NoDeath: 2024 |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » NoDeath: 2024 » 30 Days Without an Accident » something ends
:and something begins:
дезертир, кузнец, мертвая жена, гарпия
:ДАТА И ВРЕМЯ: | :ЛОКАЦИЯ: |
[!] прибытие, угроза, смерть
[nick]Thornton[/nick][icon]https://i.imgur.com/Uw1UpFQ.png[/icon][prof]<b>Kaingor</b>[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Торн кузнец, 27</a><lz> кузнец из Быстроречья, потерял жену в схватке с гарпиями, потомок старой крови, но не знает об этом. </lz></div>[/text]
[nick]Emhyr [/nick][status]пришел, увидел, озвучил цену[/status][icon]https://i.imgur.com/DCGl9qM.jpg[/icon][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Эймгир Четырехпалый, 29</a><lz>наемник, потому что в кузнице работать западло</lz></div>[/text]
Удача окончательно отвернулась от него, когда солнце повисло над верхушками деревьев, будто раздумывая, куда податься - кобыла, зловредная тварь, захромала и болезненным ржанием отвечала на любые попытки Эймгира заставить ее вновь пуститься вскачь. Послав в адрес того торговца, у которого он купил кобылу, несколько проклятий, Эймгир спешился, оглядел ущерб. Так и есть: отлетела подкова, поврежденное копыто расслоилось от скачки. Кобыла нервно прядала ушами, отфыркиваясь, выворачивала шею, косясь на седельную сумку, подтекающую кровью - даже небольшой остановки хватило, чтобы пожухлая трава окрасилась красным.
Эймгир задумался, поглаживая кобылу по теплым губам, изрезанным удилами: он надеялся было добраться до тракта к наступлению темноты и заночевать на обочине, пусть и не под крышей трактира или корчмы, но все же в относительной безопасности, однако отлетевшая подкова перечеркнула эти планы - не стоило и думать, что он окажется у тракта раньше завтрашнего утра, и то только если будет гнать во весь опор, не жалея лошади, которой тоже требовался продых. При мысли о том, что придется остановиться на ночь где-то у кромки леса или на берегу змеящейся в долине реки, Эймгир бессознательно бросил взгляд наверх, как будто и в самом деле ждал увидеть рассекающих небо крылатых тварей, чьи когти значили смерть.
Было еще слишком рано, даже для другого ночного зверья, и все же ему стало не по себе. Передернув плечами, он потрепал кобылу по холке, вернулся в седло и встряхнул поводья. Хромая, кобыла неторопливо побрела вперед, в направлении, выбранном всадником.
Кроме тракта или ночевки в лесу был и другой вариант - и хотя Эймгир шесть долгих зим назад поклялся никогда не возвращаться в Быстроречье, клятвы мало что стоили, когда на кону была смерть.
Деревня, как и прежде, притулилась на краю равнины, в плодородной низине. Над крышами стелился дымок, серым расчерчивая потемневшее к ночи небо - женщины готовили ужин, ожидая возвращения мужчин с уборки урожая, где-то надсадно мычала корова, выпрашивая вечерней дойки.
Как будто не было этих шести лет, как будто он возвращается из соседней деревни, побывав на ярмарке, и вот-вот мать покажется в дверном проеме, а отец встанет на пороге кузницы в ожидании новостей.
Опустив поводья, Эймгир позволил кобыле самой неторопливо добрести до кузницы, стоящей на отшибе, поодаль от остальных домов. Собаки, привлеченные запахом крови и чужака, увязались следом, коротко взлаивая, но опасаясь слишком приближаться.
Несколько лиц мелькнуло в дверях, но Эймгир никого не признал - да и сам, наверное, никому не показался знакомым: шесть зим для жителей Быстроречья сроком были немалым, он уже стал чужаком, так отчего же так екнуло сердце, когда кобыла, будто угадав, остановилась возле кузницы.
Эймгир обвязал поводья у коновязи, поправил притороченный к седлу двуручник, шуганул собак и, тяжело топая подбитыми сапогами, прошагал через двор.
Сунулся в проем, прищурился от жара из очага, стукнул сжатым кулаком в распахнутую дверь, заставив зазвякать подкову у притолоки. С кровли посыпалась сухая дранка.
- Эй, хозяева! - крикнул Эймгир, стряхивая сор с плотной кожи дублета на плече. - Мне бы лошадь перековать...
Высокий широкоплечий, как и любой кузнец, мужчина выпрямился от наковальни, обернулся.
Эймгир почувствовал, как улыбается - едва ли не против воли.
- Ну что, не признал?
you play stupid games, you win stupid prizes
Удар молота по наковальне рассекает столп искр, поднимающихся в воздух, да так резко, что Торн едва успевает отклонить голову назад, чтобы не опалить бороду, значительно отросшую за последнюю пару недель. Этот жест у него хорошо отработан, он делает его машинально, уже интуитивно, приноровившись от времени проведенном в кузнице, хотя по первой несколько раз подпалял бороду, а по молодости чуть не поджег правую сторону лица, еще когда отец был рядом и научал его своему делу.
Работа в кузне – дело не простое, но Торну нравится творить что-то своими руками, пусть дело его и не великое, но благое, состоящее в основном из подковки лошадей, да изготовления плуга в паре с плотником, или иных предметов, что помогают его людям в работе на полях да лесах. За работой в кузне он порой забывает о делах мирских, предаваясь своим размышлениям, да так сильно уходя в себя, что порой только жена способна вытащить его из этого состояния, да напомнить, что пришло время обеда или ужина.
