Просыпается Чез не от сработавшей автомобильной сигнализации, а немногим раньше, от навязчивого телефонного звонка. На прикроватной тумбочке полный порядок по военной еще привычке: часы, ближе к центру поставленный на зарядку телефон, ключи от «респондера», мелочь, выложенная из карманов. Джинсы отвисают на спинке стула, в комнате темно и не жарко — оставленное открытым окно дает достаточно воздуха.
Звонит Бранч. В свете экрана телефона Чез смотрит на часы: около трех, явно что-то случилось.
Позже он скажет себе, что никакого тревожного предчувствия у него не было — но это не так, и когда он отвечает на звонок, он уже уверен: что-то где-то пошло не так, сильно не так.
— Чез, — обычно Бранч не выдает волнения, отыгрывает такого невозмутимого героя, работает на репутацию, но сейчас эмоции так и бьют, к тому же, он зовет Чеза по имени, а это верный признак, что Бранч встревожен. — Черт, хорошо, что ты ответил... Тут что-то происходит...
Чез рывком садится на кровати, прочесывает пятерней волосы — Бранч не стал бы звонить по пустякам.
— Тридцать человек, — продолжает Бранч, не давая Чезу вставить ни слова. — Умерло тридцать человек — и больных все больше, половина парамедиков сами свалились с теми же симптомами, в больнице настоящий ад, мы все там, но это не самое худшее.
Что может быть хуже — для Этвуда, вся агломерация которого включает в себя чуть больше тысячи жителей, тридцать человек за день просто фантастическая цифра, и Чез, разумеется, в первый момент думает о теракте, о чем еще-то ему думать.
Что-то случилось, массовая стрельба, бомба, упавший на центр Этвуда самолет — что еще может дать такое количество жертв.
— Они встают! — голос Бранча звучит так, как будто он не верит собственным словам. — Встают и нападают на других! Мертвые, Чез, ты слышишь? Джанин напала на меня, прокусила плечо, и я уверен, целила в горло — и, Чез, она была мертва...
Чез не успевает спросить, как это произошло, что вообще произошло — в телефоне вдруг повисает мертвая тишина.
— Бранч? Бранч, черт тебя дери, ты слышишь? Что случилось? — бесплодно взывает Чез — с таким же успехом он мог ждать ответа от камня.
Он прерывает вызов, набирает снова — но в трубке нет даже гудков, все равно что пытаться дозвониться по ботинку.
Методично Чез набирает номер за номером из записной книжки — Вик, Джанин, офис шерифа, и все безрезультатно.
Может быть, что-то с телефоном, но эта мысль, которая должна бы все объяснить, никак не может перекрыть другую: дело не в телефоне.
На стойке администратора был телефон, вспоминает Чез — нужно позвонить с него, узнать, наконец, в чем дело, о чем пытался рассказать ему Бранч.
Он наскоро умывается, натягивает рубашку, джинсы, даже не включая света, и вдруг срабатывает автомобильная сигнализация за окном, кто-то вскрикивает, крик приглушенный, но полон недоумения и страха. Звенит разбитое стекло — и выстрелы.
Это решает дело: его разряженный кольт в комнатном сейфе согласно инструкции, но сейчас Чез тратит несколько минут на то, чтобы зарядить револьвер и вернуть в кобуру: что бы не происходило, это происходит везде.

В коридоре становится людно — постояльцев, может, и мало, но происходящее будит многих, люди выглядывают из номеров, интересуясь друг у друга, что происходит. Эми тоже тут — Чез колеблется между желанием сказать ей, чтобы она вернулась в комнату, заперлась и не выходила, и желанием держать ее поблизости, чтобы убедиться, что все в порядке: она на его попечении, как бы там ни было, и он не врал, когда говорил, что она ближайшее время его насущная забота.
— Звонила кому-нибудь в Этвуде? — спрашивает он вместо ответа, косится на экран планшета в руках парня в шортах, выскочившего в коридор прямо босиком.
На экране зацикленное видео — кажется, человек набрасывается на другого, валит с ног и вгрызается в выставленные для защиты руки. И так по кругу: набрасывается — валит — вгрызается, набрасывается — валит — вгрызается.
— Что это? — бросает парню.
Тот пожимает плечами:
— Я не знаю, друг прислал запись, я скачал, а теперь он не отвечает, теперь вообще никто не отвечает... Но это же просто какая-то «Ночь живых мертвецов», вы видите? Он его жрет!
Чез хлопает его по плечу — на них и так оборачиваются, на некоторых лицах проступает паника.
— Тише, тише, не надо так орать.
— Так орать? — парнишка поднимает на него сердитый взгляд, отмечает форменную рубашку, кобуру. — Чертов коп, это все, что вы можете — говорить, что не нужно орать? Что происходит?! Что, мать твою, происходит?
Чез толкает его к стене, вырывает планшет и наощупь выключает экран.
— Знаю не больше твоего, но, по крайней мере, собираюсь выяснить. Эми, держись рядом. Пошли, попробуем разобраться.
В вое автомобильной сигнализации ему тоже приходится повышать голос — но когда он идет по коридору в сторону лестницы, ведущей в холл, парень в шортах и еще один мужчина, больше похожий на университетского профессора, идет за ним.

Гостиница из тех, небольшая, семейная, не круглосуточная — чтобы войти, им с Эми пришлось звонить, хотя еще не было и одиннадцати, и администратор открыла им со стойки ресепшена, но Чез не уверен, что двери выдержат, если кто-то в самом деле очень сильно захочет войти. Кто-то из тех, кто стреляет снаружи — выстрелы ему не показались, он совершенно точно слышал повторы, и есть кое-что, что его беспокоит: он, конечно, не эксперт, но это не стрельба из охотничьих ружей.
К тому же, они посреди Топики, столицы штата, а не в лесу во время сезона охоты, и что бы не происходило снаружи, Чезу с каждой минутой нравится это все меньше. Больше всего из-за того, что он так и не понимает, что происходит.

Видео на планшете парня в шортах странным образом созвучно с тем, что говорил Бранч по телефону — не приснилось же Чезу, что тот сказал, будто Джанин его укусила. Целила в горло, вот как сказал Бранч — уму непостижимо ни для кого, кто знает их милейшую старушку Джанин, которая, конечно, может и огреть, и не скупится на ворчание, но — укусить?
И еще тот мужик на заправке — кровь в туалете, вспоминает Чез. Что он сказал, какой-то парень из Айовы жаловался, будто его укусил приятель? Тогда Чез подумал, что речь о собаке — мало ли, собаки, бывает, нападают на хозяев, но что если нет.
Что если это какой-то вирус — о Нью-йорке же ходили какие-то подобные слухи, про нападения людей, которые ведут себя будто звери?
Это быстро прекратилось, да и никто в своем уме не поверил — но что, если это правда?

Если это правда, думает Чез неожиданно для самого себя — не верит же он в подобное, это просто бред, ведь так? — если это правда, то нужно сваливать из Топики: чем город больше, тем больше в нем людей, которые могут быть больны этим странным бешенством. А значит, тем опаснее.
И вместе с этой мыслью приходит другая: как узнать, кто болен, а кто здоров, пока больной не попытается тебя загрызть?
Ответ Чез получает очень быстро, неприятно быстро — обычно мироздание не так щедро.

В отсветах пожара, скачущих по стенам, женщина, выскочившая из открытого Эми номера, в первый момент напоминает привидение — или безумную хозяйку мрачного готического особняка, запертую родней на чердаке: у нее растрепанные седые волосы, какой-то невероятно жуткий оскал, и она падает на Эми, споткнувшись о небольшой порожек на выходе из комнаты. Эми визжит — а женщина вцепляется в гипс, но не руками, а кусает, будто пытается откусить кусок, будто не понимает, что перед ней не плоть, а кусок гипса.
— Эй! — Чез кидается обратно, обхватывает сумасшедшую за талию, чтобы оттащить от Эми — женщина одета в слишком теплый для июньской ночи халат, но под халатом ее тело какое-то странное, будто восковое, и эта странность отпечатывается у Чеза в голове, но пока не оформляется ни в какую теорию.
К тому же, от нее попахивает — мочой, кремом для лица, размазанным по щекам, и чем-то вроде лимона, под обеими ноздрями плотная корка застывших выделений.
Чез ожидает, что она будет горячей — ему кажется, что она должна быть горячей, потому что она действует как в бреду, но это не так, никакого жара, ничего такого.

Он оттаскивает ее от Эми — и слышит хруст, невероятно отчетливо в завываниях сирен, визге Эми, воплях их спутников, а потом на гипс Эми падает несколько темных густых капель: психопатка сломала зуб о гипс, господь всемогущий!..
— Мэм! Мэм, успокойтесь! — звучит нелепо, это в Чезе говорит привычка — а незнакомка, похожая на первую миссис Рочестер, будто и не чувствует боли: щелкает челюстью, выворачивая голову, и мужик в очках, который пытался помочь Чезу справиться с ней, вскрикивает, когда женщина вгрызается ему в предплечье, точь в точь как на видео с планшета парня.
— О боже! Она меня укусила! — энтузиазм профессора — возможно, он никакой не профессор, но Чез поставил бы на свою догадку двадцатку — резко испаряется, он выдергивается из хватки женщины, отступает к стене, пока Чез приподнимает психованную постоялицу за талию, встряхивает, не давая ей себя схватить, и отталкивает прочь от них всех.
Она как-то неуклюже налетает на стену, оборачивается так же неуклюже — как будто только на днях научилась ходить. Выглядит еще более жутко: окровавленный подбородок отвис, волосы липнут к щекам, халат перекошен, взгляд странно расфокусирован, — и когда она шагает на них, Чез думает, что ему совершенно не хочется оставаться в гостинице и уж тем более не хочется быть в одном коридоре с этой женщиной.

Парень в шортах неожиданно оказывается способен не только на то, чтобы требовать от Чеза ответов — он выныривает из-за спины Чеза с огнетушителем наперевес, снятым в конце коридора, и, как следует размахнувшись, бьет красным днищем женщину в плечо. Инерция разворачивает ее, вталкивает в номер, из которого она выбралась — парень подскакивает, бьет снова, и Чез уверен, что он попадает ей в висок.
И почти уверен, что слышит глухой хруст — это не просто сотрясение, это, черт возьми, перелом, пробитие черепа, смерть или тяжкие телесные.
Парень выскакивает в коридор и Чез захлопывает дверь в номер до щелчка — и почти сразу же с той стороны доносится удар, как будто женщина кидается на преграду, надеясь пробить дверь своим телом.
— Это была миссис Леннокс? Это она? Это ее номер, господи, что с ней? Вы ударили миссис Леннокс? — девушка-администратор застыла возле Эми, прижав руку ко рту, ее неестественной длины ногти кажутся неправдоподобно темными на фоне бледного лица. — Что случилось?
Это, думает Чез, сейчас самый популярный вопрос — а вот с ответами, кажется, все сложно.

