Эми:
— Но ты себе не отказывай. Головокружение лучше, чем боль в руке.

И уж точно лучше, чем если у них на шоссе кончится бензин.
Чез помнит об этой заправке кое-что другое — кровь в мужском туалете, слова владельца об укушенном парне из Де-Мойна — так что не торопится глушить двигатель, разглядывает постройку. Она выглядит пустой и нетронутой — выгодно отличается от тех, что они уже оставили позади.
Чез не хочет говорить об этом Эми — не хочет, чтобы она слишком много об этом думала — но ему не по себе безоружному, а потому надежда найти под стойкой на заправке если не дробовик, то хотя бы что-то короткоствольное его очень греет.
Он был уверен, что это чувство — дискомфорт, когда ты невооружен — осталось далеко позади, в тех, первых месяцах после увольнения, но нет, вот оно, прямо тут, и это все еще Канзас, и Пятая поправка здесь все еще в ходу, так что он действительно надеется найти что-то. Что-нибудь, что избавит его хотя бы от необходимости разбивать головы детям разводным ключом — как будто есть большая разница, чем именно разбивать.

— Ну конечно, — фыркает Чез на ее категоричное условие — он не понимает, что дело в страхе, не понимает, что ей просто не хочется оставаться одной, не зная, кем он выйдет из этих дверей, все еще собой, или уже одним из этих тварей. — Ты же теперь официально помощник шерифа Торнтон и в любую заварушку мы суемся вместе, как Бутч и Кэссиди.
Должно бы прозвучать саркастично — а выходит так, как будто он ее дразнит.
Или флиртует, тут же приходит ему в голову — но ведь нет. С чего бы ему флиртовать с девчонкой, которая годится ему в дочери? Не с того же, что они провели двое суток вместе и она позаботилась о его пулевом ранении?
Совершенная нелепость.
— Никто никуда не пойдет, если там мертвецы, — озвучивает Чез самое рациональное решение — и прибегает к уже испытанному средству: шумит.
Автомобильный гудок разносится по пустой заправке, Чез еше несколько раз нажимает на центр руля, аккурат под выбитой подушкой, и ждет, напряженно следя за раскрытыми настежь дверями бетонной коробки магазинчика.
Ждет, ждет — буквально чувствует, как напряглась на соседнем сиденье Эми — но мертвецов не видно, никто не появляется из полумрака внутри магазинчика, горя жаждой живой плоти, никто не спотыкается о невысокое крыльцо, забыв, как преодолевать препятствия.
И вот только теперь Чез выходит из «респондера».
— Пойдем, — предлагает Эми — может, ей нужно в туалет, а путь, кажется, свободен.
И то, что он забирает свою швабру из-под ее ног — ну не идти же с пустыми руками — так это просто мера предосторожности.

В магазинчике горят лампы над стойкой и еще парочка в дальнем углу — но в целом, кроме пары опрокинутых в центре стеллажей и небольшой лужи крови у входа, все чисто. Чез пытается представить, что здесь произошло — но быстро бросает это занятие. Главное, что здесь тихо — никто не заперт в туалете (это важно), никто не ползет к ним исподтишка, чтобы откусить кусок.
Чез торопливо обходит стойку, заглядывает под нее — никакого рождественского подарка вроде двустволки, нет даже какой-нибудь биты, а еще говорят, что в Центральных штатах разгул преступности.
Впрочем, у самого пола имеется небольшой сейф, но он заперт, а Чез не уверен, что ключ висит на очевидном месте — и не тратит время на поиски: вполне может оказаться, что там недельная выручка, а вот до чего ему сейчас практически нет дела, так это до денег.
Зато, кажется, колонки не выключены — Чез выбирает колонку и выбивает на кассе полный бак, выбивает форму оплаты наличные и нажимает «выбить чек». Кассовый лоток открывается, он захлопывает его ладонью, ждет, пока система не отсигналит, что готова к заправке.
Оглядывается на Эми:
— Я займусь заправкой. Ты как? Если, гм, хочешь в туалет — справишься?
Ну ладно, как-то справлялась до сих пор — тем более, сейчас они могут не торопиться и на них не направлены стволы. А это, как начинает казаться Чезу, половина успеха.

Крик Эми бьет по ушам, пробивает даже через стены туалета. Здесь все по-прежнему, как и было позавчера — Чеза даже удивляет эта мысль, потому что по его ощущениям прошло куда больше времени, чем два дня, — даже кровь замыта, должно быть хозяин принял во внимание слова Чеза. Рулон туалетной бумаги почти нетронутый, чуть-чуть пахнет дезинфицирующим средством, тем жутче воспринимается девчачий крик — напоминанием, что ничто больше не в порядке.
Чез едва не вываливается из туалета, оценивает обстановку — и Эми, которую держит парнишка в форме нацгвардии, и второй, заглядывающий в окна «респондера».
Так себе раскладка, потому что что-то в позах обоих пацанов — их собственная тачка, самый настоящий хамви, пробуждающий в Чезе что-то вроде чувства ностальгии — заставляет его моментально напрячься: Эми не стала бы кричать просто так, ее не напугать, просто появившись рядом.
— Парни, какие-то проблемы? — спрашивает Чез, надеясь, что звучит миролюбиво и все это просто небольшое недоразумение, но уже, наверное, где-то в глубине души знает, что никакое это не недоразумение.
Не после того блокпоста, где их заставили раздеваться до осмотра, как в каком-то израильском аэропорту, увели Андреа, а потом открыли по ним стрельбу. Не после того, что рассказал Майкл — о закрытии городов, о попытках не дать вирусу распространиться.