Торну нравится в Быстроречье и жизнь, его тут протекающая, тоже нравится, хотя с уходом из жизни отца и женитьбой дел заметно прибавилось. На прошлых паводах их крыша сильно прохудилась и Торн сейчас думает, как бы ему договориться с Хорстом лесорубом, чтобы тот обменял ему пару досок, чтобы крышу эту заделать, да времени на это найти. Хорошо бы еще и с мужиками договориться, чтоб подсобили, хотя может он и сам справится, но времени это больше займет, а в кузне то работы тоже не мало. И с мыслями этими он погружается в работу, да так, что только стук молота да жар огня в кузне говорят о том, что в этом молчаливом упокоении можно почувствовать присутствие человека.
Кожа его горит от пламени в очаге, а по спине стекают струи пота, но Торн их как будто не замечает, уже привыкший к подобному состоянию. Мышцы на его руках напряжены, и только зрачки глаз бегло пробегаются по пламени, чтобы застать тот момент, когда оно начнет угасать. И тогда он наконец остановится и примется раскочегаривать пламя вновь, да так сильно, что дым из трубы повалит. Но то не скоро, поскольку сейчас пламя держится, горит, как будто прислушивается к желанию Торна, как будто не хочет сбивать его с работы.
Когда-то Торн считал, что его дело будет заключаться в ином поприще, что он будет отдан в помощь на посевах в соседнюю деревню к тамошнему Старшему, что сможет подзаработать, а может и в деревню ту перебраться из отчего дома, с девушкой в которую был влюблен. Он представлял, как построит свой дом, как возведет стены и крышу и заживут они с женой будущей в достатке, да таком, что дадут плоды своего союза в тот же год, детьми обзаведутся то бишь.
Но жизнь распорядилась иначе, и дело, что было напророчено другому сыну, стало его. Торн не долго горевал над сложившейся участью и решение брата поддержал, пусть и не сразу, осуждая того за опрометчивость и эгоистичность по отношению к отцу, а после и вконец вошел в новое русло течения жизни, приноровившись в кузне и найдя в этом и призвание и успокоение.
Сумерки, сгущающиеся над Быстроречьем вскоре сменились темнотой ночи, освещаемой лишь тонким серпом луны, где-то пролаяла собака, а дело Торна не останавливалось, настолько он был увлечен работой, даже не замечая, что в помещении сгустились тени, плясавшие по стенам от каждого его движения.
Стук в дверь отрывает его от занятия, и Торн по первой думает, что это жена пришла напомнить ему об ужине, да увести в дом, а после, он сам себя одергивает, потому что не стала бы она вот так в дверь колотить. Стук молота прекращается. Он кладет его на стол рядом и выпрямляет затекшую спину, слыша хруст позвонков в районе шеи.
Кого принесло в такое время?
Обернувшись, он замечает мужика в проеме двери, явного пришлого, чужака. Свои в такое время не ходят, свои уже заперлись по домам. Торн делает шаг по направлению к выходу, чтобы разглядеть незваного гостя, а как только лик того оказывается на свету, замирает.
- Эймгир? Ты ли это? – Неуверенно раскатистым грубым голосом спрашивает Торн, а после к брату подходит и в охапку того сгребает для объятий. – Эймгир! Живой! – А после отстранившись в ладони лицо брата берет и тщательно осматривает, как будто сомневается, что глаз его не обманул и это не призрак какой ему мерещиться.
[nick]Thornton[/nick][icon]https://i.imgur.com/Uw1UpFQ.png[/icon][prof]<b>Kaingor</b>[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Торн кузнец, 27</a><lz> кузнец из Быстроречья, потерял жену в схватке с гарпиями, потомок старой крови, но не знает об этом. </lz></div>[/text]
[icon]https://b.radikal.ru/b18/2112/79/c4e5a8ee6261.jpg[/icon][nick]Lianka[/nick][status]жена кузнеца[/status][text]Лянка, 20.</a><lz>Хотела жить долго и счастливо.</lz></div>[/text]
Живот туго натягивал расшитую ярко-красную поневу, но Лянка шла по улице неторопливо, гордо, не прячась. Женщине, готовой подарить мужу сына есть чем гордиться. К Лянке, как она к колодцу за водой приходит, молодые, незамужнее девки подбегают, чтобы живота коснуться – на счастье. И когда новый хлев строили, ее позвали, чтобы первая в него, пахнущего свежим древесным соком, вошла. Чтобы скотина хорошо телилась, чтобы молока много было. Есть чем гордиться – они с Торном долго ждали. Отец Лянки, староста соседней деревни, запросил большой выкуп. То ли их жадности, то ли надеясь, что молодой кузнец отступится. Но Торн не отступился, и Лянка крепко за него держалась, ждала, ни с кем больше не ходила, ни на кого не смотрела. Дождалась и свадьбы, и свадебного поезда, который увез ее в Быстроречье от родного порога, дождалась и вот этого – выступающего живота, по всем приметам, сын там. Наследник.
- Вечерочка, госпожичка Лянка, - поклонился ей из-за плетня мальчишка-слеток, только недавно в штаны из детской рубахи впрыгнувший.