— Давно звонили? — спрашивает Чез у девицы, к которой возвращается природный цвет лица, когда она понимает, что миссис Леннокс жива у себя в номере — что ей не придется разбираться с убийством ласкеровской лауреатки в ее смену.
Девица, которая уже хлопочет над профессором, поворачивается к нему:
— Что, простите?
— Давно вы звонили в полицию? — уточняет Чез.
Она несколько раз моргает, как будто пытается сообразить, на каком языке он говорит, потом хмурится — симпатичное личико не теряет в симпатичности даже с морщинкой на лбу.
— Кажется... Кажется, как раз закончился Джимми Фэллон, значит, в половине третьего. На нашей парковке кто-то ходил, и не постоялец — никто не проходил мимо меня, я бы заметила, у меня бессонница, я не сплю на работе, — с чем-то вроде гордости сообщает администратор. — Я позвонила в полицию, они пообещали прислать кого-то и велели не выходить из помещения, потому что введен карантин и на улице может быть небезопасно...
Чез смотрит на часы — если так, то с момента звонка копам прошло чуть больше часа.
Топика, конечно, большой город, но Чез уверен: даже в большом городе полиция должна приезжать куда быстрее.
— На улице очевидно небезопасно, — подает голос профессор, баюкая свою руку.
— Да и здесь не лучше, — выступает парень в шортах — он так и держит свой огнетушитель, как будто не уверен, что расставаться с ним разумно. — Но в любом случае, больше вы никуда не позвоните — связи нет.
Он показывает свой телефон, как будто это доказательство, но девица смотрит на него волком — болеет за миссис Леннокс, догадывается Чез.
— Положите огнетушитель, — вежливо просит она.
Парень смотрит на огнетушитель, потом на нее:
— Не-а.
Она закатывает глаза, но, видимо, необходимость заняться укусом другого постояльца оказывается сильнее.
— Я хотела вызвать «скорую» или «девять-один-один», но связи и правда нет, — негромко говорит еще одна женщина, холеная брюнетка в пижамных штанах и майке. — Возможно, работает какой-то искусственный подавитель сигнала...
Чез с ней согласен — но это значит только одно: ему все меньше хочется здесь оставаться.

— Мы попробуем, — отвечает он Эми, не обращая внимания на парня.
Тот цокает языком и все-таки нарывается.
— Тебе повезло, что ты ее не убил, — говорит ему Чез, кивая на номер, за дверью которого миссис Леннокс, кажется, методично скребет дверное полотно. — С ней что-то сильно не так, но если ты убьешь ее этой хераборой — как ты считаешь, это будет квалифицировано как самооборона?
— Мне надо было стоять и смотреть, как она сожрет твою девчонку? — тут же огрызается Шорты. Чез оставляет при себе комментарий, что он бы разобрался и сам, крепко берет Эми за плечо, уводя обратно к их комнатам.
Люди в коридоре — немногочисленные постояльцы — слишком заняты тем, что обсуждают произошедшее, кто-то пытается дозвониться куда-то, кто-то комментирует вид из окна, и голос Чеза заглушен всем этим шумом, но он все равно чуть наклоняется к Эми.
— Буду с тобой откровенен — перед тем, как связь вырубило, мне звонил помощник из Этвуда и, судя по всему, там сейчас происходит то же самое. Я хочу вернуться: я точно там нужнее, чем здесь, но есть и кое-что еще — я уверен, там безопаснее. Здесь живет более ста двадцати тысяч человек — в сто с лишним раз больше, чем дома, а значит, в сто с лишним раз больше шансов встретить взбесившегося и заразиться, если это заразно. В Этвуде будет намного проще установить карантин, если он в самом деле нужен, и он не будет похож на банку с пауками... Вернемся еще раз, когда все нормализуется, но сейчас мне кажется, что офис опеки завтра не откроется и я не хотел бы оставлять тебя здесь одну.
Вообще-то, Чез знает, что сделает, если она упрется — силой запихает ее в «респондер», но оставляет этот вариант на крайний случай, к тому же, ему кажется, что она хочет уехать не меньше, чем он: очарование большого города сегодня определенно не сработало.
— Говорю с тобой как со взрослой — пять минут, чтобы собрать сумку, и мы уезжаем.
Хорошо, что он успел поспать хотя бы немного — достаточно, чтобы хватило на обратную дорогу, но, в любом случае, сейчас ему кажется, что он способен провести за рулем куда больше, чем пять часов, лишь бы вернуться в Этвуд.
Бранч, конечно, справится, но Чез несет ответственность за порядок в городе перед теми, кто за него голосовал: в небольших местечках вроде Этвуда это дорогого стоит.

Да парень-то настоящий социопат, думает Чез, — каким-то чудом не забил женщину огнетушителем, даже странно, что она все еще на ногах и может двигаться, теперь вот говорит, что полиция и военные будут стрелять по гражданским. Ему, наверное, ужасно неуютно жить в таком вот мире; Чез, который повидал разное дерьмо, испытывает короткий приступ раздражения из-за слов этого Баффало Билла — кем он себя возомнил, жителем фронтира, раз считает, что у них тут все против всех?
Но, с другой стороны, пока тот не мешает им с Эми уехать, Чез готов не обращать на него внимания — наверняка, конечно, им бы здесь не помешала полиция, но пока здесь все довольно спокойно: есть производственные помещения, есть возможность запереться и переждать, пока беспокойства в городе не улягутся. Едва ли им серьезно поможет шериф из заштатного городка — а вот в Этвуде он действительно нужен.
Куда большую проблему представляет брюнетка в пижаме — она явно надеется, что он предложит докинуть ее до Канзас-Сити, и в другое время Чез сделал бы так, не раздумывая, между городами каких-то минут сорок, если не будет проблем по дороге, но, во-первых, проблемы все же могут быть, кто знает, что там в Канзас-Сити, который, как и Топика, город крупный, и сама женщина косвенно подтверждает это, когда говорит, что не смогла дозвониться до родни, а во-вторых, это означает потерю полутора часов — Канзас-Сити не по пути.
— Вы на машине? — все же спрашивает Чез, еще надеясь, что ей просто нужна компания, чтобы вместе выехать из города, но она мотает головой.
— Нет, добралась грейхаундом, хотела кое-что доработать по дороге...
Она, должно быть, угадывает его сомнения, потому что осторожно, даже аккуратно улыбается, ему, потом Эми.
— Здесь же очень близко. Можете высадить меня на шоссе, я доберусь, со мной все будет в порядке, у меня есть перцовый баллончик и шокер. Мне просто кажется, что с вами у меня больше шансов пройти карантин, — она кивает на его форменную рубашку. — На окружную полицию наверняка это все не распространяется.
Чез, который думает примерно так же — не насчет того, что совсем не распространяется, но насчет того, что он, возможно, сумеет убедить парней в форме пропустить «респондер» — задумывается: разумеется, высадить незнакомку на ночном шоссе и уехать — невозможно себе даже представить, не хватало еще, чтобы с ней действительно что-то случилось, он не поступил бы так и в более нормальное время, даже днем, не то что этой ночью, когда у них у всех серьезные проблемы, но, судя по всему, она настроена решительно, раз согласна пойти на такой риск. Не согласится он — она продолжит искать, и как знать, чем все закончится.

— Хорошо, — все же соглашается он — не в последнюю очередь из-за того, что рассчитывает на свободное шоссе и потому что не хочет ехать по Ай-70: там по пути Салина, еще одна база нацгвардии, и чтобы не напрягать парней, лучше проехать по ЮС-24. — Но ждать, пока вы соберетесь, я не стану — берите самое важное и едем.
Ему очень не нравится фраза, оброненная Профессором — что-то о том, что карантин введен, потому что количество заболевших превысило эпидемиологический порог. Чез не медик, не особенно понимает, что это означает — понимает только, что хорошо бы поскорее убраться отсюда и заняться своими прямыми обязанностями.
Женщина оглядывает себя, фыркает, поправляя лезущие в глаза волосы, коротко и немного нервно смеется:
— Только переодену джинсы и возьму сумку с документами. Догоняю вас, шериф.
— Какая глупость, — роняет парень в шортах. — Уж если выходить отсюда, то только ради того, чтобы окопаться в месте покрепче и с большим запасом жратвы.
Да что у него в голове, снова думает Чез, что за компьютерная игра.
— Лучше оставайтесь здесь. Утром будет понятнее.