Чез хорошо знает, что такое следовать приказу — и чем является приказ для тех, кто носит форму. Сам был не раз свидетелем того, как люди делали вещи, которые не сделали бы в обычной жизни — как будто форма и приказы служили глобальной индульгенцией, гребаным билетом в мир, где можно то, на что у тебя не хватает духа или наглости в обычной ситуации. Отчасти из-за этого он уволился и не записался в нацгвардию, несмотря на реальный боевой опыт — просто не хотел снова оказаться в такой ситуации, а сейчас ему кажется, что ситуация сама нашла его: мир сошел с рельс и это чувствуется, отражается даже в мелочах.
Например, в том, как один из парней тащит Эми к хамви, наверняка причиняя ей боль, а второй следит за Чезом, положив руку на кобуру — как будто в гребаном вестерне.
— Если только у тебя, папаша, — отзывается этот второй на почти вежливый вопрос Чеза.
Он молод, на подбородке заживший порез от бритвы и россыпь прыщей, но на куртке лейтенантские нашивки, и это будит в Чезе еще большие подозрения: парню едва-едва за двадцать, нет и двадцать пяти, чья на нем куртка?
— Твоя тачка? — продолжает этот недолейтенант.

Чез смотрит на то, как его приятель тащит сопротивляющуюся Эми к хамви, вскидывает руку в примирительном жесте.
— Моя. Мы едем в Топику, — ему не хочется говорить, что они едва выбрались из города — к тому же, он держит в уме, что оттуда никого не выпускают. — Отпустите девочку и мы поедем дальше. Что вам нужно? Давайте обсудим, не обязательно ее пугать.
Парень смеется, коротко, зло.
— Шериф, значит. Шериф, лгать нехорошо — цыпа сказала, что вы едете не в Топику, и знаешь, что я думаю — думаю, с нами ей больше понравится путешествовать... Ты вооружен? Кидай пушку на землю.
Чез мотает головой:
— Нет, у нас нет оружия, — сейчас он в самом деле об этом жалеет так, как, наверное, не жалел еще никогда в жизни. — Мы просто едем по своим делам. Давайте разъедемся миром.
Тот, кто держит Эми, зажимая ей рот, сплевывает в пыль:
— Сейчас разъедемся... Хватит, Коулсон, поехали.
Коулсон оборачивается:
— На хамви датчик джипиэс, нам бы поменять тачку, а эта выглядит неплохо. — Он смотрит на Чеза — у него какой-то змеиный взгляд, полный ненависти ко всему сразу. — Мы заберем твою тачку, шериф, и твою деваху. Давай-ка ключи. Кидай.

Он вытаскивает пушку, хорошую автоматическую пушку, жестом показывает Чезу, что нужно делать.
— Доставай и бросай мне, а то твои мозги долетят отсюда и до Топики.
— Не надо палить на заправке, — мягко говорит Чез, вытаскивает ключи, показывает их этому Коулсону, потом делает вид, что кидает — правее, неловко.
Ключи отлетают от капота, звенят об асфальт в пятнах масла.
— Блядь, — роняет второй, но все же делает шаг, другой к ключам, наклоняется, чтобы поднять — Чез налетает на него, неуклюже хромая, перехватывает руку с пистолетом, отводя от себя, задирая повыше. Он массивнее, но Коулсон подвижнее и пытается вывернуться, Чез теснит его к «респондеру», надеясь ударить о дверь и отобрать ствол, но Коулсон не поддается. Выстрел оглушает, в ухе звенит  лишь бы не в колонку, успевает подумать Чез, резко выдыхая.
— Коулсон! Кол! — орет тот, что держит Эми, отпускает ее одной рукой, тянет собственную пушку, пытаясь поймать в прицел Чеза, который борется со вторым возле «респондера». — Кол!
Еще один выстрел. Чез дергает Коулсона на себя, закрываясь — и как раз вовремя. Пуля входит в тело Коулсона с глухим звуком, который ты ни с чем не перепутаешь, и никогда больше не забудешь.
Коулсон хрипло выдыхает, тяжелеет в захвате, его пальцы на шее Чеза ослабляют хватку — Чез не тратит время на лишнее, выдирает у него ствол, стреляет несколько раз, даже не особо целясь. Коулсон все еще цепляется за него, в его лице проступает непонимание, он открывает рот, но вместо слов у него изо рта выплескивается кровь, пачкает Чезу майку, пачкает его собственную куртку.

Чез отпихивает Кола, тот валится на асфальт мешком мертвого тряпья.
Ждёт, что вот-вот вся заправка взлетит на воздух, если хоть один выстрел попал в колонку, потому что даже одной искры хватит, одной-единственной искры, выбитой металлом о металл, чтобы скопившиеся бензиновые пары обеспечили им тут небольшой армагеддон, погребальный костер для Кола и его дружка.

Для его мертвого дружка, потому что как минимум один из выстрелов Чеза нашел цель.
Эми на земле, выбирается из-под придавившего ее тела, оставляя на сухом асфальте отпечатки окровавленных ладоней. Юбка задирается, белая майка больше не белая, как и лицо — как будто она для смеха решила вымазаться кетчупом.

Кол все ещё жив, под ним расползается кровавое пятно, он хрипит, цепляется за жизнь, скребет пальцами по асфальту. Скорее всего, у него пробито легкое, с каждым вздохом у него изо рта выплёскивается ещё больше крови, на губах пузырится. Чез бросает на него короткий взгляд, обходя по пути к Эми — взгляд Коулсона уже приобрел эту отстранённость, как будто он силится разглядеть что-то в небе над заправкой, и больше ему нет дела ни до Чеза, ни до Эми, ни до их «респондера».
Не жилец, думает Чез равнодушно — ему невпервой убивать человека, и невпервой не чувствовать по этому поводу никаких угрызений совести: Коулсон и его оставшийся для него безымянным друг сами выбрали это, все, что с ними случилось.
Чезу повезло — им с Эми повезло, а могло бы и не повезти; Чез не жалеет о том, как все сложилось.