Лянка... а как ребенка родит – Ляной величать будут.
Дорога к кузне уже была протоптана, Лянка ее и в темноте находит. В избе мужа ждал уже и ужин – горшок с похлебкой, заботливо в печи оставленный. Свежеиспеченный хлеб. Можно было и в кухню ужин принести, Торн частенько до первых петухов работал, но без мужа Лянке кусок в горло не лез, к тому же, вечерять мужу следует дома, чтобы нечисть всякая боялась, стороной обходила...
- Торн, припозднился ты нынче, - попеняла она мужу, открывая дверь кузни, и замерла на пороге, прикрывая руками живот. – Вижу, гости у нас...
Гости, которых ей бы встречать поясным поклоном – старший брат завсегда над младшим стоит – да просить в избу пожаловать, угощения ответить, да хмельной мед из подпола доставать, тот, что Торн на рождение первенца приберег... А она стоит, смотрит на того, кого живым уже не чаяла увидеть...
Могла, могла Лянка за Эймгира выйти, за старшего, за наследника, но не мил он ей был. А сердцу, как известно, не прикажешь. Мрачным казался Лянке старший брат Торна, мрачным, грубым, и пальцы у него были как клещи, схватит – не вырваться без синяков. Жизнь с таким прожить... Лянку от одной этой мысли в дрожь бросало. Иное дело Торн... И, когда на празднике урожая девки ленты дарили, давая понять парням, кто их сердцу мил, Лянка на Эймгира даже не взглянула. Торну ленту отдала...
- Добро пожаловать. Во здравии ли?
Подошла к мужу, глаз не поднимая. Отчего-то стало трудно дышать.
[nick]Emhyr [/nick][status]пришел, увидел, озвучил цену[/status][icon]https://i.imgur.com/DCGl9qM.jpg[/icon][prof]KAINGOR[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Эймгир Четырехпалый, 29</a><lz>наемник по состоянию здоровья, потому что в кузнице работать западло</lz></div>[/text]
А Торн рад его видеть, понимает Эймгир, когда брат подходит ближе, раскрывая объятья.
Рад видеть - его, и теперь хорошо, что Торн его обнимает, потому что нужно Эймгиру спрятать это удивление, злобу даже. Рад, да потому что не знает, одергивает себя Эймгир, стискивая плечи брата в крепком объятии, прижимая к себе, грудью к груди.
Не знает, отчего шесть зим назад ушел его старший брат прочь из отчего дома, лишь бы не содеять дурного, уже замысленного - а потому и улыбается, глядит ласково.
Все внутри Эймгира тянется в ответ на эту улыбку - родная кровь не водица, и он сжимает предплечья Торна, позволяя развернуть себя к очагу, будто дитя малое, позволяя всматриваться в себя.
Знает, что не прибавили ему шесть лет скитаний красы, остались на лице шрамами - от кистеня разбойничьего, от болезни-лиходелки, которую он на болотах подхватил, да и Торн изменился, возмужал, и не узнаешь того пацана, которым был когда-то, плечи от тяжелого кузнечного молота налились силой да крепостью, загрубевшая из-за жара очага кожа на лице потемнела, будто от солнца.
На отца походить стал, думает Эймгир - даже больше, чем старший брат, так, может, и все правильно вышло, как и должно.
- Живой, живой, - к горлу подкатывает, перехватывает, дышать трудно, Эймгир хриплым смешком обрывает это лишнее, встряхивает головой. - Не так меня просто взять, не появилась еще на свет та тварь, которой я по зубам окажусь... А сам как, Малой? Неужто так и не выбрался дальше большой ярмарки, так и носа не высунул из кузницы?
Он, Эймгир, за шесть лет весь Каингор проехал, где только не бывал - и в землях Марки службу нес, и в столицу заглядывал - и до сих пор удивляется, как огромен мир за пределами кузницы, за пределами Быстроречья. Как огромен - как раз по нему, а Торн так и остался здесь, в этой же деревне, где родился, тут и умрет, наверное.
Дверь снова скрипит.
Он оборачивается, не зная, кого увидит - мать ли, отца, но на пороге не они.
Она.
Вижу, гости у нас, говорит она, и Эймгир сразу же понимает - жена его его младшему брату, и понева, высоко вздернутая над торчащим животом, не скрывает, что в тягости она.
Эймгир только на живот и глядит, будто громом пораженный, а затем отмирает, улыбается криво в темную бороду, по чужим, далеким обычаям подстриженную.
- И тебе не хворать, госпожичка, - Эймгир кланяется жене младшего брата будто жене деревенского Старшего или супруге хозяина Марки, преувеличенно любезно, а затем выпрямляется, расправляет плечи - на нем дублет выделанной кожи, хоть и старый, да немалой серебряной монеты стоящий, пояс с серебряными вставками на зависть любому, и по меркам Быстроречья, знает Эймгир, выглядит он богато, но она и глаз не поднимет, будто и не хочет даже раз взглянуть. - Не думал, что вновь свидимся.
Он уехал вскоре после праздника урожая, на котором она подарила ленту Торну - и двух полных лун не минуло. С лица спал, сон потерял - стоило глаза сомкнуть, как виделось ему, как он топит Торна в омуте под мельницей, или уводит подальше в лес, а там перерезает горло и бросает зверью на поживу...