Они спускаются со второго этажа, проходят мимо стойки ресепшена. В небольшом холле погашен свет, освещение есть только за стойкой, в помещении администраторской — девица оказывает помощь Пембруку, откинувшемуся в низком кресле. Чез заглядывает внутрь, окидывает взглядом пострадавшего — выглядит тот так себе, должно быть, сказывается стресс.
— Мы из двадцать третьего и двадцать пятого, мэм. Попробуем выехать из города.
Пембрук открывает глаза, встрепенувшись:
— У вас есть какие-нибудь симптомы?
— Симптомы чего? — недоумевает Чез, который не связывает простуду и это бешенство.
Пембрук морщится.
— За ужином с Лорой... С Лорой Леннокс, я имею в виду, мы обсуждали — в рамках теоретизирования, конечно же — что вирус мог вырваться из Нью-Йорка и начать распространение на запад. Клиническая картина чрезвычайно схожа, особенно на первых порах, насколько мы можем судить по Нью-Йорку, и, к сожалению, она обрывочна — мы не знаем, как она развивается и чем оканчивается. Лора собиралась выступить с докладом завтра, не знаю даже, что будет с конференцией...
Да уж понятно, что ничего хорошего, думает Чез. Значит, клиническая картина совпадает с Нью-Йорком — это хорошо или плохо? Нью-Йорк ушел из федеральных новостей, сменился другой повесткой — но пока о нем еще говорили, дела там обстояли так себе, и вся эта болтовня в интернете — люди жрут людей?
Или не жрут, но нападают, как Леннокс напала на Эми, а Джанин на Бранча?
— Хотите сказать, все, кто заболел простудой, в итоге становятся как она? — уточняет Чез, дергая подбородком куда-то вверх, вроде как на второй этаж, где в своем номере бродит миссис Леннокс.
Пембрук вытаращивается на него, даже забывая о своем укусе.
— Нет! Конечно же, нет, у меня слишком мало данных, чтобы делать такие предположения! Нужно как следует исследовать, пронаблюдать картину, заболевших, их реакции на препараты...
Ну, для Чеза догадка выглядит довольно верной. Он кивает на прощание администраторше, идет через холл к входным дверям, снабженным магнитным замком.
Позади раздается звук приближающихся шагов — их нагоняет женщина из Канзас-Сити, она оставила майку, но переоделась в джинсы, и через плечо у нее теперь небольшая сумка, вроде тех, что в самолете берут как ручную кладь.
— Меня зовут Андреа, — шепотом представляется она. — Я вам очень благодарна, вам обоим.
— Поговорим позже, — предлагает Чез, нажимая на кнопку у дверей. Красный огонек над косяком меняется на зеленый, механизм коротко пищит — можно выйти.
Сквозь стекло Чез всматривается в парковку — нескольких фонарей и зарева пожара хватает, чтобы разглядеть «респондер» в нескольких ярдах. Снова звучат выстрелы — теперь это отчетливая автоматная очередь. Даже приглушенная дверями гостиницы, она заставляет Чеза напрягаться — он не слышал таких звуков очень давно и надеялся, что больше никогда не услышит.

И только когда они выходят на парковку, а двери гостиницы закрываются за ними и срабатывает механизм, блокирующий замок снаружи, Чез вспоминает еще кое-что: администратор сказала, что вызвала полицию, потому что на парковке кто-то был, кто-то, заставивший ее занервничать. Ушел он или нет, вот что Чезу хотелось бы знать.

— Чез, — говорит Чез в ответ на это «шериф Монро» от Андреа — у него нет проблем с тем, как его называют, но для этой Андреа-то какой он шериф, она, наверное, даже не в курсе существования Этвуда, даже если знает об округе Ролинс.
Но как следует познакомиться им не получается, потому что выясняется, что на парковке они не одни. Может быть, это те самые люди, один из которых напугал администраторшу гостиницы, может, кто-то другой, но факт остается фактом — сразу двое бодро чешут к «респондеру», и Чезу достаточно одного взгляда через лобовое стекло, чтобы понять: они больны.
Они движутся также неровно, как двигалась Лора Леннокс — как-то дергано, неуклюже, но на удивление целеустремленно. Чез не торопится уехать — в «респондере», заблокировав двери, они в безопасности, а вот понаблюдать за их поведением ему бы хотелось. Это было бы полезно, вот о чем он думает — было бы полезно понять, в чем дело, чем они руководствуются, всегда ли агрессивны.
И это странная мысль, очень странная — Чеза удивляет собственная реакция.

За Леннокс понаблюдать не вышло — Чезу до сих пор становится не по себе, стоит вспомнить, как визжала Эми, и он вдруг понимает, что ни разу не поинтересовался, как она, почему-то считая, что у нее стрессоустойчивости не меньше, чем  у него.
Может, потому что она Торнтон — и семнадцать лет прожила среди других Торнтонов, что предполагает, что у нее наросла жесткая шкура, но ей все же всего семнадцать лет, а тут у людей куда старше явно нет ни ответов, ни догадок в отношении того, посреди чего же они все оказались.
Эми тоже понимает, что эти двое такие же, как Леннокс — и в ее голосе звучит неприкрытое волнение, причем вовсе не приятное. Но и зрелище за стеклом с ее стороны неприятное — даже в темноте видно, что этот мужчина серьезно болен, потому что он выглядит как манекен, бледный, покрытый запекшейся кровью, укусами...

Двигатель «респондера» работает на холостом ходу, Чез открывает дверь.
— Сэр, да, сэр, вы, — он кивает тому, который прижимается к стеклу со стороны Эми. — Сэр, пожалуйста, отойдите от машины. Вам нужна помощь, сэр? Мы можем вам чем-то помочь?
Мужчина мажет растопыренными пальцами по стеклу, оставляя какие-то грязные разводы, елозит подбородком, как будто в надежде укусить стекло — выглядит нелепо, и Чез все ждет, когда он попытается открыть дверь, но этого все не происходит, не происходит, не происходит... Вместо этого мужик поднимает голову на голос.
Человек определенно смотрит на него — но как-то сквозь него, что ли, Чез даже не уверен, что тот вообще что-то видит. Второй, хромая, продолжает приближаться.
— А вы остановитесь, — предупреждает Чез, бросив на него короткий взгляд. — Сэр, вы меня слышите? Сэр, я приказываю вам остановиться и я вооружен...
С таким же успехом он мог приказывать дождю или бешеной собаке, вот что, и тот, кто пытался добраться до Эми, будто забыв о том, что стекло может быть преградой, теперь тянется через крышу к Чезу, а затем начинает двигаться к нему, и куда быстрее, чем двигался до сих пор.
— Бога ради! — Андреа на заднем сиденье нервно дергается. — Чез, пожалуйста, давайте просто уедем. Что вы можете сделать? Отвезти их в госпиталь? Они загрызут вас, а если это заразно... Чез, я вирусолог, поверьте, пока мы не знаем, в чем именно дело, лучше держаться подальше от любых людей с очевидными симптомами — думаете, вас пропустят через карантин с этими ребятами?

В ее словах есть логика — но у Чеза есть правила, и одно из них — между прочим, только что сыгравшее ей на руку, — требует не оставлять без помощи тех, кто в ней нуждается.
— Сэр, — терпеливо повторяет он своим особенным тоном для сложных ситуаций, — сэр, пожалуйста, отойдите от машины, вы меня нервируете. Вам нужна помощь, я постараюсь оказать вам ее, но только если вы отойдете от автомобиля.
В Этвуде этот тон всегда работал — а когда не работал, было понятно, что делать. Сейчас он не работает — но Чезу нихера не понятно.
— Чез, — снова требует Андреа. — Давайте поедем. Сообщим о них кому-то в городе. Вы им не поможете, никто из нас им не поможет.
Хромой, подволакивающий ногу, только-только добредает до тачки и хлопает вытянутыми ладонями по капоту, в свете фар он выглядит совершенно ненормально, но если ему и нужна помощь, то Чез не представляет, как ее ему оказать — в этом, пожалуй, Андреа права.
Он не ждет, пока они оба подойдут к нему слишком близко — и абсолютно не хочет стрелять, ни на поражение, ни в качестве предупреждения, так что до того, как более шустрый успевает ухватить его за рукав, Чез устраивается за рулем и захлопывает дверь.
Теперь один из них прямо перед «респондером», оставив, наконец-то, дверь со стороны Эми в покое, а второй цепляется за боковое зеркало со стороны Чеза.

— Вирусолог Андреа, что это за вирус, из-за которого люди забывают, как открывать двери? — спрашивает он, пока первый момент завороженности этой мерзотной картиной так близко проходит. — Та женщина в гостинице: она так и не смогла выйти из номера, хотя достаточно было просто повернуть ручку, и здесь тоже — они как будто не помнят, как открыть автомобильную дверь.
Он удостоверяется на подлокотнике, что двери заблокированы — но ведь эти двое даже не пытаются их открыть, не дергают ручки, просто хлопают по стеклу и металлу, как будто надеются... Найти дыру?
— Я бы предположила, что вирус как-то поражает лобные доли, — отзывается Андреа сзади. — Те, что отвечают за осознанные движения, или за умение разговаривать...
Ну, это похоже на правду, думает Чез, и оставляет при себе комментарий, что Леннокс, напав на Эми, двигалась будто бы вполне осознанно, да и эта парочка тоже не вот гуляет вокруг «респондера».
— Если так, что это не проблема, — оптимистично заявляет он.

Не в последнюю очередь он пытается успокоить Эми — это им только помешает, когда дойдет дело до пересечения городской границы, где установлен карантин, но дело не только в этом. Она все же ребенок на его попечении — и если бы он не потащил ее в Топику сразу же после звонка Валентайн, она не попала бы в этот оживший кошмар, в котором люди кидаются друг на друга и больше похожи на животных, реагирующих на звук и движение и не умеющих открыть дверь комнаты или автомобиля.
Чез успокоительно похлопывает ее по руке: она сидит рядом, на переднем пассажирском, отодвинувшись от окна подальше, и это выходит само собой.
Он сделал бы так, будь на ее месте кто угодно и нервничай так же — и не придает этому прикосновению значения, но ловит взгляд Андреа в зеркале заднего вида, и взгляд этот напоминает ему кое-что: они уже не в Этвуде.
— Ладно, пристегнитесь, леди, следующая станция — Канзас-Сити, — Чез снимает «респондер» с нейтралки и в салоне тут же раздается навязчивое пиканье. Под одометром вспыхивает и гаснет красным сигнал — система распознает в елозящем по стеклу человеке препятствие и обращает на это внимание водителя. Чез аккуратно сдает назад — один удерживается на ногах, второй — нет, валится на асфальт, потеряв опору в виде тачки, и, что удивительно, не пытается подняться, а просто ползет за удаляющимся задом «респондером», просто ползет, как слишком большая гусеница на асфальте.
Никто из нас им не поможет, вспоминаются слова Андреа.

«Респондер» выбирается с парковки, Чез разворачивает автомобиль, пытаясь вспомнить карту Топики — чуть впереди, будто сразу же за пожаром, снова раздаются приближающиеся автоматные очереди — одна, вторая, заставляя Чеза выбрать другой маршрут, и «респондер» уходит направо, прочь от выстрелов и зарева, выезжая на широкий проспект, сейчас выглядящий совершенно ненормально: две машины столкнулись, почти перегородив дорогу, и их приходится объезжать по тротуару, к счастью, совершенно пустому, а все светофоры по пути горят запрещающим красным.
Карантин, понимает Чез. Вот как это выглядит — карантин.
— Ты в порядке? — спрашивает он у Эми, надеясь, что она не заработает какую-нибудь травму на всю жизнь. — Я не спросил. Там, с гостинице, та женщина, Леннокс, до тебя не добралась? Все в порядке?
Вроде бы, нет — но на гипсе несколько темных пятен, а Чез держит в уме предупреждение их новой приятельницы-вирусолога: лучше держаться подальше от всех с очевидными симптомами.