Хромает к Эми, не выпуская из рук пистолета — добротного «семнадцатого» глока, судя по о тяжести, с полным магазином.
Друг Коулсона — тоже в форме, но его знаков различия Чез не может рассмотреть из-за крови, — лежит лицом вниз, вывернув голову, его взгляд устремлён прямо на вход в магазин. Он уже не моргает, не дышит — мертв.

Чез неуклюже опускается рядом с Эми на корточки, наклоняется, заглядывая ей в лицо — чтобы расслышать, что она говорит, ему приходится прислушиваться: после первого выстрела Коулсона в ухе все ещё звенит.
Впрочем, ему и не нужно слышать, он узнает, что она говорит, по ее губам.
Трахнуть — это слово он считывает, как будто оно появляется надписью на ее лице.
Трахнуть — грубое, жесткое слово; так не должны говорить девчонки возраста Эми, и уж точно не должны сталкиваться ни с чем подобным.

— Тебя не задело? — спрашивает Чез, оглядывая ее залитые кровью лицо и майку, руки, плечи. — Выстрелом, не задело? Все в порядке, ты не пострадала?
Пострадала, конечно, тут же отвечает он сам себе — ее чуть было не увезли эти парни, и куда? Что бы с ней стало позже?
Почему-то эта мысль его кусает, прямо грызет — может, потому что она сейчас под его защитой, а он чуть было не облажался, потому что чуть раньше позволил себя разоружить, понадеявшись, что кто-то будет их защищать.
Не слишком-то осмотрительно. Мог бы быстрее понять, что когда происходит что-то, похожее на то, что происходит сейчас, у многих срывает крышу.

— Ничего, — Чез касается ее плеча, разворачивает к себе, оглядывает внимательно, ведя пустой ладонью по руке. — Все в порядке. Не важно, что они сказали. Не важно, чего хотели. Они уже не опасны.
Это, конечно, преждевременный вывод — в их новых реальностях.

Она больше не делает попытки повернуться к мертвецу на асфальте, который так и лежит в паре шагов от раскрытой двери хамви в расплывающейся луже крови. Не поворачивается, прижимается к Чезу — крепко-крепко, как потерявшийся и нашедшийся чудом ребенок. Обхватывает его целой рукой, вжимаясь щекой ему в плечо, так сильно, что Чез чувствует, как она дышит — быстро, рвано. Чувствует, как бьется ее сердце: тук-тук, тук-тук, быстрый неровный бит, выдающий испуг и шок, пусть он и не видит ее лица.
Зато хорошо слышит ее тихий шепот, эту просьбу отвезти ее домой — как будто она ему в самое ухо выдыхает эту просьбу, и у него по шее ползет целая армада мурашек, спускаясь на спину, под прикосновения ее пальцев.
И вот так, пока она за него цепляется, стоя так близко, что ее волосы щекотят ему шею над горловиной майки — так Чез точно знает, что никто до нее не доберется. Пока они так близко стоят, и он придерживает ее за спину, на плотном поясе джинсовой юбки — вот так, ему кажется, все будет в порядке.
Повезло, конечно, что они вдвоем на заправке — никого больше нет, не считая умирающего Коулсона и его мертвого приятеля, думает Чез, а за этой мыслью приходит другая: хорошо, потому что так ему не обязательно отпускать ее после двух-трех приличествующих секунд или объяснять кому-то, что это объятие было необходимо.

Отпустит, как только она перестанет к нему прижиматься, договаривается сам с собой Чез — она хорошо держалась все эти дни, но сейчас, должно быть, даже ее силы на исходе: вполне могло быть так, что это бы Чез лежал сейчас в луже крови, немигающе глядя сквозь живых, а ее везли бы куда-то в неизвестность, прочь не только от Топики, но и от Этвуда.
От такого варианта, вполне вероятного варианта, и Чезу не по себе — он гладит Эми по спине, задевая через ткань пояс юбки, успокаивая, надеясь, что это не перерастет в настоящую истерику. Глок по-прежнему у него во второй руке, где-то на лопатках Эми — он не убрал пушку сразу, а теперь ему кажется, что если он уберет руку, Эми решит, что это сигнал.
— Мы едем домой, — заверяет ее Чез — вспоминает не без веселья, как однажды уже вез ее домой.
Очень-очень давно, он еще не был шерифом, просто помощником —  а она сбежала из дома и для своего возраста ушла довольно далеко. А потом пригрелась на заднем сиденье его патрульного автомобиля и уснула — так и спала, даже когда он подъехал к ферме Торнтонов, спала даже тогда, когда Билл открыл дверь, пропуская его в дом с Эми на руках.
— Скоро будем дома.
Другой вопрос, что их ждет там — Чез уже не верит, что каких-то пяти часов, отделяющих Топику от Этвуда, достаточно, чтобы быть настоящей границей между нормальностью и тем, что происходит в Топике, в Нью-Йорке и других городах из записок Андреа.
Но Чез молчит об этом.
В любом случае, им нужно увидеть это своими глазами — и они все равно едут в Этвуд. Может быть, не прямо сейчас — пока по расписанию объятия, но Чез ничего не имеет против: его не назвать сентиментальным, но иногда это то, что нужно, вот так стоять и знать, что вы оба живы.