Не мог не уехать, и вот снова здесь, в Быстроречье, и Торн здесь же, и она, Лянка. Госпожичка Ляна.
- Лошадь у меня охромела, - поясняет брату. - Никак к ночи до тракта не добраться было... Как отец, как мать? А деревня что - все мне кажется, прежде больше была...
you play stupid games, you win stupid prizes
Уже темно, темно для людских глаз, но не для ока гарпий, а Тисса так и не вернулась. Должна была прилететь еще как только огненный шар в небесах опустился к горным хребтам вдалеке, но не явилась. И Бирна чувствовала, как Каджи из-за этого нервничает, как хрустят ветки в ее гнезде, когда старшая гарпия по нему перемещалась, как издавала нетерпеливый звук или резкий вскрик. Они с Илкой с радостью бы полетели с Тиссой, но после последнего раза им было нельзя. С тех пор как они свершили ту вылазку к развалинам у скверны, Каджи им летать не разрешала, разве что только вместе со стаей. И Бирну это злило, злило конечно, потому что не справедливо это было. И в тот же момент она сама подолгу отказывалась вылетать из гнезда, потому что принесла с развалин камешки красивые и не хотела, чтобы их кто забрал, пока ее не будет. Илка как будто бы тоже гнездо охраняла, сидячая стала, не летная. Бирна тогда не видела, что ей удалось принести, как будто Илка сама показывать никому не хотела свою добычу, но Бирна знала, что это должно быть что-то очень красивое, раз Илка так скрытничает.
Вот Тисса и полетела. Куда правда не знал никто, не сказала. Не к развалинам точно, она боялась Каджи, не посмела бы полететь без разрешения Старшей. Она не то, что они с Илкой, не такая смелая, пусть и завидовала им очень. Бирна знала, что она завидовала. Когда они с Илкой вернулись с развалин, она ее взгляд чувствовала, злой такой, завистливый. Потому Бирна так тщательно потом гнездо охраняла, не летала никуда подолгу, боялась, что Тисса в него заберется, пока ее не будет. Она же, Тисса, принцесса, когда-нибудь должна была бы их возглавить, или отделить часть гнезда, уведя молодых за собой, или новое поколение уже после возглавить. У них у гарпий Старшими не становятся, то есть очень редко становятся, чаще рождаются. Потому что заслужить такой статус сложно, это влиянием надо обладать, надо лучше, чем все остальные гарпии быть или если у старшей нет потомства, яйцо не снесла. Каджи в этом вопросе повезло.
Но не сейчас.
Сейчас Каджи очень волнуется. Старается не показывать это другим, но все слышат, как хрустят ветки в ее гнезде, как нетерпеливо она издает звуки покрякивания, недовольные, волнительные. И Бирне хочется ее успокоить, хочется отправиться на поиски Тиссы, но она не смеет даже предложить подобное, пока Каджи сама им не прикажет. Потому что в таком состоянии ее злить опасно, даже Илка не решается, из гнезда своего носу не сует. Они все будто застыли в безмолвном ожидании, пока Тисса явится. Но солнце садиться, а гарпии все нет.
В преддверии сумерек что-то поменялось. Бирна чувствовала, как поменялось, когда Каджи внезапно тоже застыла. А после яростный, полный боли крик огласил небо и развалины. То был крик потери, крик смерти. Каджи почувствовала, как Тисса покинула этот мир. И тогда все гарпии одновременно выпрямились в гнездах и вытянув шеи вторили крику своей королевы. И был это плач и пение полное горя, печали и тоски. А после Каджи резко взмыла в воздух, облетая руины. Ее крик был полон ярости и призыва, призыва к мщению. И гарпии вторили ему, поднимаясь со своих гнезд и летя за предводительницей. И злость их была почти осязаема, а намерения понятны: тот, кто убил Тиссу – должен умереть.
[nick]Byrne[/nick][status]тикай с материка[/status][icon]https://i.imgur.com/PxZdcCz.gif[/icon][prof]<b>Harpies</b>[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Бирна</a><lz>гарпия</lz></div>[/text]
Отредактировано Megan Torres (2021-12-19 17:32:38)
Эймгир изменился. Торн никогда бы ему это не смел сказать напрямую, оно и так было понятно. Из коренастого парня, он стал настоящим мужчиной, лицо покрылось шрамами, а плечи стали шире. Но изменился не только лик брата, сколько взгляд. В глубине его карих появился металлический блеск, то взгляд был не молодого юного мальчишки, что был раньше, готового к новым открытиям, но взгляд мужчины, пережившего потери и видевшего смерть. Торну это взгляд не нравился, но что сделано – того не воротишь, таким теперь был Эймгир, так судьба его распорядилась.
Торну хотелось бы послушать эти истории и рассказы о том, что видел и чего не видел Эймгир, где бывал и с кем общался и эту, последнюю, после которой он вновь вернулся в Быстроречье. Пусть Эймгир и не говорил, что именно заставило его вернуться, но Торн отчего-то чувствовал, что дело его привело не благое, не чистое. То ощущалось в брате с первой минуты, как он вошел в кузню, потому и принял его Торн за пришлого по первой. Не только из-за темноты, сколько из-за ощущения чего-то внешнего, что скрывал чужак, которым оказался его брат.