— Конечно, не могут, — Чез бросает на Андреа через зеркало предупреждающий взгляд. — Мы же не на войне и не делаем ничего противозаконного.
Правда, этого хватает далеко не всегда, но Эми еще рановато это знать, будь она хоть сколько-то Торнтон.
— Никто не будет ни в кого стрелять, — договаривает Чез, и, будто в противоречие с его словами, где-то за их спинами снова раздаются автоматные очереди.
Это невероятно, просто невероятно — они посреди Канзаса, посреди Соединенных Штатов, а он чувствует себя будто в только что взятом Багдаде, не хватает только разрушенных авиационными ударами и ракетами построек.
Даже так же хочется пригнуться к рулю при звуках выстрелов.
Значит, больше никогда, лейтенант, спрашивает сам себя Чез: больше десяти лет назад он решил, что с него хватит войн, и уволился, чтобы стать кем-то другим, и что, чем все закончилось — война явилась к нему сама.

Через лобовое стекло он смотрит на блокпост, выросший, кажется, за пару часов посреди улицы: здесь настоящие бетонные блоки первой линией препятствия, затем пара грейдеров, стоящих практически нос к носу, «респондер» едва протиснется, как вторая линия, и за ними военные грузовики вроде тех, что встретились им с Эми по пути в Топику.
Это не просто дежурный пост, дорога заблокирована по-настоящему, Чез с каким-то отвлеченным интересом присматривается, но это, определенно, сопряжено с большим риском, а выложенная у единственного проезда шипованная лента намекает, что пока ребята в защитных костюмах не настроены никого пропускать.
Но все же этот узкий проезд оставляет Чезу надежду — для кого-то же он предназначен. Нужно просто договориться, подобрать правильные слова.
Он делает, как сказано — глушит мотор, затем выходит из «респондера». Лучи нескольких прожекторов скрещиваются на нем, слепят глаза, совершенно поганое чувство.
— Эй, — громко говорит Чез, поднимая руки к голове и демонстрируя, что он не собирается начинать пальбу, надеясь, что ребят это слегка расслабит, как и вид его формы6 они вроде как играют на одной стороне. — Эй, все в порядке.
Он не видит лиц за защитными масками, зато видит оружие, много оружия: очень много автоматов, и судя по тому, как их держат, все на взводе.
— С кем я могу поговорить об этом? — Чез щурится на свет, моргает, но голос, кажется, звучит спокойно — то, что нужно. — Я шериф округа Ролинс, у меня в машине две женщины. Никто из нас ничем не болен. Мы просто хотим уехать домой.
— Вернитесь в автомобиль, сэр, и уезжайте. Проезд закрыт, — приглушенный костюмом, голос звучит как-то странно, будто не принадлежит человеку.
— Мне нужно вернуться в Этвуд, — упорствует Чез, осторожно прощупывая почву. — Никто из нас не заражен, мы все здоровы. Можете убедиться сами, никаких симптомов, никаких укусов...
— Что вам известно об укусах? — один из неотличимых, как горошины из стручка, военных выдвигается вперед, Чез вцепляется в него взглядом, интуитивно угадывая в нем главного, и хотя за маской лица не разобрать, в голосе слышна заинтересованность.
— Ничего, — говорит Чез. — Нам вообще ничего неизвестно, но с нами вирусолог из Канзас-Сити, и она считает, что лучше не давать себя кусать.
— Вирусолог? — уточняет офицер.
— Именно так, — подтверждает Чез, хотя ему не нравятся эти расспросы.
— Сэр, — офицер обращается не к нему, говорит по рации, болтающейся на плече, — здесь врач-вирусолог и какой-то местный шериф, прием.

Андреа на заднем сиденье «респондера» коротко вдыхает, прикусывает костяшки пальцев, нервно ерзает: переговоры едва слышны, и она вытягивает шею, чтобы уловить каждое слово, доносящееся через оставленную открытой дверь.
— О нет-нет-нет, я вовсе не так сказала, — говорит она тихо, ни к кому не обращаясь, потом все же встряхивается. — Эми, нам лучше вернуться. Вернуться в гостиницу. Там есть все необходимое, вернемся и подождем там развития событий...
Она открывает дверь, высовывается из салона — несколько автоматов тут же разворачиваются на движение.
— Чез! — кричит она. — Чез, пожалуйста, давайте вернемся, очевидно, что...

— Сэр, — говорит один из солдат, стоящих в кузове грузовика, обращаясь к вышедшему вперед. — Сэр, есть контакт. До точки четыре фута. Три. Сэр?
Только что разговаривающий по рации кивает на слова своего подчиненного:
— Открыть огонь.

Следующие слова Андреа тонут в грохоте очереди — в первый момент ей кажется, что огонь открывают прямо по «респондеру», но нет, цель оказывается за ним. Она оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как несколько человек падает на асфальт. Некоторые остаются лежать неподвижно, другие продолжают целеустремленно ползти.

— Прекратить огонь! — командует тот, кто вышел вперед, взмахивая рукой.
Чез оборачивается, едва укладывая в голове случившееся — только что на его глазах военные расстреляли каких-то людей, вышедших к блокпосту, и это, пожалуй, больше всего напоминает дурной сон.
А еще означает, что дела плохи, очень плохи — даже хуже, чем ему казалось десять минут назад, когда они только подъехали к блокпосту.
— Выйти из машины! — коротко приказывает в громкоговоритель главный, больше не уделяя внимания расстрелянным, хотя один из стрелков методично добивает раненых на асфальте из одиночного огневого режима, упершись в колено поставленной на борт грузовика ноги.

Значит, ради их же блага.
Чез и сам не раз говорил эту фразу — и сейчас может слышать ложь в голосе того, кто ее произносит: здесь всем плевать на их — его, Эми и Андреа — благо. Под благом здесь понимается совсем другое, может быть, приказ. Такой же, как тот, который значит убийство гражданских.
Расстрел, поправляет Чез сам себя. Это был расстрел.
Эми берет его за руку, у нее узкая теплая ладонь — наверное, ей чертовски страшно. Сейчас, когда на них направлены автоматные стволы, ему не хочется говорить ей, что все в порядке — очевидно, что нет, поэтому он просто молча сжимает ее пальцы в своих, когда им указывают направление движением автомата.
Санитарный фургон больше похож на насмешку, Чез недоуменно оборачивается на конвоира — он не ослышался?
Андреа не скрывает возмущения, и на первый взгляд это не производит на их сопровождающих никакого впечатления — но это не так, Чез замечает, как меняются их позы, другой упор, иначе перехват цевья, так, чтобы было удобнее поднять автомат и разрядить весь рожок.
— Раздевайтесь, — повторяет снова человек в защитном костюме.
— Зачем? — переспрашивает Чез. — Вы не можете взять кровь или что-то еще?
— Они хотят убедиться, что на нас нет укусов, — как-то медленно говорит Андреа. — Они знают больше, чем мы. Знают, что зараза передается и так тоже — и тогда этот вирус реплицирует сам себя, заставляя носителя кусать любого незараженного на своем пути. Гениально, просто гениально, темпы распространения, должно быть, фантастические...
Чез смотрит на нее как на идиотку, она замечает его взгляд и замолкает: ну наконец-то, думает Чез, которому вовсе не нравится, что она говорит все это при Эми.

— Послушайте, — начинает Чез, — нам что, раздеваться прямо посреди улицы? Всем троим? Как в каком-то стриптиз-клубе?
Андреа хмыкает:
— Я не буду этого делать. Вам меня не заставить.
— А что будет потом? — интересуется Чез. — Если окажется, что на нас нет укусов и других симптомов, нас выпустят из города?
— Сначала — карантин, — отзывается конвоир и жестом указывает на ряд фур, выстроенных на парковке перед капитолием.
Чез смотрит на эти фуры, на солдат, их охраняющих, на натянутую колючую проволоку вокруг, на несколько кабинок биотуалетов в огороженном проволокой периметре, и до него кое-что доходит. Он насмотрелся на подобное — там, в Ираке. Это самый настоящий фильтрационный лагерь, вот что это.

— У вас кровь на ноге, — прерывает его озарение голос одного из солдат — Чез резко поворачивается, но это не к нему, это обращено к Андреа. — Что у вас с ногой, мэм? Снимите джинсы, немедленно.
— И не подумаю! — упрямится она, но тут же — и Чез был уверен, что ничего подобного просто не может произойти — к ней подскакивают сразу двое, запакованные в пластик, и будто в пародии на изнасилование один вцепляется в нее, крепко прижимая спиной к себе, а второй тянет с нее джинсы.
— Эй! Отпустите эту женщину! — Чез реагирует быстрее, чем успевает подумать, и в следующий момент пальцев Эми нет в его ладони, а ему прилетает в голову прикладом, потому что тут никто уже не церемонится. Удар заставляет его упасть на колени, выставив руки перед собой, чтобы не пропахать носом асфальт, в голове все противно крутится, Чез поднимает взгляд как раз вовремя: несколько ручных фонариков пляшут по голым ногам Андреа, белое кружево трусов кажется неожиданно ярким, а под коленом у нее повязка, сквозь которую проступает кровь.
— Я не заразилась! — кричит Андреа. — Я не заразна!
Но ее тащат куда-то в сторону, прочь от фур и периметра за проволокой, совсем в другую сторону, а тот, кто разговаривал с ними до сих пор, тот единственный, не вооруженный автоматом, щелкает предохранителем вдруг появившегося в его руках глока.
— Раздевайтесь до белья, оба! Шериф, сначала кобуру — кладете прямо перед собой и отступаете на три шага! В штате действует чрезвычайное положение, неподчинение приравнено к оказанию сопротивления! Согласно директиве, я имею право стрелять на поражение!
Эти слова он будто выплевывает. Чез, у которого все еще немного звенит в голове, косит в сторону — вокруг них плотное кольцо вооруженных солдат. Медленно, едва двигая пальцами, он нащупывает кожаный ремешок поясной кобуры, поддевает и кидает перед собой, поднимаясь на ноги.
Он ни разу не попадал в фильтрационный лагерь — но правила знает: выполняй приказы и не нервируй вооруженных ребят.
Чеза больше беспокоит другое: насколько плохи дела, раз такие лагеря появились на территории Штатов для граждан.
Единственный возможный ответ ему ужасно не нравится.