Мертвец, которого не звали Коулсон, лежит на асфальте, но вирус уже действует. Сначала принимаются подергиваться пальцы рук — точь в точь так, будто по ним проходит слабый ток. Затем это подергивание становится сильнее, пальцы сжимаются и разжимаются, слепо шарят по асфальту, задевают рукоять беретты, но не хватают его. Мухи, уже пирующие на краю кровавой лужи, отражающей солнце, взлетают с низким гудением, которое, тем не менее, не может заглушить шорох одежды мертвеца, когда тот принимается двигаться, заметив своего умирающего друга.
Тот еще жив — но уже не реагирует ни на что, в ожидании смерти, которая надвигается на него в лице его приятеля, превратившегося в плотоядного монстра.

Чез не мешает ей делать это — не мешает выстрелить в ожившего мертвеца. Не потому что это нужно сделать, чтобы он не добрался до них — но, может, потому что как-то угадывает, что ей сейчас это нужно. Нужно прикончить человека, который намеревался ее обидеть — и наверняка так и сделал бы, если бы смог.
Не мешает пнуть второго, умирающего. Наверное, стоило бы — но они одни на этой заправке, а Чез все еще думает о том, что это он мог сейчас умирать на асфальте с развороченным позвоночником и заполняющимися кровью легкими. Никак не может перестать об этом думать, и ему приходится собрать все свое изрядно потраченное за эти два безумных дня человеколюбие, чтобы не оставлять раненого умирать в одиночестве под солнцем.
Едва ли ему можно помочь — даже если оставить за скобками то, что Чезу не очень-то хочется ему помогать, так что он поступает иначе — тоже по своему милосердно, если подумать. Ровно настолько, насколько этого милосердия сейчас хватает — но едва ли умирающий понимает, что происходит, даже когда Чез приставляет трофейный глок к его лбу и выжимает спуск.

Они не задерживаются — позже Чез будет жалеть, что не обыскал хамви как следует, но сейчас ему хочется уехать с этой заправки как можно быстрее, и как можно быстрее оказаться в Этвуде, так что он наскоро осматривает оба тела, становясь богаче на пару запасных магазинов к обоим пушкам, проверяет, нет ли рации — нет.
Эми так и держит беретту, смотрит в сторону — Чез пару раз кидает на нее обеспокоенный взгляд, слишком уж она сосредоточена, слишком какая-то тихая, но так и не придумывает, что ей сказать, и хотя ему не нравится, что у нее в руках заряженный ствол, она, определенно, понимает, как им пользоваться, и, может, это к лучшему, если друзья этих двоих где-то неподалеку.
Еще она вся залита кровью — рыжие волосы промокли и потемнели, белая майка стала красной, кровь засыхает на ее шее и голых руках.
Они отъезжают, может, на пару миль — она так и смотрит в лобовое стекло, молча смотрит, сжимает в руке ствол, едва реагирует, даже когда «респондер» съезжает к обочине.
Сжатые губы побледнели, и Чез начинает всерьез опасаться, насколько она в норме по десятибалльной отметке — или все-таки все это оказалось для нее чересчур.

— Клубничного, — говорит он, не глуша двигателя, мотор «респондера» мягко рокочет под капотом, оба стекла опущены, внутри пахнет не только кровью, но и прогретым асфальтом — почти нормально. — И мороженого. Жарко, правда? Мне чертовски.
Можно закрыть окна и включить кондиционер, но тогда в салоне снова будет пахнуть как на скотобойне — и потом от запаха никогда не избавишься. Хотя, наверное, после чистки салона — все равно придется отдавать автомобиль в ремонт, менять подушки безопасности.
— И, может, супа. Куриного супа с сухариками, помнишь, в этих зеленых стаканчиках, от Профессора вкусных каш? Его нужно было заливать кипятком и ждать пару минут прежде, чем есть. Любил такой суп в детстве, не знаешь, его сейчас где-то продают? Может, можно заказать в интернете?
Ему не нравится ее тон и не нравится голос, но она, по крайней мере, разговаривает — после часа тишины, нарушаемой только шуршанием шин по асфальту, это кажется ему хорошим знаком.

Чез вытаскивает из бардачка влажные салфетки, осторожно стирает кровь с ее щеки — той, что ближе к нему, потом накрывает беретту в ее руке и мягко вытаскивает из ее пальцев.
— Я заберу, хорошо? Сейчас он тебе не нужен, а потом мы обязательно поговорим об этом.
Это все же не игрушка — а с Чеза хватит дырки в бедре. Она справилась на заправке, но, в конце концов, он точно знает, что она не сдавала экзамен — и даже если умеет стрелять милостью отца или брата, сейчас не та ситуация, а беретта куда тяжелее, чем пришлась бы ей по руке.
Он убирает пушку в подстаканник — господи, они как Бонни и Клайд, парочка ненормальных убийц, колесят по штату в залитой кровью тачке, полной оружия, — вкладывает в руку Эми салфетки.
— Но знаешь, что я точно сделаю, когда окажусь дома? Приму душ. Горячий душ, буду торчать под душем столько, сколько выдержу, пока не перестану пахнуть как вчерашний чизбургер. Кстати, тебе бы тоже не помешает, — шутка не удается, и Чезу кажется, что они разыгрывают друг перед другом спектакль: она со своими вопросами о пирогах, он с шуткой насчет того, что им не помешал бы душ.
Плохой спектакль, потому что актеры плохие и сценарий им тоже писал не специалист.
— Ладно, — сворачивает он эту вымученную попытку подбодрить и ее, и себя. — Посмотрим, что там.