Но эти мысли Торн скрывает, за улыбкой, за радостью своей искренней, потому что не гоже вот так с порога расспрашивать и мыслями своими с братом делиться. Не позабыл он еще о гостеприимстве и о том, чему отец их учил: как гостей встречать и как родственную кровь потчевать. Да и не виделись они давно, то у Торна самого накопилось рассказов о том, какие изменения коснулись Быстроречья. Он же, Эймгир, не знает еще как мать унесла болезнь, не знает и о том, что и отца не стало.
- Да будет, будет. – Отвечает Торн, похлопывая брата по плечу. – Живой и то хорошо. Мы уж думали, что никогда тебя больше не увидим. – А отец вед так и не увидит уже, не дождался. Думает про себя Торн, на брата старшего глядя. А может и хорошо, что не увидит, оно бы по сердцу старика резануло, в этом Торнтон не сомневался. И то, как Эймгир выглядит теперь и как держится отчужденно. Точно резануло бы.
- Не выбрался. – Подтверждает он слова Эймгира, но улыбается сквозь бороду, кивая на это. То улыбка теплая была, светлая, радости полная, потому что и хорошо, что не выбрался. Торн, в отличие от Эймгира никогда с деревни уходить и не хотел, разве что в соседнюю. Дела мирские его не волновали, поскольку все его существо всегда было сосредоточено на деве, что сердцу мила, на Ляночке.
Она же, будто почувствовав, что муж о ней сейчас думает, в дверь кузни вхаживает.
Торн тотчас взгляд на жену переводит, да так и замирает, глядя на нее в отблеске огня. С годами Лянка только краше стала, и Торн всегда горд был, что она его выбрала. По первой он и не думал, что Ляночка на него посмотрит, что благосклонность к нему свою проявит. Он, в отличие от Эймгира коренастости отца не перенял, высоким был, да, но нескладным, долговязым, в материнский род пошел. Не верил он в успех своих ухаживаний, и что Лянка ему ленту свою даст.
А теперь, с годами, только сильнее в жену свою влюблялся и подолгу вот так, как сейчас, смотрел на нее. Красивая Лянка была, а с беременностью будто расцвела вся. И волосы ее будто золотом отливали, а взгляд очаровывал каждого, на кого она смотрела. И гордость, и восхищение ею в Торне пробуждала, знал он, что любить ее всегда будет, и что любви ее ответной недостоин. Потому с каждым днем прикладывал все усилия, чтобы быть ей под стать, чтобы заслуживать ее расположения и доказывать, что не зря она его, именно его тогда выбрала.
Но пора было и в настоящее вернуться, хотя сложно было от Лянки взгляд отвести. И не заметил Торн, как Лянка на брата его взглянула и как он сам на нее смотрел. И напряжения, что между ними побежало тоже не заметил. Он только Лянку к себе притянул, да ладонь вторую, что с плеча брата снял, на живот ее округлившийся положил.
- Да будет тебе, Эймгир, к чему нам эти обычая градские. – Говорит Торн, намекая на официозность брата. – Мы с Лянкой первенца ждем. А теперь и ты с нами в это счастливое время. Пойдемте за стол присядем, ужин откушаем, а завтра я коня твоего посмотрю. Заодно расскажу тебе что с матерью да отцом сталось. – Если до этого Торн с улыбкой говорил, то теперь она померкла. Должен был Эймгир уже понять, что нет их, но теперь точно поймет.
Он Ляночку за плечо к выходу из кузни ведет, второй рукой ее ладонь в своей держа. Округлилась, Ляночка, округлилась. Тяжело ей теперь передвигаться. То в девичестве резво бегала, только юбки белые сверкали, так что щиколотки углядеть можно было, если приноровиться. Но теперь уже не так быстра она, хотя все еще отличалась проворством и грацией, что была ей присуща.
Они из кузни вышли и Торн только сейчас замечает, как стемнело над Быстроречьем, как слабо луна путь освещает. И похолодало по вечерне, так что он Лянку к себе крепче за плечо прижимает, чтобы грелась она от тела его, все еще жар кузни сохранившего. Дом рядом стоял, далеко ходить не надо, но даже этот путь поселил в сердце Торна беспокойства за жену. Надо Лянке теплый платок купить, когда торговец в Быстроречье наведается, - думается ему. На Лянку ему никаких денег не жалко.
Когда у двери в дом останавливаются, Торн жену вперед пропускает. По обычаям ему бы самому в дом первому входить, а затем гостя за собой пускать, но Торн по обыкновению срал на обычаи эти. Оттого не редко его в деревне невежественным считали, да с недовольством наблюдали, как с женой он себя ведет, будто королева она какая. Но Торн считал это завистью простой, и внимания на это не обращал и Лянке запрещал на злые языки реагировать.
- Проходи, брат, садись. – Говорит он, на лавку у стола указывая. Разговор им долгий предстоит, знал он, но то после еды будет, не сейчас.
[nick]Thornton[/nick][icon]https://i.imgur.com/Uw1UpFQ.png[/icon][prof]<b>Kaingor</b>[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Торн кузнец, 27</a><lz> кузнец из Быстроречья, потерял жену в схватке с гарпиями, потомок старой крови, но не знает об этом. </lz></div>[/text]
Лянка в разговор братьев не вмешивается, стоит молча, как добрая жена. На Эймгира пару раз глаза украдкой вскинула только, вот и все. Переменился он – вот что значит, родные края покинуть. Отрезанный ломоть, иначе не скажешь… Но все же, в чем-то и прежним остался. Мрачный взгляд, от которого ей хочется за спину Торна спрятаться. Но Лянка не прячется – она уже не та девчонка, которую Эймгир пытался в хороводе поймать, она мужняя жена, готовится Торну сына подарить.