Чезу хватает, о чем подумать, ввиду всего происходящего — например, сколько длится карантин, выпустят ли их из этого лагеря, что происходит в других городах, организовано ли нечто подобное в Этвуде. А так же о том, куда увели Андреа и что с ней будет дальше — он не знает даже ее фамилии, только имя, это наверняка затруднит любую возможность ей помочь. Под эти мысли слабый дискомфорт от необходимости раздеваться не так уж и чувствуется — девять лет казарм учат иначе относиться к личному пространству и собственной наготе, и все, что его беспокоит — это то, что они с Эми остались безоружными среди вооруженных и недоброжелательно настроенных солдат.
И хотя Чез понимает, что, скорее всего, все это из-за того, что эти люди тоже нервничают и обеспокоены происходящим, это пока не слишком-то помогает — разве что он решает не провоцировать ребят с автоматами.
Стаскивает ботинки, разглядывая охраняемые фуры — неужели люди внутри? — расстегивает ремень, рубашку, прислушиваясь к выстрелам за этим импровизированным блокпостом, и не сразу понимает, что у Эми может быть и другой повод для беспокойства.

Она уже избавилась от юбки, переминается на асфальте в легких тапочках — бедра в гусиной коже, хотя довольно тепло, правая рука в гипсе беспомощно висит, майка задралась с одной стороны, где она пыталась ее снять.
Хуже всего другое — выражение ее лица, какая-то мрачная обреченность, убежденность в том, что ничего другого с нею и не могло случиться: так смотрел Фрэнк из камеры, так смотрел Билл Торнтон.
И на этот раз яма с дерьмом и правда чрезвычайно глубока, и Чез не уверен, что из нее есть выход.
— Погоди, не тяни. Не обязательно снимать совсем, да? — он находит взглядом того, кто с ними разговаривал, того, кто заставил его выкинуть револьвер. — У вас тут есть кое-какие проблемы, парни, вы знаете? Для досмотра нужна хотя бы пара дам, понимаете?
Одна из фигур в защитном костюме выходит вперед, чуть опуская автоматный ствол.
— Пара дам здесь есть, сэр, — доносится до Чеза голос из-под маски, приглушенный, но вполне женский. — Больше, чем вы думаете. Все в порядке. Я сержант Майерс, Глория Майерс. Если бы вы знали то, что знаем мы, то не...
— Сержант! — одергивает ее мудак — так Чез окрестил главнюка, и Глория Майер дергает головой и умолкает.
— Окей, окей, — говорит Чез. — Все понятно, но вы поймите и нас — мы черт знает что видели, нашу подругу увели ваши люди, причем насильно, я получил по голове, а девчушка со сломанной рукой стоит тут в трусах и не знает, не пристрелят ли ее, если она провозится с майкой.
Повисает пауза — но Чезу кажется, что вот сейчас не стоит этих ребят торопить, и он терпеливо ждет: терпения в нем, кажется, хватит до следующего вечера.

— Вы правы, — наконец признает Мудак. — Пусть поднимет майку, этого хватит. А потом вы.
— Да, да, конечно, — Чез поворачивается к Эми, заворачивает на ней майку до самого края лифчика, обнажая ребра, белый плоский живот, линию позвоночника. Фонари будто ощупывают ее тело, белая тонкая майка кажется почти прозрачной, как и лифчик под ней — пластырь, повязка или рана от укуса были бы заметны в этом безжалостном освещении, но Чез уверен, что Эми не кусали, даже миссис Леннокс в гостинице, и отводит взгляд, стараясь рассмотреть, что думают те, кто организовал тут блокпост.
— Сколько времени мы проведем в карантине? — спрашивает он, чтобы отвлечь Эми от наверняка не самых сладких минут в ее жизни: колготки в сетку и короткие юбки редко когда означают, что девушке будет комфортно стоять полуголой в освещенном фонарями круге, зная, что в случае сопротивления ее разденут силой.
Ему не отвечают, но Мудак делает знак, и стоящий справа от него кивает.
— Девушка может одеваться.
Ну вот и славно. Чез наклоняется за юбкой, которая так и лежит на асфальте, отряхивает, держит так, чтобы Эми было удобнее в нее шагнуть.
— Обопрись мне о плечо и не дергай рукой. — И договаривает намного тише. — Они тут перепуганы до усрачки, это не направлено конкретно против нас, поняла? Поиграем по их правилам, попробуем выяснить, что с Андреа — и что происходит вообще.
Эти люди явно знают больше — но пока не намерены делиться информацией. Чезу в целом политика понятна — но нельзя сказать, что он ее одобряет.

Это и правда неуютно — когда лучи фонарей скрещиваются на нем, медленно обшаривая каждый дюйм тела. Ему, стоящему против света, не видно тех, кто стоит за фонарями, и эта анонимность особенно нервирует, но Чез не подает вида, дает убедиться, что на нем нет укусов, натягивает джинсы, сует носки в карман, возвращает на место майку, а вот с форменную рубашку держит в руке.
— Что с нашей подругой? — им даже ее полное имя неизвестно, опять думает Чез. — Мы можем узнать, что с ней?
Скафандры переглядываются.
— Она... будет в другом месте. Вам с девушкой повезло. Проходите дальше, направо.
— В каком другом месте? Сколько мы просидим здесь? Вы вернете мне оружие? — настаивает Чез, раз уж с ними снова разговаривают — но, очевидно, напрасно. — Когда нас выпустят? Раз мы не больны, нам можно уехать?
— Не факт, что вы не больны, — отвечает сержант Майерс — Чез, кажется, запомнил ее голос. — У вас нет укусов, но есть другие симптомы, которые могут проявиться со временем. Карантин необходим. Пожалуйста, не создавайте себе проблем.
Не создавайте проблем — звучит просто отлично, но не тогда, когда выстрелы раздаются совсем близко, буквально перед самым блокпостом. Чез смотрит, как его кобуру поднимает безликий человек в защитном костюме, и помалкивает: ему все меньше нравится, что они покинули гостиницу. Там, по крайней мере, еще можно было думать, что это что-то временное и вот-вот все вернется в норму. Здесь, в наскоро оборудованном фильтрационном лагере для американцев на территории Канзаса, верить в это получается намного хуже.

Цельтесь в головы, слышит Чез — и это вкупе с тем, как военные добивали раненых, намекает Чезу, что дела еще хуже, чем ему казалось. А потом он слышит вопрос Эми и думает: в самом деле, почему никто не кричит. Не просит перестать, не говорит, что они свои, не кричит от боли и страха, когда пули попадают в тело и тела других? Это же так и бывает, только так и бывает: очередь — крики, очередь — крики.
Почему никто не кричит? Почему не обращается в бегство? Почему военные продолжают стрелять?
Сержант Майерс — кажется, она — которая должна была завести их с Эми за проволоку, тоже будто забывает о них, заградительная линия вооруженных солдат смещается в сторону выезда из города, как будто угроза может идти не только изнутри, но и снаружи, но как Чез не всматривается за стоящие военные грузовики, ему мало что удается увидеть. Разве что некоторую нервную суетливость в движениях тех, кто пробегает мимо, не обращая на них с Эми никакого внимания.
Вспыхивают все новые и новые прожекторы, направленные из города — туда, где сейчас идет самая интенсивная стрельба, отсветы этой иллюминации видны, должно быть, издалека, как и разносящиеся звуки автоматных очередей, перемещающиеся с одиночными. Имеющийся опыт Чеза подсказывает ему, что у этих ребят здесь проблемы, проблемы, с которыми они пока не справились — и в этом свете оказываться за натянутой между фурами проволокой в наскоро разбитом концентрационном лагере хочется еще меньше. Сорок восемь часов — это слишком много, а подчас критически много, и как бы не был Чез лоялен к парням в форме, пусть и нацгвардии, идея Эми нравится ему больше.

— Поторапливайтесь, — говорит им скафандр, перетаптывающийся в паре шагов, крутящий головой в защитном обмундировании. Он тоже держит автомат, но, как кажется Чезу, без особой уверенности.
— Идите, идите, шевелитесь, — требует он, подходя ближе — может, чтобы его было лучше слышно в канонаде, может, чтобы показаться более угрожающим, но Чез, скручивающий рубашку в жгут перед собой, прикрывая от автоматчика плечом свое занятие, ждет момента и дожидается: «Прорыв! У нас прорыв!» разносится над блокпостом, основное действо перемещается на подступы к городу, где под железнодорожным мостом через шоссе закрепилась эта часть, заблокировав выезды и въезды, и конвоир разворачивается в ту сторону.
— В тачку! — Чез толкает Эми — может, даже сильнее, чем собирался, — в сторону «респондера», сиротливо торчащего перед грузовиками в лучах прожекторов, за которыми сейчас явно куда меньше солдат. — Бегом!
Приходится кричать, иначе Эми его не услышала бы — но в этом есть и риски: его слышит солдат, поворачивается, поднимая автомат...
Чез накидывает скрученную рубашку на его руки, дергает, уводя дуло выше и в сторону. Очередь в небо только добавляет суматохи, звенит стекло разбитого прожектора, пара гаснет к немалой радости Чеза: иначе «респондер» слишком привлекательная мишень.
Он дергает снова свой импровизированный жгут, выдергивая автомат, но прямого столкновения у него в планах нет, поэтому он бросает рубашку и мчится следом за Эми, чья белая майка хорошо выделяется посреди городского пейзажа.

Позади что-то орут, Чез инстинктивно скачет из стороны в сторону, не давая в себя прицелиться — и дожидается: по ним открывают огонь.
До «респондера» два ярда, полтора, ярд...
Чез едва не спотыкается о лежащее ничком тело — плохо застегнул ботинки, торопясь одеться — левую ногу прошивает острая короткая боль, но ему удается выровнять ход. В тело на асфальте попадает пуля, и ему кажется, что оно еще шевелится — должно быть, обман зрения, но уже в следующий момент тело переворачивается, выпрастывает из-под себя руку, подтягивается на асфальте, будто пытается схватить Чеза за ногу. Человек жив, доходит до Чеза — ранен, но жив. Мозг отстраненно фиксирует что-то неправильное в этой картине — человек окровавлен, его одежда покрыта пятнами крови, но под ним на асфальте крови нет, а еще эта огромная рваная рана на шее... В него попадает еще несколько раз, заставляя дергаться на асфальте, и Чез выкидывает подальше мысли о том, чтобы помочь: этому человеку уже не поможешь, достаточно посмотреть на его разорванное горло, странно, что он вообще еще шевелился, но эти мысли приходят и уходят, а «респондер» все ближе, и Чез заставляет себя сосредоточиться на этом.