Как ему кажется, до Этвуда уже недалеко — по крайней мере, это уже округ Ролинс, и он включает рацию, пытается вызвать офис шерифа. Разрядившиеся еще в Топике телефоны давно бесполезны, но рация питается от аккумулятора — однако, сколько Чез не пытается, никто не отвечает.
Никто.
Он оставляет рацию включенной на прием, выруливает с обочины — и ничего не говорит, когда Эми, закончив стирать кровь с лица, вдруг кладет ладонь ему на колено.
Довольно интимно, но, как ему кажется, это совсем про другое — может, про то, из-за чего она сжимала беретту, пока он ее не забрал.
Так что он молчит: кто и что ей скажет?

Уже на подъезде к ферме Торнтонов рация снова оживает — но это лишь запись на общей волне, механический голос предупреждает о том, что город закрыт, и отправляет всех в объезд. Плохие новости, очень плохие, но, по крайней мере, это означает, что кто-то знает, что происходит в Этвуде.
Что происходило.
Чезу неплохо бы сменить повязку, а еще он не собирается тащить Эми в город — особенно после этого пойманного сообщения.
Ее дом практически в полумиле, и он сворачивает с шоссе на знакомую грунтовку, бессознательно прибавляя скорости — хотя кого он надеется там застать? Бранча, Вик и Джанин, живых и здоровых, поджидающих его с клубничным пирогом от Розиты и индивидуальными медпакетами?

Дверь не заперта — может, на ферме кто-то есть, может, Бранч выпустил Фрэнка из камеры по какой-то причине, и тот вернулся домой. Его пикапа во дворе Чез не видит, но это ничего не значит, от фермы до города не такой уж длинный путь, если не идти по шоссе, а знать, где срезать — так что, возможно, открытая дверь еще ничего не значит, но он все же вытаскивает из-за пояса глок, с которым так и не расстался.
Может, ничего не значит — а может и наоборот.

Фрэнк, шатаясь, тащится по коридору, и даже тусклого освещения из открытой двери и кухонных окон хватает, чтобы Чез понял то, что пока не в силах принять Эми.
Ее брат мертв, так же мертв, как был Коулсон на заправке, когда поднялся, не обращая внимания на дыру в горле. Как был мертв Майкл, и миссис Леннокс, и та девочка в проулке. Как были мертвы те, кто стучал по стеклам «респондера», возил окровавленными ладонями по металлу, пытаясь добраться до живых внутри.
Мертв — и хочет того же: добраться до живых.

Чез не успевает поймать Эми за руку, она идет навстречу брату, игнорируя тот факт, что он опасен, и Чезу ничего не остается другого кроме как поднять глок, поймать голову Фрэнка в прицел и выжать спуск.
Будь у него любой другой вариант сделать это не на глазах Эми — он бы выбрал его, но сейчас никакого выбора у Чеза не было: еще немного, и мертвец схватил бы Эми, и все.
Но едва ли Эми думает так же. Едва ли Эми сейчас вообще о чем-то думает: на ее глазах шериф Монро только что пристрелил ее брата, к которому она два года ездила на свидания в тюрьму, тратя на дорогу по пять часов.

Она падает возле мертвеца как игрушка, у которой кончился завод; Чез слышит, как ее коленки стукаются о деревянный пол коридора, слышит, как она все громче зовет брата, как прерывается ее голос, а затем... Ну, затем все становится еще хуже — она его трясет, пачкая руки, трясет, не то пытаясь поднять, не то что-то еще, и у Чеза мурашки по коже от этого звука, это даже не плач, хотя, конечно, рыдания он тоже слышит.
Это больше похоже на вой, и это еще страшнее, чем слушать тот ее неестественно-бодрый голос, которым она рассуждала о пирогах Розиты. Невозможно поверить, что она издает эти звуки — что человек вообще может издавать эти звуки.

Чез сует глок за ремень сзади, хромает до Эми, обхватывает ее за плечи, наклоняясь — она скидывает его руку, цепляется за брата, но Чез упрямый, он обхватывает ее сильнее, под мышки, поднимает, отворачивая от мертвеца. Тот одет все в то же, что на нем было в тот памятный вечер у Розиты, когда Чез его арестовал — разве что куртки нет, и короткие рукава не скрывают несколько глубоких укусов на предплечье левой руки, опухших и затянутых потемневшей сукровицей. Кто-то его укусил — может, Том Джонсон, вспоминает Чез свой последний разговор с Бранчем, но какая сейчас разница, важно другое. Фрэнк мертв, теперь окончательно мертв, и убил его он, Чез, который был свидетелем на свадьбе его родителей.
Но это он переварит позже, сейчас есть кое-что, что требует его внимания куда больше, чем мертвец.

— Тише, тише, — уговаривает Чез Эми как ребенка, тянет с вешалки возле двери какую-то первую попавшуюся куртку, бросает сверху на мертвеца, второй рукой прижимая Эми к себе. — Тише, моя хорошая, давай, пойдем, вот так...
Он ведет ее прочь от тела, уводит в дом, мимо широкого проема, ведущего в кухню, мимо закрытой двери в гостиную и открытой двери в комнату Фрэнка, наугад торкается в следующие двери — он был здесь много раз, но сейчас, кажется, память играет с ним в игры.
И все же ванная оказывается на своем месте, Чез, полузаводит-полузатягивает Эми в ванную, довольно просторную, построенную еще в те времена, когда здесь стояла самая настоящая дровяная печь, включает воду над раковиной — судя по тому, как шумит в трубах, генератор не работает, из крана течет холодная вода, чуть согревшаяся за день.
Чез выкидывает из стаканчика, стоящего под зеркалом, зубные щетки прямо в раковину, несколько раз споласкивает стаканчик, наливает в него воды, свет Эми в целую руку.
— Выпей, хорошо? Давай, делай глоток, задерживай воду во рту, считай про себя до трех и глотай... Давай попробуем — глоток, раз-два...
Она кашляет, давится, вода выплескивается на майку, на раковину, на руки — воронка в сливе уже приобретает слабый розовый оттенок. Чез мягко гладит Эми по спине, не давая поставить стакан.
  — Ничего, сейчас пройдет, сейчас.