Изба у них крепкая и просторная, еще отцом Торна построенная. Для большой семьи. Ну, Лянка так думает – будет у них большая семья, ее мать шестерых родила и трое выжили, выросли, в мир вышли. И она родит Торну детишек, славных, крепких… По правде в этой избе Эймгиру бы жить, семейничать, но тогда Лянки бы тут не было, ни за что бы не было, пусть даже старший брат ее отцу был куда больше по сердцу младшего… Уж как Лянка батьку своего уламывала, и лаской, и слезами. Сказала даже, что если не за Торна, так ни за кого она не выйдет, в девках состарится – вечный позор родному дому и посмешище…
В избе она первым дело к печи идет, в которой варево в горшке томится – капуста, репа, все, что на огороде растет, да все вперемежку с кусками крольчатины. К Торну с дальних хуторов идут, зажиточным их хозяйство считается, а все благодаря его мастерству. Лянка и старается мужа своего сытно кормить, а то откуда сил ему взять… Ставит горшок на стол, выкладывая ложки – Эймгиру, как гостю, костяную, дорогую. Краюху хлеба теплого на вышитый рушник кладет.. Пирог с крыжовником достает, а из ларя глиняную бутыль медовухи, на красны день прибереженной – но все лучшее нынче гостю нежданному. Но видит Лянка, как рад ее Торн встречи с братом и давит в себе тревожные мысли, о том, зачем он здесь ла почему. Лошадь захромала – о чем еще тут думать? А даже если не только лошадь, а родные края захотелось увидеть, что с того?
- Откушай, господине, не побрезгуй, - как чужого просит, кланяясь. – Чем богаты.
И на край скамьи рядом с Тором садится, а надо что будет – мигом вскочит, она не из неженок.
Справно у них все, справно да ладно. Рушники расшитые – из приданого, что Лянка собирала бережно, веселые красные петушки на беленом льне. Посуда крашеная. В чистой ложнице за занавескою гордость Лянкина, зависть соседушек глазастых, две подушки, перышками махонькими набитые – еще ее мать собирала, в бане парила, на солнышке сушила, любимой дочери к свадьбе готовила…
- Позволь, муж мой, гостя нашего попотчевать как должно...
Своими руками наливает Лянка братьям медовухи, себе – простокваши, повитуха тутошная говорит, беречься надо от хмеля, коли в тягости… Лянк так хочет этого ребенка доносить, родить, в колыбель положить, что все делает, как та говорит. Пояс туго не затягивает, кусочек слюды носит, зашитый в край поневы, от злого глаза.
Сейчас, за столом сидя, она тихонько край этот теребит…
- Откуда ты к нам, господине Эймгир – спрашивает. – Издалече, поди?
Лучина возле печи светит ровно, ярко, огонек этот отражается в корыте с водой, под светцом поставленном. Любит Лянка свой дом и Торна любит. Соседки говорят, потому это, что не довелось ей меньшицей пожить, горюшка хлебнуть, да не в том дело. Не дал бы ее Торн в обиду, ни матери, ни отцу, ни старшему брату – за это она его и любит крепко. Н сегодня как-то душно ей, душно и тяжко, будто невидимая тяжесть на плечи опустилась - уж не знаешь, как и сбросить…
[nick]Lianka[/nick][status]жена кузнеца[/status][icon]https://b.radikal.ru/b18/2112/79/c4e5a8ee6261.jpg[/icon][text]Лянка, 20.</a><lz>Хотела жить долго и счастливо.</lz></div>[/text]
Отредактировано Lena May Kane (2021-12-28 17:12:34)
Илка оглядывается – тени гарпий скользят по ночному небу. Луна нынче светит ярко, похожая на желтый глаз Каджи. Похожая на камешки, которые Илка принесла в гнездо из тех мест. Где огромные пауки и пахнет странно и страшно. Больше они туда не возвращались, Каджи запретила, но Илк думает об этом и Бирна думает об этом. У Бирны теперь много красных камешков – Илка отдала ей все красные камешки, забрала себе другие блестящие штуки, им все завидуют… Но Илка хочет больше, наверняка там, где они были есть больше…
Они туда вернуться – потом. Сейчас Илка в свою первую пору входит, и ей бы летать по округе, искать того, с кем она это разделит, но ей все мерещится, что на ее сокровища покусятся… Вот и сидит в гнезде. Сидела – пока крик Каджи не поднял их в небо, как стаю огромных птиц.
Каджи чует… они все чуют, они все - все Гнездо, кровь от крови прежней Старшей. Но Тисса дочь Каджи и она ведет их, ведет, как волчица по невидимому кровавому следу, под звездами, под луной.
- Смерть! – кричит Каджи.
- Смерть, - подхватывает Илка, и Бирна, и другие сестры. – Смерть!