«Респондер» подпрыгивает раз, когда Чез сдает назад, освежая порядком заржавевшие навыки экстремального вождения — хотелось бы верить, что это все же был бордюрный камень, а не тело на асфальте, но Чез не обольщается: препятствие было слишком мягким для камня — и еще раз, когда в повороте его заносит на разделитель. Второй раз встряска ощущается жестче, но Чез уже развернул тачку и выстрелы царапают по заднему бамперу, но не задевают ничего жизненноважного для продолжения движения, зато пару раз «респондеру» сильно досталось: в углу лобового, со стороны Эми, змеится по низу длинная трещина, но Чез, как ни прислушивается, не слышит ничего критичного в работе двигателя, даже когда выстрелы остаются позади.
Их не преследуют — это, в общем-то, понятно, у тех ребят в форме явно появились заботы куда важнее, и что-то подсказывает Чезу, что им даже лучше, если из города никто не будет пытаться прорвать оцепление.
«Респондер» чуть мотает по асфальту — должно быть, пробито колесо, но это не критично, куда важнее, что за ними никого не послали, и все же Чез несколько раз сворачивает, чтобы затеряться на улицах Топики, и чем большее расстояние пролегает между ними и блокпостом, на котором стрельба все не прекращается, тем сильнее отпускает Чеза. Он несколько раз вдыхает и выдыхает, пока в ушах не унимается гул крови, и морщится, когда левое бедро прошивает болезненным спазмом: нога будто в огне, адреналин еще не дает ощутить в полной мере последствия этого спринта на короткую дистанцию, но Чез калач тертый и понимает, что к чему.
Его подстрелили — скорее всего, ничего серьезного, но лучше убедиться: он не терминатор, чтобы не обращать внимания на пулевое, тем более, если в планах еще одна попытка выбраться из города, а Чезу начинает казаться, что это куда более важно, чем он считал час назад. Не только ради Этвуда — но, возможно, ради них самих.

Чез наклоняется — нога напоминает о себе очень неприятно — выцепляет взглядом название улицы в свете фар: они в другом конце города от гостиницы, а «респондер» уже ощутимо заносит, не поменять колесо — и диски деформируются.
— Надо заменить колесо, — отвечает он Эми на вопрос об отеле — насчет себя пока помалкивает, надеется, что дела не так уж плохи.
«Респондер» сбрасывает скорость, здесь, как кажется Чезу, они равно удалены от выстрелов, кажется, основная стрельба на выездах из города, и, возможно, стоит дождаться утра.
Небо уже светлеет, и на этом светлом фоне хорошо выделяются черные клубы дыма, то тут, то там поднимающиеся над городом, но Чез не слышит ни полицейских сирен, ни сигналов пожарных бригад: видимо, что-то занимает все срочные службы города намного сильнее, чем пожары и беспорядки.
Эта часть Топики, судя по всему, какой-то деловой квартал: вокруг офисные здания, на первых этажах кофейни и магазинчики здоровой пищи, огромные билборды с рекламой напоминают о важности сбалансированного питания, приближающемся концерте Бейонсе и летних скидках на абонементы в спортивные залы.
Магазинчики еще закрыты, офисы тоже — Чез, заводя «респондер» в небольшой чистенький проулок, думает, что сегодня они и не откроются: такой вот внештатный выходной и внештатная ситуация.

— Думаю, дело не в войне, — Чез убеждается, что улица по-прежнему безлюдна, и глушит двигатель.
Здесь хорошо бы сказать, в чем дело по его мнению, но у Чеза нет никакого однозначного ответа, кроме версии, которую уже озвучил Пембрук: происходит то же, что происходило в Нью-Йорке.
Правда, он не знает, чем там все закончилось — зато сейчас, наверное, может догадываться: город закрыли вместе с жителями внутри, а любую связь глушили так же, как делают это сейчас здесь, в Топике.
Хотелось бы ему знать, чем все закончилось для жителей Большого Яблока — или они все еще там, охраняемые военными, будто в каком-то концлагере? Это же предстоит и Топике?
— Будем решать проблемы по мере поступления. Машина нам необходима в любом случае, поэтому я хочу поменять колесо, — Чез поглядывает в зеркало заднего вида — проулок узковат, двум автомобилям здесь не разъехаться, но оставаться посреди улицы Чезу не слишком нравится. — Как тебе мой план?
Несмотря на то, что город за ночь остыл, майка на нем промокла от пота на спине, и Чез вываливается из «респондера» и глубоко дышит, держась за автомобильную дверь. Легкие наполняет городской воздух, в котором сегодня отчетливо чувствуется гарь — но вокруг все еще пусто.
— Эми, я понимаю, тебе страшно, но давай-ка ты заберешься в кузов и присмотришь за нами, пока я разбираюсь с запаской? — Он внимательнее смотрит в салон, окидывает ее коротким цепким взглядом. — Ты молодец, но продержись еще немного, хорошо? Не хочу, чтобы кто-то мог подкрасться к нам незамеченным, пока мы не можем уехать.

— Я, честно говоря, не особо-то в этом разбираюсь, — предупреждает Чез, когда Эми спрашивает о вирусе и словах Андреа.
Как-то это всегда мимо него проходило — вирусы, клетки, биология, в общем, но, с другой стороны, почему бы и не поговорить об этом. Оно происходит, вот, прямо вокруг них, и совсем только что чуть было не стоило им жизней — наверное, они могут обсудить эту болезнь, или что это вообще такое, к тому же, разговор отвлечет его от проблемы с ногой. Поменять колесо он сможет, даже если не будет задумыватья над каждым этапом — у Чеза богатый опыт, а у этой фордовской модели, помимо прочих наворотов перехватчика, еще и упрощенная система замены колес — все, чтобы тачка как можно меньше времени не годилась к погоне. Не то что ему часто нужны все эти инновационные вещи в спокойном округе — но в целом «респондер» тем и хорош, а отличие от других полицейских гибридов, которые право зваться «полицейскими» получали после того, как их перекрашивали в соответствие с положением.
«Респондер» другой — мощнее, быстрее других гибридов, унаследовал от Краун Виктори все лучшее, а в качестве вишенки на торте — возможность деактивировать систему экстренного торможения, только мешающую в погоне, экономный режим работы двигателя на холостых оборотах, автоматически подключаемый полный привод, если задние колеса потеряют сцепление с дорогой.
Конечно, Чез без ума от «респондера», и не без грусти касается ладонью зазубренной рваной царапины на заднем крыле. Габариты справа тоже разбиты — в них действительно стреляли, и не холостыми патронами, и это Чезу пока никак не прожевать: они с Эми не сопротивлялись, не представляли опасность — они просто хотели выехать из города.
Страшны дела твои, Господи, вспоминается некстати — а может, напротив, очень кстати, — расхожая фраза, подслушанная в церкви. Или странны? Сейчас Чез не видит большой радости.

— Реплицирует — значит, создает синхронную копию, ну, наверное, она имела в виду, что вирус очень быстро проходит все свои стадии в организме свежезараженного, — делится Чез своими мыслями, загоняя под передние колеса противооткатные упоры и натягивая перчатки: у него все необходимое разложено интуитивно, искать ничего не приходится, и он сперва снимает диск, затем ослабляет болты баллонным ключом, а вот теперь только подтягивает домкрат сразу перед пробитым колесом, опирается на кузов и с осторожностью наступает на рычаг. Левая нога выдерживает его вес — значит, ничего серьезного, успокаивает Чез сам себя, размеренно нажимая на педаль, пока система противовесов приподнимает «респондер» на пару дюймов над асфальтом.
Чтобы снять колесо, хватит, и Чез, обрадованный возможностью снова распределить свой вес на обе ноги, докручивает болты уже пальцами.
— Вроде, вирусы живые, и с каждым новым носителем могут взаимодействовать по-разному, мутировать и все такое, — продолжает он говорить, продираясь сквозь дремучий лес вирусологии — впрочем, едва ли Эми ждет от него заключения уровня профессора медицины, скорее, просто поболтать, чтобы немного успокоиться. — А этот, наверное, каждый раз делает одно и то же: заражает и превращает носителя в...
Чез тормозит, подыскивая слово — что ему сказать? В больного? Это передаст все безумие ситуации, в которой больные нападают на здоровых?
А интересно, думает следом, нападают ли они на тех, у кого еще не проявились симптомы — вроде Андреа?
Пытается вспомнить, как вела себя миссис Леннокс в коридоре, обращала ли внимания на Андреа, пыталась ли напасть на нее — но не может: был слишком занят тем, чтобы оторвать женщину от Эми.

— Такого вот бешеного, — договаривает все же, стаскивая колесо со ступицы, откатывает в сторону, приваливая к подарному гидранту, но едва только хочет напомнить Эми, чтобы она не отвлекалась и за болтовней не пропустила что-то, как она сама подает сигнал тревоги.
Он не обращает внимания на то, что она зовет его по имени, опуская это привычное «шериф Монро» — сейчас он почти и не чувствует себя шерифом: здесь, в Топике, у него нет и половины полномочий, а теперь, когда он без формы — ужинать он ходил в джинсах, а рубашка осталась намотанной на ствол автомата у того блокпоста — разве что «респондер» с узнаваемой надписью да значок в бардачке может подтвердить его статус, и, наверное, Эми чувствительна к этому, потому и зовет его без этого обязательного прибавления к имени.
А может, слишком взволнована, чтобы об этом подумать — и Чез оборачивается туда, куда она смотрит, напряженно привстав на цыпочках в своих смешных балетках, и сначала он не понимает, о чем она, но девочка, совсем маленькая девочка, приближается к «респондеру»еще на несколько шагов и тут уже невозможно не заметить: она и правда такая же.
Такая же, как тот человек на асфальте перед блокпостом, такая же, как те, что выперлись на парковку у гостиницы.
Кусака, говорит Эми — и Чез мысленно соглашается: может, потому что он уже может разглядеть зубы ребенка, и да, да, «кусака» подходит увиденному.