Она вдруг как-то дергается — в отражении в зеркале она выглядит жертвой дтп: перед майки, шея, руки — практически все в засохшей крови, только лицо кое-как оттерто и ладони, и, наверное, ей самой на себя неприятно смотреть, потому что она начинает стаскивать с себя майку, нервно, неуклюже, никак не справляется с одной рукой, и Чез ловит край, помогает ей избавиться от майки, но тонкая ткань пропиталась насквозь, кровь промочила майку и присохла к коже, оставляет разводы на плечах, груди.
— Хочешь под душ? — спрашивает Чез, пока Эми с его помощью выпутывается из майки. — Давай, иди. Отмоешься и станет получше.
Наверняка станет, должно стать. Должно, потому что ничего другого под рукой у Чеза нет — только душ, и, возможно, шанс зарядить телефон и позвонить кому-то.
Хотя кому ей звонить — последний член ее семьи лежит прямо здесь, в паре ярдов, прикрытый ее курткой.

Чез расстегивает на ней юбку, вжикает молнией, стаскивает джинсу через круглые бедра и колени, дергает ее, никак не оставит в покое, помогает выбраться из юбки — как вчерашним утром с точностью до наоборот помогал одеться.
Эми остается в белье — этих своих полудетских трусах с медвежатами, в тонком лифчике, и Чезу вдруг становится неуютно здесь с ней: то есть, дальше она сама, это уж точно.
— Я осмотрюсь тут, хорошо? Гляну, что там с генератором, запущу его — городское электричество отрубилось, судя по всему, — еще один плохой признак. — Ты справишься? Эми, ты справишься сама? Только гипс не мочи, хорошо?
Или не справится — Чез не уверен: до сих пор не виде ее такой потерянной, настолько уязвимой, и дело даже не в том, что она она полуголая.
Скорее, в выражении лица.

Она его как будто не слышит — а может, и правда не слышит. Плачет, слезы стекают по щекам, по шее, капают на грудь, оставляя полоски чистой кожи, покрытой мурашками.
Плачет, но, несмотря на это Чез хорошо разбирает ее слова. Она говорит о том, о чем он и сам только что думал — как будто застает его врасплох, читает его мысли, вот ту самую, что она теперь одна.
Все ее бросили — мать, отец, теперь и Фрэнк. Все ее бросили, умерли, и что.

И ничего, говорит Чез сам себе, пока она пытается вздохнуть, открывая рот как вытащенная из воды рыбина. И ничего, это все — она осталась совершенно одна, и, пожалуй, такое так просто не проглотить.
Неслучайно вспоминаются его собственные одинокие вечера, первые после возвращения, когда дом казался особенно пустым без Энолы и Лолы-Джейн — он не знал, чем заняться, куда податься, чувствовал себя так, будто на него горит метка неудачника, которую издалека увидит любой. Думал, что это все, что ему осталось — одиночество настолько сильное, почти физически ощутимое, щемящее грудь изнутри, от которого не избавиться, но он хотя бы мог позвонить бывшей жене, поговорить с дочерью, а что может Эми?
Устроить брату, как последнему недавно еще живому члену семьи, приличные похороны, и признать, что все так и есть, все ее бросили и она осталась одна?

Ему внезапно становится стыдно, это не слишком рационально, он-то тут причем, но все же — возил ее в Топику, будто посылку, собирался отдать Рите Валентайн, перепоручить чужим заботам и снять ответственность со своих плеч. Не то чтобы это было неправильно, наоборот, все по правилам, но, может быть, был какой-то другой выход?
Подать официальный запрос, чтобы ее оставили с ним — или уговорить Розиту принять Эми на время, потому что соцслужбам не слишком нравится, когда взрослый мужик селит юную девушку с собой под одну крышу, но, словом, приложить немного больше усилий, постараться немного больше, чтобы Эми осталась в родном городе, чтобы хотя бы не разлучать ее со знакомыми местами, друзьями и привычным окружением.
И несмотря на то, что сейчас поздно об этом сожалеть, Чез все равно сожалеет — и первоначальный план оставить ее в ванной саму по себе меняется.

Она так и держится за него — прямо цепляется, до белеющих костяшек, и продолжает плакать, это явно не тот случай, чтобы оставить ее одну, дать успокоиться, а потом делать вид, что ничего не произошло. Не тот случай, и Чез не хочет, чтобы она продолжала так думать — что она одна,  — может быть, потому что сам слишком хорошо знает, что это такое.
И вместо того, чтобы оставить ее закончить с душем, переодеться, как-то привести себя в порядок, Чез делает совсем другое.
Садится на опущенную крышку унитаза, втиснутого в угол ванной комнаты — заднице это не слишком-то нравится, зато так они более менее одного роста,  — тянет Эми к себе, старательно игнорируя то, что она в одном белье: иные купальники куда откровеннее, а еще ей всего семнадцать, она вне его возрастного ценза возможных партнерш, как и он едва ли попадает в ее представление о потенциальном бойфренде, так что это ничего не значит.

— Так и будет, — заверяет ее Чез под шум льющейся воды, притягивая на колени, обнимая покрепче — это то, что он может. — Все будет хорошо. Ты не одна. Слышишь меня, Эми? Ты не одна. Я прямо здесь, посмотри. Прямо здесь, с тобой. Я тебя не брошу, Эми. Пока все не будет хорошо, не брошу.
Это-то он ей должен — а может, и всему городу, если от города хоть что-то осталось.