Обычно люди предпочитали отдавать гарпиям барашка-другого, а те в ответ не разоряли слишком пастбища и хутора. Каджи учила их охотиться каждую ночь в разных местах. Чтобы не попасть в засаду. Учила быть похожими на людей – заставляла даже разводить в старой крепости огонь и есть поджаренное мясо – вот уж напрасная трата, сырым оно куда вкуснее… Она же рассказывала, что иногда на них устраивают охоту. Прежняя Старшая привела в эту крепость гарпий потому что на их Гнездо напали…
Илка волнуется – не нападут ли, пока они все тут, пока они летят мстить за смерть сестры. Не разорят ли гнезда. Не унесут ли ее сокровища…
Но Каджи кричит – они все кричат – и эти заботы вылетают у Илки из головы. Сегодня они отомстят. Убьют всех. Никого в живых не оставят.
[nick]ILKA[/nick][status]HARPIES[/status][icon]https://a.radikal.ru/a39/2112/83/3c7971f73926.jpg[/icon][prof]гарпия[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Илка 00</a><lz></lz></div>[/text]
Их крылья хлопают в ночи, крики долгие, протяжные, яростные, разлетаются по округе. Никто бы сейчас не вышел на улицу, дабы поглядеть отчего гарпии так всполошились, никто бы не посмел. И в Бирне теперь тоже горит огонь, как и в Каджи, чувство, которое разгорается с каждым вскриком старшей – жажда мести. Она подхватывает его, посылает дальше и чувствует, как сестры вторят этому крику, слышит, как Илка издает те же звуки, что и она. Они летят быстро, резво, вперед их тянет, будто силой какой неведомой, будто призыв Каджи околдовывает. Но Бирна не сопротивляется, она понимает, как это важно. Тисса была им как сестра, она была их будущим, на нее надежды были. Многие молодые гарпии ждали, что она когда-нибудь их вперед поведет или следующее потомство возглавит, а теперь ее нет, теперь у гарпий как будто отняли будущее. И Каджи, Каджи никогда людскому роду такое не простит, и они не простят.
Они опускаются плавно, сразу как Старшая вниз пикирует. Тут пахнет кровью и битвой, в этом пространстве открытой местности, где ветер ходит гуляючи. Он разносит запах мертвой гарпии на несколько миль. Бирна приседает к земле, фыркает, ждет, пока Каджи подаст знак. Ее зоркий взгляд выхватывает капли крови, темные в ночи, но не для гарпий, способных рассмотреть их. Бирна приседает к земле, вдыхает этот запах, что наполняет ноздри. Запах смерти, смешанный с тем, что Тиссу убило. Вскидывает голову, когда Каджи издает пронзительный крик. Ей хочется посмотреть, но она не смеет, не двигается с места и Илка не двигается. Они молодые, им нельзя вперед старших гарпий, они подойдут позже. Но даже отсюда Бирна различает темное пятно в траве – тело Тиссы. Тело Тиссы, у которого нет головы.
И Каджи взмывает вверх и проносится над гарпиями кругом, призывая тех восстать и готовиться. Готовиться к битве с теми, кто убил Тиссу. И Бирна напрягает гортань, чтобы вторить боевому кличу. Они все чувствуют, чувствуют запах убитой гарпии, он еще остался, слабый, но присутствует, и он укажет им путь до убийцы их сестры, они догонят его и отомстят.
[nick]Byrne[/nick][status]тикай с материка[/status][icon]https://i.imgur.com/PxZdcCz.gif[/icon][prof]<b>Harpies</b>[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Бирна</a><lz>гарпия</lz></div>[/text]
Отредактировано Megan Torres (2021-12-28 22:16:38)
[nick]Emhyr [/nick][status]пришел, увидел, озвучил цену[/status][icon]https://i.imgur.com/DCGl9qM.jpg[/icon][prof]KAINGOR[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Эймгир Четырехпалый, 29</a><lz>наемник по состоянию здоровья, потому что в кузнице работать западло</lz></div>[/text]
Уже по словам брата Эймгир понимает, что не застал ни мать, ни отца в живых. Ждет, что скорбь по родителям даст о себе знать, затянет в темный омут, лишит мир краски, но новости, еще недосказанные, уже, судя по тону брата, стародавние, лишь отдаются чем-то глухим в грудине, за помятыми ребрами: значит, так и суждено. Сказал он, уезжая, никогда больше не увидимся, так оно и вышло, как в воду глядел, стало быть.
Думал иной раз, что первым оставит мир живых - что там, за завесой, будет поджидать сродников, но вот он все еще жив, и в Быстроречье снова, в родителей уж нет, и брат женат на той, за чью ленту Эймгир и убить готов был.
- Ну пойдем, коли не шутишь, - отвечает он на гостеприимство братнино, пока Лянка ни словечка не обронит. - Коли зла не держишь.
Да и на что бы, так себе говорит Эймгир: все теперь Торну принадлежит, что должно было старшему брату остаться, - и дом, и кузница. Младший сын, а все получил, к чему у старшего душа не лежала, так что отъезд Эймгира ему только на пользу.
Наперед, пока Торн дела в кузнице заканчивает, Эймгир заводит лошадь в денник, расседлывает ее, давая продыху, задает корм. Завтра, в ожидание перековки, надо бы пустить кобылу выпастись, путь предстоит еще немалый, но сейчас она слишком утомлена проделанным расстоянием, даже жует будто через силу, цепляя мягкими губами сухие стебли, фыркает только настороженно, когда Эймгир снимает с седла мешок, пропитанный кровью, ставит его на утоптанную землю. Фыркает, прядает ушами - запах крови, запах чудовища ее до сих пор пугает, даже голос хозяина не успокаивает. Эймгир, повесив потник просыхать, подбирает седельные сумки и меч в перевязи, и входит в дом следом.