И Чез, конечно, не медик — но кое-что насчет первой помощи понимает, и уж точно понимает, что девчушка серьезно травмирована, может, диким животным, может, попала в дтп — в любом случае, у нее сильно ободрано лицо, правая рука болтается на полоске кожи, и учитывая, что ее одежда буквально пропиталась кровью, она не должна ходить с такой кровопотерей, даже в шоковом состоянии, как бы то ни было, просто не должна. Но она идет, просто идет к автомобилю и стоящему возле него Чезу, и кроссовки пищат при каждом шаге, а на асфальте за ней тянутся отпечатки окровавленных подошв.
— Тише, тише, — говорит Чез, делая пару шагов к девочке, вытягивая руку — все это так странно, так невероятно странно, и не в последнюю очередь из-за того, что ему очень не хочется, чтобы ребенок приближался.
Что-то внутри подает истерические сигналы тревоги, требует держаться от ребенка подальше — и Чез ловит себя на этом желании и удивляется ему: последний раз он чувствовал нечто подобное больше десяти лет назад, когда Джим Хэлперт вел за руку того иракского пацаненка к «Блэк хоуку».
Вертушка взорвалась, едва начала подъем — пацан, как позже оказалось, под поношенной дишдашей пронес на базу почти десять фунтов пластита, мстил за какого-то старшего родственника, воевавшего на стороне республиканской армии Багдадского Мясника, и сейчас Чез смотрит на девочку и почему-то вспоминает тот случай на базе морских пехотинцев почти пятнадцатилетней давности.
— Детка, постой-ка... Ты одна? Где взрослые?

Ребенок все идет — идет и идет, неровно, спотыкаясь, но очень целеустремленно, как будто и не слышит.
— Остановись, — Чез говорит громче, делает останавливающий жест рукой, однако и сам шагает еще немного вперед, продвигаясь буквально на пару футов. — Тебе нужно помочь, хорошо? Остановись, я сейчас к тебе подойду...
Вблизи — между ними футов десять — его накрывает волна запаха: моча, кровь, что-то еще, похожее на запах слабого растворителя, а еще вот на таком расстоянии он понимает, что ему не понравилось еще в миссис Леннокс.
Грудная клетка девочки не двигается, волосы, прилипшие к засохшей на подбородке и щеке крови, не шевелит дыхание. Глубокие рваные раны на руке — Чез видит отливающую перламутром кость в суставной сумке — не кровоточат, хотя должны быть задеты артерии.
Нет дыхания. Нет сердцебиения.
Что мы говорим в этом случае, взвывает сирена в голове Чеза.
— Ох блядь, — совершенно непедагогично роняет он, отшатываясь, а ребенок — ребенок? — все приближается, тянет целую руку. — Ох блядь, как это вообще...

Эми, должно быть, соображает быстрее, чем он — потому что до него еще только-только начинает доходить, что все на самом деле именно так, как он думает, именно так, как не может быть, а Эми уже кричит, чтобы он убирался в тачку, кричит, что она укусит.
Укусит, вот в чем дело — вот почему увели Андреа, вот почему его и Эми заставили раздеваться под автоматными дулами. Укус тоже заразен, если тебя укусят — ты станешь таким же кусакой.
Мертвым кусакой, не человеком — и Эми так и говорит, повторяет и повторяет, подскакивая в кузове «респондера», а девчушка, которой прилетело разводным ключом, как ни в чем не бывало идет себе дальше.
А должна была упасть. Должна была вскрикнуть, заплакать, убежать. Да черт возьми, пусть даже Эми кидала левой рукой и не сильно, но она попала в голову — а девочка будто и не заметила.
Зато Чез заметил, и картинка наконец-то складывается: крики Эми, все, что он слышал и видел с тех пор, как проснулся в гостинице, неподвижная грудная клетка ребенка.

Зомби, приходит Чезу в голову — слово смешное, старое, прямиком из старинных фильмов ужасов, которые крутили в «Центурионе», старом кинотеатре Этвуда, где всегда пахло попкорном и дезинфекцией.
Зомби — они мертвые и они жрут живых, которые потом тоже превращаются в зомби.
Слово смешное, а Чезу вот совершенно не смешно, зато его удивляет — пока еще может что-то удивлять — то, с какой легкостью возвращаются вдруг прежние привычки: не рассуждай, а выполняй. Сделай, что нужно, а об остальном подумаешь позже, если будет настроение.
Отпуская размышления, которые все равно пока никак не помогают ему ответить на вопрос «как такое возможно», он наклоняется за ключом, левая нога противно скользит в ботинке — должно быть, натекло крови.
Подхватывает ключ, но выпрямиться уже не успевает — детские пальцы вцепляются ему в волосы, запах становится ближе, гуще, прямо перед глазами появляется платье, пропитанное кровью, и чертовы кроссовки, перемигивающиеся разноцветными огонечками.
Чез еще успевает заметить какой-то сероватый цвет кожи ребенка, почти зажившую ссадину на колене, как она — оно? — лязгает зубами прямо рядом с его лицом, оставляя на майке чешуйки подсохшей кожи. Еще шаг — и вцепится ему в лицо, и одной мысли об этом Чезу хватает.
Он выпрямляется, выдергиваясь из детской хватки — довольно крепкой для мертвеца, и будь перед ним взрослый человек, возможно, освободиться так просто не вышло бы, но короткие детские пальцы не могут как следует ухватить клок волос, а затем Чез, еще в движении, бьет ее разводным ключом куда-то в туловище. Металл встречается с плотью с каким-то гадким звуком, влажным чавканьем, девочку отбрасывает и ее пальцы соскальзывают. Она валится на асфальт как тряпичная кукла, на спину, и Чез какое-то мгновение уверен, что вот теперь она точно не встанет, он же ей, наверное, сломал все, ребра, грудную клетку, все...

Она снова рычит, пытается подняться — почти оторванная рука подламывается, не дает ей встать, и она снова валится на спину, но потом опять упрямо возится на асфальте, переворачиваясь на живот, как какое-то чудовищное насекомое.
Чез поднимает голову, едва слышит себя за собственным тяжелым дыханием:
— Оставайся на месте, — командует Эми. — Она до тебя не доберется.
Хромая, забирает дугой, чтобы подойти к существу сбоку — и тут в десятке кварталов, со стороны складов, раздается взрыв; должно быть, что-то горело, а теперь огонь добрался до большой жатвы.
Чудовищный звук похож на бомбардировку, Чез инстинктивно втягивает голову в плечи, ожидая ударной волны, но офисные центры защищают от последствий, разве что коротко и ломко звенят выбитые стекла, да асфальт под ногами чуть подпрыгивает, заставляя Чеза схватиться за откидной задний борт «респондера».
Мертвец чуть притормаживает возле пробитого колеса — и только поворачивает голову на движение Чеза, не успевая перевернуться. Чез давит коленом на позвоночник, не давая ни двинуться, ни подняться, подсовывает ключ под горло этому кошмарному ребенку — ему нужно убедиться. Она лязгает зубами, кряхтит, рычит — это такой странный низкий звук, как если пытаться прочистить забитое горло, но Чез старательно не обращает внимания на это, вжимает два пальца ей в горло, выискивая пульс.
А оно все выворачивает шею, чтобы добраться до него — выворачивает до неестественного угла, совершенно ненормально, до этого сухого щелчка, знаменующего собой, должно быть, проблемы с суставами.

Пульса нет. Просто нет гребаного пульса, и тело под его коленом, хоть и шевелится, все равно что мертвое — не слишком давно, но мертвое, и Чез знает, о чем говорит, достаточно навидался такого, чтобы не путать, и это осознание ставит последнюю точку в его невероятной догадке.
Он отпускает ключ с одной стороны, размахивается и разбивает твари череп — такой удар мог бы принести ему приз на конкурсе в Этвуде, где требовалось со всей силы зарядить по резиновому мячу.
Череп зияет проломом, на удивление — хотя вовсе нет — бескровным, тварь клюет носом и наконец-то вот теперь затихает.
Чез встает с колена, едва успевая поймать равновесие, все еще сжимая в руке ключ — затем делает шаг к «респондеру» и кладет ключ в кузов.
— У нее пульса не было. Совсем не было пульса. И, знаешь, она не дышала, я сразу заметил, — и миссис Леннокс тоже, там, в гостинице. Они не дышали.
И ее тоже было не так-то просто убить — зато тут Чез справился, но короткая мобилизационная программа «делай, а рассуждать будешь потом» закончилась, и он возвращается к реальности, в которой нельзя оправдать свои действия ни приказом, ни долгом.
Впрочем, какая разница, если из города не выбраться, напоминает ему что-то внутри, может, и те солдаты на том блокпосту подсознательно это понимают.
— Тот мужик, — Чез вскидывает голову. — В гостинице. Он укушен — он станет таким же. Нужно вернуться как можно быстрее.

Отредактировано Chaz Monroe (2022-10-26 10:13:10)

Чез с неодобрением следит, как Эми слезает из кузова, оберегая руку, как крутится вокруг него — он, в общем, чувствует себя сносно, а будет чувствовать еще лучше, как только убедится, что ничего там такого страшного у него с ногой не случилось, и уж точно ему не хочется записываться в инвалиды, но кого из Торнтонов отбреешь неодобрительным взглядом, у Эми, поди, к такому иммунитет, так что она обходит его кругом и на некоторое время зависает за спиной.
— Да нет, нет, это, наверное, рикошетом, — поясняет он — но она и сама догадывается, хотя, понятно, где она больно-то видала пулевое ранение. — Я в порядке.
Он морщится на это уточнение, что поймал пулю пониже спины — ничего не скажешь, очень героически, слов не хватает, но, нравится ему или нет, а как-то так оно и есть, и это, конечно, в Этвуде могло бы стать на неделю, если не больше, новостью номер один.
— Ничего не кружится, я в порядке, — повторяет он, чуть ли не удивленный — для семнадцатилетней девчонки, соображает Эми очень хорошо. Схватывает прямо налету — а еще очень быстро: и про мертвую девочку догадалась, и сейчас, ты посмотри, у нее уже целый план готов.
Чез оглядывается, чтобы выяснить, не бредет ли к ним еще какой-нибудь мертвец, но проулок пуст, и только дыма над городом стало еще больше после взрыва. Чез понятия не имеет, займется ли в итоге кто-то всеми этими пожарами, но, в любом случае, повезло, что гостиница в другой стороне.
— Я закончу с запаской, а ты смотри вокруг — тут осталась сущая мелочь, — это, конечно, очень мило, что она хочет сама заменить колесо, со своей-то сломанной рукой, очень мило, что предлагает сесть за руль, но Чез уверен, что по прежней схеме у них все лучше выйдет.
Вид у нее сразу становится очень возмущенный — точь в точь Билл Торнтон, когда считает, что его законные права как-то попраны, и Чез, даже допуская, что дело и в самом деле в потере крови, не может сдержать усмешку: ты посмотри, какие мы сердитые.
— Я знаю, что с ногой у меня ничего страшного, кровь почти остановилась, а вот что ты будешь делать, если перелом опять сместится? — спрашивает он рассудительно, отправляясь за целым колесом, но сердитый вид Эми никуда не девается — она сломала нос Тому, некстати вспоминается Чезу. Встречалась с ним — а потом сломала ему нос, потому что он дразнил ее и оскорблял Розиту.
Вся в отца, торнтоновская порода — интересно, дочери всегда похожи на своих отцов?