Не так уж долго она и плачет. Оплакав брата, собственное одиночество, все пережитое за эти два дня, она деловито шмыгает носом, вытирает слезы ладонью, очень вежливо говорит ему это «спасибо».
Чез давит неуместное желание рассмеяться — да уж, было бы за что.
Убирает руку с ее голой спины, перечеркнутой полоской лифчика, хочет было предложить платок, потом передумывает — при себе у него платка нет, да и она без него сообразит, чем вытереться: они у нее в доме и ей не три года, чтобы он подносил к ее носу салфетку и просил высморкаться.
Эми Торнтон в свои семнадцать дама самостоятельная, посамостоятельнее ровесниц и девчонок постарше, сказывается то, что она, считай, с подросткового возраста о себе сама заботилась, даже когда Фрэнк еще не уехал на каникулы от штата Канзас — вот и сейчас она долго раскисать себе не позволяет, выплакалась и будет, заговаривает о похоронах.
Боец — и в этом, если уж на то пошло, Чез видит еще одно подтверждение ее самостоятельности: она не только о себе может позаботиться, но и о других подумать. Ему неплохо помогла с этой пулей, в дороге была не обузой — а он все вокруг нее машет крылами, как курица-наседка, взялся вот ее утешать, чуть было слезы вытирать не начал, а ей и нужно-то, чтобы он помог ей брата похоронить, чтобы однйо со всем не ковыряться.

— Мне кажется, задний двор — хорошее место, — дипломатично говорит Чез, который не так уж уверен, что Фрэнк хотел вернуться домой. Даже Эми до того, как это все началось, делилась с ним своим горячим желанием оставить Эйтвуд далеко позади и глубоко в памяти — но, наверное, хорошо, если последний из ее семьи будет лежать поблизости.
Санитарные нормы как-нибудь сами — насколько Чез знает, под фермой Торнтонов никаких подземных вод не существует, чтобы отравить ручьи или городское водоснабжение, и потом, когда все вернется в норму, когда все будет по-прежнему, тело можно будет перезахоронить на городском кладбище, со всем необходимым.
Пока же, как намекает передача по рации, запись, которая должна включаться только в чрезвычайных ситуациях, которая транслируется даже на полицейском закрытом канале, до нормы далековато.
И Чезу далековато — иначе черта с два он торчал бы в ванной комнате с полуголой девицей, которая ему не родственница: не то чтобы он всерьез опасается за свою репутацию, но уходить с поста на фоне секс-скандала тоже не хочется.
И, наверное, это соображение все же перевешивает; Чез спускает ее, когда она, вроде как успокоившись окончательно и перестав к нему жаться, начинает выглядеть получше, поднимается, прислушиваясь, как там его пулевое.
Хорошо бы, конечно, добраться до больницы — но пока, вроде, все идет на лад: в ботинке не хлюпает и когда он снимал штаны в туалеет на той заправки, крови на штанине тоже не было.
Лишь бы, конечно, не было заражения, но, может, обойдется.

Пока Эми заканчивает в душе, Чез отправляется в сарай. В коридоре приходится обойти тело, прикрытое курткой, и Чез напоминает себе о просьбе Эми: Фрэнк заслужил похороны, не оставлять же его лежать вот так, на полу.
В сарае обнаруживается, что генератор не работает из-за того, что кончилось топливо — Чез выливает из одной канистры остатки в бак, запускает, и над головой сразу же загорается тусклая лампочка без абажура.
Значит, хотя бы электричество у них будет — можно будет зарядить телефоны и не сидеть в темноте.
Интересно, задается вопросом Чез, размышляя об этом, как Фрэнк добрался до фермы — его пикапа перед домом нет, генератор не работал. Умирал он в темноте, не имея сил спуститься и долить топлива, или все закончилось еще вечером, и тому, кем Фрэнк стал, темнота уже не мешала?
Так себе мысли, Чез понимает это — понимает, ловит это все на излете, запихиает подальше, выходит из сарая под солнце, на ходу потирая зад — ладно, болит по-прежнему, даже, кажется, стало хуже, так что зря он радуется прекращению кровотечения.
Впечатление, как будто под кожей у него набухает обжигающий колючий шар — набухает и набухает, и хочется почесать, и больно дотрагиваться.
До неприятного схоже с симптомами заражения — и Чез пытается вспомнить все, что об этом знает: какие еще симптомы, вроде, температура, постоянная усталость, а потом начнется интоксикация и все эти милые вещи?

По пути из сарая заворачивает к «респондеру», вытаскивает их сумки — вроде как, они добрались, можно подумать над следующей задачей.
Вместе с сумками идет на кухню, снова обходя тело — ладно, видимо, этим нужно заняться в первую очередь — и Чез наклоняется, сдвигает труп к стене в узком коридоре, удивляясь про себя, каким же тяжелым кажется не слишком массивный при жизни Фрэнк. Под ним вместо лужи крови лишь небольшое пятно — Чез отмечает это с профессиональным вниманием, и мозг сразу же находит объяснение: это потому что Фрэнк уже был мертв.

Под холодильником на кухне небольшая лужа, но в морозилке еще хватает льда, кусками примерзшего к стенкам — значит, отключился генератор не так уж давно.
К сожалению, кроме льда, в холодильнике больше ничего нет, даже в кармашках на дверце, которые обычно завалены антибиотиками, которые остались от курса лечения, и тому подобной ерундой.
— Эми, — зовет ее Чез, закрывая холодильник и прислушиваясь: вода в ванной больше не льется, значит, Эми с  душем разобралась. — Эми, я завел генератор и принес наши сумки.
Он ставит на зарядку телефон — на темном экране появляется молния — и включает приемник.
По радио та же самая запись — сохраняйте спокойствие, не выходите из дома, ждите дальнейших инструкций.
Не так уж много — и где хоть одна местная радиостанция, думает Чез, переходя с одной волны на другую, натыкаясь на одно и то же.
Как будто пока они сидели в той закусочной в Топике, мир вымер — окончательно вымер, оставив лишь крохотные незамеченные островки: те парни в форме нацгвардии с заправки, они с Эми... Кто еще? Есть ли кто-то еще?

Чез крутит ручку настройки радио, но везде либо белый шум, либо все то же записанное сообщение, которое нисколько не проясняет ситуацию — ну разве что показывает, что власти в курсе происходящего, но после Нью-Йорка это и так понятно.
— Ничего, — отзывается он на вопрос Эми, бросая свое занятие и поворачиваясь. — Интересно, что по телику.
Ничего нового — Чез слышит с кухни, как Эми в гостиной включает телевизор, переключает с канала на канал.
Идет за ней, бросив мучить старенький приемник, встает в дверях, подпирая плечом косяк, пока она щелкает пультом — пару раз попадаются заставки, но ничего полезного.
Как будто, снова посещает его эта дурацкая мысль, все действительно умерли, пока они с Эми торчали в том кафетерии в Топике.
Почти все — по крайней мере, телеведущие, дикторы, операторы, журналисты и кто там еще. Как будто кто-то вдруг взял и отменил сферу развлечений, вот на что это похоже, но Чез не позволяет себе обманываться: одной сферой развлечений дело не ограничилось.
Отмена живых, приходит ему в голову пугающая в своей простоте мысль. Они играли и доигрались — произошла самая радикальная отмена в истории цивилизации.

Эми переоделась, Чез чувствует что-то вроде зависти — душ бы и правда не помешал, но после душа точно придется снова разбираться с ранением, а Чез считает, что с Эми достаточно. Она прекрасно показала себя в деле, он все еще жив и даже может двигаться, но чем ближе они к Этвуду, тем их команда кажется ему страннее: до этой весны они едва перекинулись двумя десятками слов, и чаще по поводу того, где был Фрэнк и когда Эми видела его в последний раз.
А сейчас, только подумать, обсуждают их общий план и он всерьез размышляет, не воспользоваться ли душем в ее доме.
Обратный путь из Топики выдался довольно утомительным, еще неизвестно, что ждет в Этвуде — в одном только Чез уверен: вряд ли там все безоблачно, раз ему никто не ответил по рации. Если бы в городке порядок был восстановлен, а вирус взят под контроль, кто-то непременно вышел бы на связь — из офиса шерифа или из управления городской полиции, кто-то из тех, кто отвечает за этот самый порядок и его сохранность, но рация молчала — попроси Чеза кто назвать тревожный признак, он бы так и сказал: когда никто не отвечает на полицейской волне.
Никто — ни один из шести экипажей, ни диспетчер.
И все же Эми права: им нужно выяснить, что случилось в городе, потому что есть ведь и другое объяснение того, что никто не отвечает: каким-то образом в Этвуде узнали о вирусе и люди были эвакуированы, перевезены куда-то подальше, на расстояние, не покрываемое автомобильной рацией.
Не обязательно все и везде развивается по сценарию Топики — и даже там кого-то эвакуировали, думает Чез, вспоминая тот военный кортеж, сопровождающий кадиллак.

— Обязательно. Мне нужно знать, что с городом.
Но есть еще один момент — что, если город оцеплен военными?
В Топике взаимодействие с национальными гвардейцами удачным было не назвать, и Чез собирается учесть этот опыт по максимуму — второй задницы у него нет.
— Я только переоденусь. Хочу выглядеть как можно официальнее.
У него в сумке форменная рубашка, брюки и значок. Без своей кобуры Чез все еще чувствует себя наполовину голым — но беретта и глок с тех мародеров на заправке несколько примиряют его с действительностью: заблокируй его где-то мертвецы, ему не придется отсиживаться в помещении, дожидаясь, пока они на что-то отвлекутся и уйдут, не говоря уж о тех живых, кто решил, что закона больше не существует.
Не в этом округе — и не в смену Чеза, пародирует он мысленно заставку какого-то старого сериала.

Вообще, конечно, ему не слишком нравится мысль оставлять ее ждать себя здесь — ферма не кажется ему однозначно безопасным местом, пусть даже и расположена не слишком близко к городу, и с трассы не заметить, если не знать, где искать. Фрэнк добрался сюда — и сможет добраться кто-то еще, и неизвестно, живым или мертвым. Ему куда спокойнее, когда она под присмотром — а если в городе все относительно в порядке, то ей лучше остаться там, у Розиты или у той же Линды, но не здесь, в полном одиночестве, — но что, если на подъездах к Этвуду блокпосты?
А что, если на этих блокпостах такие же как те двое на заправке?
Чез оглядывает ее целиком — длинные, нетронутые еще загаром ноги в коротких шортах, рубашка без рукавов, тесноватая ей кое-где, должна быть, куплена пару лет назад, мокрые волосы, подвивающиеся и потемневшие от влаги.
Когда все летит к черту, женщины особенно уязвимы, женщины и дети — а Эми балансирует на границе между этими понятиями, и Чез с мрачным удивлением понимает, что, возможно, будь она сорокалетним мужиком, то не вызвала бы столько энтузиазма у тех двоих.
— Ты не поедешь. Запрешься и подождешь меня здесь. Я не стану тратить время попусту — если все в порядке, мы сразу же за тобой вернемся, если нет... Если нет, то подумаем, что делать дальше.
Если же за ней так никто и не приедет — ни он, ни кто-то другой из города, то это тоже будет ответом: она сообразительная, все поймет.