— Ладно, ладно, доберемся до гостиницы и там разберемся с ногой. Помнишь, у администраторши была аптечка? — предлагает он компромисс. — Проверим, как там у них дела, и решим, что дальше.
Чез избегает смотреть на маленькое тело на асфальте, упирается здоровой ногой поудобнее, приподнимает целое колесо, насаживая его на диск — ну и как бы она это сделала сама?
За всей этой возней окончательно светлеет, и наступившее утро кажется Чезу удивительным — происходит черт знает что, а вокруг утро, как ни в чем не бывало. Утро и город по-прежнему стоит — пустой и без привычных звуков мусоровозов и автомобильных пробок, но все же стоит, и еще вчера вечером они с Эми ужинали острыми крыльями в сетевом фаст-фуде, а теперь лежащее ничком детское тело напоминает, что все изменилось за одну лишь ночь.
Чез закручивает болты, налегая всем весом на баллонный ключ, кидает его в кузов, за ним затаскивает и пробитое колесо — привык не оставлять мусор где попало.
Проулок все еще чист — откуда бы не пришла мертвая девочка, она была там одна, и Чез гонит от себя мысли о том, какими были ее последние минуты: позже, об этом он подумает позже, или вовсе никогда.
Но кое-что он может для нее сделать.
— Запрыгивай, — просит Эми, кивая на пассажирскую дверь, а сам возвращается к телу, переворачивает, старательно не глядя в изуродованное лицо, осматривает в поисках каких-то опознавательных примет: украшения, родинки, что угодно, но находит только тонкую цепочку на детской шейке, порванную и каким-то чудом зацепившуюся за воротник платья. На цепочке подвеска с рыбкой — хоть что-то: наверняка эту малышку будут искать, а так у ее родителей или родни будет шанс узнать, что с ней произошло. Однажды, договаривает Чез — однажды будут шансы узнать, если они с Эми переживут то, что происходит.

Цепочка почти ничего не весит, Чез сует ее в самый маленький карман на джинсах, хромает к «респондеру», на ходу проверяя бедро и задницу — мокрые джинсы липнут к коже, но, кажется, кровь уже застывает. Рваные края дыры совсем подсохли, Чез пытается прикинуть про себя, засела ли пуля внутри или прошла по касательной, но сейчас все равно не разберешь. Болит так, как будто кто-то вколачивает ему в ягодицу острый гвоздь по самую шляпку при каждом шаге — но это вообще ни о чем не говорит.
Чез забирается за руль, ободряюще улыбается Эми, которая следит за ним слишком внимательно — как будто он того глядит упадет в обморок или что похуже.
— Я не собираюсь истечь кровью до смерти, но прямо сейчас мы тут слишком на виду, чтобы заниматься этим вопросом. Хватит сверлить меня взглядом, я больше тебя знаю об огнестрельных ранениях и возможных рисках. В заднице нет крупных кровеносных сосудов, а вот если ты сдвинешь гипс, дела пойдут худо.
И, будто в ответ на его слова, с той стороны, откуда они приехали, выворачивает еще один мертвец — и тут уж не приходится сомневаться, потому что этот человек волочет за собой свои же собственные внутренности, вывалившиеся у него из разорванного живота, и не обращает на это ни малейшего внимания, двигаясь все той же неровной дерганой походкой.
За ним появляется еще один, и еще — а потом сразу двое, и еще один, и Чез мягко поворачивает ключ в замке зажигания, и «респондер» трогается, оставляя преследователей далеко позади через пару кварталов.
— Достань-ка из бардачка пару таблеток тайленола, — просит Чез. — Как рука? Как вообще? Разбираешься в первой помощи?
Не то что бы это важно — пока Чез может позволить себе такой оптимистичный подход, пока у него не укладывается в голове картинка, в которой цивилизация рушится в считанные дни вместе с крупными больницами и клиниками, навороченными операционными и крупными специалистами, — и сейчас это просто расслабляющий треп: за его зад она обеспокоилась вполне с пониманием дела, но Чез не припомнит, чтобы у нее или у Фрэнка были истории с огнестрельными оружием, разве что считать охотничье ружье Билла.

Чез оставляет при себе, что со своим задом как-нибудь справится сам — она с таким воодушевлением упоминает, что в рамках профориентации ходила на курсы для школьников в этвудской больнице, что он вообще не может вспомнить, когда она в последний раз о чем-то говорила с таким энтузиазмом, уж точно не о новой приемной семье и пяти месяцах до ее совершеннолетия.
Оставляет при себе, улыбается в ответ на немудреную шутку — вот, значит, как, держаться рядом с ней, чтобы не пропасть. Порода Торнтонов, думает снова — но затем беседа увядает сама собой: ему приходится как следует сосредоточиться на дороге, потому что некоторые светофоры выведены из строя и часть дорог перекрыта, кое-где стоят пустые автомобили, и хоть Чез не присматривается, игнорировать пятна крови на светлых дверях нескольких не выходит — должно быть, кто-то останавливался, завидев зараженного, останавливался, чтобы не сбить его, или элементарно помочь, и вскоре пополнял армию кусак. Из-за одного такого автомобиля, грузовика известной сети супермаркетов, перекрывшего проезд, им приходится свернуть, и к гостинице, в которой остановились вчера, они подъезжают с другой стороны парковки.
Чез не знает, как это все выглядело ранним утром, но сейчас, при дневном свете, уже ясно, что все не так радужно, как ему запомнилось — проблемы с парковкой, мрачновато шутит Эми, и дело не в том, что перед гостиницей нет мест.

Запах гари, смешанный с плотной вонью кровавых луж, над которыми неторопливо кружат мухи, бьет в нос, едва Чез останавливает «респондер» в паре-тройке футов от входа в гостиницу и открывает дверь, но выйти не торопится — хочет сначала узнать, как тут обстоят дела. Он со своей ногой, Эми с переломом — им нет нужды очертя голову соваться в неизвестность, так что он ждет, оглядываясь, пока двигатель «респондера» работает на холостом ходу.
Но вокруг как будто затишье — может, те, кто пировал здесь, ушли.
Встали и ушли, проговаривает Чез, свыкаясь с новой реальностью и все еще надеясь, что это какая-то невероятная ошибка. Что этот день закончится и все вернется на круги своя, хотя и знает, что так не будет: так никогда не бывает.
Холл за широкими стеклянными дверями выглядит пустым, свет выключен — хорошая идея, так гостиница меньше привлекает внимания, не только мертвых, но и живых, но из-за этого полумрака внутри не понять, есть ли там кто-то на самом деле.

Чез ставит бутылку с водой в углубление в подлокотнике — там еще на пару глотков, хорошо бы им пополнить запасы, вне зависимости, удастся покинуть Топику, или нет. При мысли об этом он обнаруживает, что не прочь что-нибудь съесть — и даже тошнотворный запах подсыхающей на асфальте крови не мешает ему испытывать голод.
Гостиница кажется еще привлекательнее теперь — Чез думает об автомате со снэками в холле, о холодильнике с пепси, об аптечке, о мягких диванах и подушках на кроватях. Да, он все еще полон намерения добраться до Этвуда — но Эми права в том, что в текущей ситуации им стоит разобраться с другими заботами. Заклеить его ногу, набрать воды — и достать оружие, Чез все чаще возвращается к этой мысли: без привычной тяжести кобуры у бедра он чувствует себя неуютно, а сейчас, если уж начистоту, пушка была бы кстати.
— Пойду гляну, что с дверями.
Он выходит из «респондера», впервые обращая внимание на то, какая у него высокая подвеска, и этот фут отзывается в левой ноге, на которую ему приходится наступить, вылезая из автомобиля. Адреналин постепенно отпускает, боль становится не острее, но навязчивее, муторнее, неприятно путающей мысли, и Чез думает еще о паре таблеток тайленола, но это ошибочный путь: болеутоляющее все равно не уберет боль полностью, а вот реакцию может пригасить еще сильнее.

Размышления об оружии заставляют его взять ключ из кузова — он тяжелый, покрыт темной кровью, на металл налипло несколько светлых волосков, и Чез берется за рукоять подальше от пятен, как будто боится заразиться, но кто сказал, что это исключено? Все, что им известно — это то, что у них большая проблема, и лучше подстраховаться.
Вот так, хромая и с ключом в руке, он подходит к широким дверям гостиницы, дергает — заперто. Приложив руку к стеклу, Чез прижимается лицом, чтобы рассмотреть хоть что-то за бликами солнца, осторожно дергает дверь сильнее, затем стучит — если те, кто заперлись, отправились в цоколь, они могут и не услышать, или решить, что это одна из этих мертвых тварей пытается забраться внутрь к живым.
Но если они там, их нужно предупредить — предупредить, что миссис Леннокс и тот мужчина, Пембрук, опасны, предупредить о том, что происходит в городе, и составить какой-то план. Даже если никто и них снова не захочет рисковать, пытаясь выбраться из города, может, Чезу удастся узнать от местных о каких-то дорогах, которые могут оставаться незаблокированными, пройти мимо нацгвардии.
Он стучит снова, еще сильнее, кулаком, потом ключом — глухие удары по металлической окантовке дверей наверняка заглушены стенами, и тут Чезу приходит другая мысль: что скажет людям, что снаружи те, кому можно доверять?
— Эми, — зовет он, оборачиваясь, не тратя силы на то, чтобы дохромать обратно к «респондеру», — видишь под рацией три переключателя в ряд? Все три в положении «выключено»? Щелкни тот, что дальше от тебя — хочу тем, кто внутри, дать знать, что это свои.