Все ему в родительской избе знакомо, все кажется родным - и в то же время, чужим.
И изба - раньше казалась просторной, светлой, всей деревне на зависть - а сейчас кажется темной да тесной, не чета тем каменным хоромам, на которые Эймгир насмотрелся на службе у князей Марки да в больших городах. Будто он и сам за эти шесть лет стал выше ростом, шире в плечах - все он смотрит, как бы не сбить что ненароком, не задеть печь, проходя к лавке, с хозяевами разминуться.
Не чинясь, Эймгир садится на лавку, укладывая под нее и меч в перевязи, и седельные сумки, оглядывается, будто не узнавая дома отчего, кивком благодарит Лянку за подданные яства. Угощался он изысканными лакомствами, пробовал блюда по рецептам заморским - но от горшка тянет кроликом томленым, свежий хлеб пахнет кисло и вкусно, медовуха в кружке глаз радует.
Ложка, к его руке положенная, костяная, дорогая, для важных гостей, еще их с Торном отец такой порядок завел, будто не брат к брату явился, а и правда гость дорогой.
- Вижу, справно у вас тут, хорошо, - говорит Эймгир, вдоволь осмотревшись - только раз за разом его взгляд на Лянку, жмущуюся к мужу, возвращается.
Эймгир поднимает кружку, чествуя хозяев, отпивает, прикрывая глаза - в горле у него пересохло изрядно, а припасы остались там, на последней стоянке, уничтоженной крылатыми тварями. Полдня он нахлестывал кобылу, лишь бы убраться подальше, и сейчас наконец-то хоть немного смог сбросить с плеч это тревожное напряжение: Быстроречье находилось в отдалении от скверного леса, с каждым годом наступающего все ближе на людские поселения, а крыша над головой дарила чувство безопасности.
Слишком далеко от уничтоженной стоянки, от перебитого отряда и убитой гарпии.
- Издалече, - ухмыляется он в бороду в ответ на вопрос Лянки. - Весь Каингор объехал, где только не бывал - от побережья до гиблого леса.
Эймгир делает паузу, давая обоим своим слушателям проникнуться своими словами, но этого ему мало. Хочет он поразить их обоих, показать, что слова его не пустые разговоры, не хвастовство, которое на Тракте встретить легче, чем разбавленную настойку на пьяных ягодах.
Наклоняется, тянет между ног седельный мешок, развязывает шнурки, стягивающие плотную горловину, нашаривает внутри мешка свою добычу - кошель золота обещал им городской кукольник, задумавший раскрасить свое представление настоящим чудовищем. Кошель золота на пятерых за каждую голову, и тогда им, прежде с гарпиями дела не имевшим, показалось, что это хорошая цена.
Теперь четверо из них мертвы, но Эймгир возвращается в город не с пустыми руками - и один заберет награду.
За волосы от вытягивает отрубленную голову из мешка. К ночи рана почти перестала кровоточить, лишь две алые капли остаются на гладкой поверхности стола. Гарпия мертвыми глазами глядит в угол, отвисшая нижняя челюсть демонстрирует пасть, полную острых клыков, даже в неярком свете лучины кажущихся невероятно острыми.
- Оттуда, где охотился на таких вот тварей, - говорит Эймгир, полный этой удалой гордости, затмевающей осторожность - да и чего ему бояться здесь, в Быстроречье, в доме брата. - Видали здесь гарпий, или думали, что это сказки, которые рассказывают, чтобы напугать детей малых?
you play stupid games, you win stupid prizes
Торнтон за стол садится, как только Эймгир на лавку присаживается. Да ждет, пока тот освоится, осмотрится как они с Лянкой теперь живут, пока меланхолия его по годам былым пройдет, когда они еще мальцами по этой самой комнате бегали, да подзатыльники от отца да матери получали, коли разбили чего ненароком.
Многое с тех пор изменилось, да и они изменились, но скоро в избе в этой снова появится крик младенческий, да наполнится она смехом и радостью с появлением ребенка. А они потом с Лянкой может еще одно родят, чтобы первенцу не скучно было, потому что казалось, будто дом этот соскучился по детским проделкам, будто недостает ему светлости.
А Лянка в это время все суетится, суетится как будто Эймгира родственником не признала, да впечатление на него произвести хочет. То и правда давно они гостей не принимали, но не от того, что не гостеприимством отличались, сколько оттого, что к рождению ребенка готовились.
– Садись-садись, Ляночка. – Торн ее легонько за край юбки тянет, чтобы внимание привлечь. – Хороша хозяйка, да сами мы с Эймгиром позаботимся о себе, а ты отдыхай пока. – И с теплотою такою на жену свою смотрит, а в тайне горд, что она хозяйственная у него такая несмотря на то, что в положении и стол накрыла и гостя приняла. Оно и понятно, что гость к ним внезапно приехал, да и не готовы они были, но Лянка и тут справилась, приняла как следует.
И Торн тоже медовуху пробует, видя, как Эймгир к кружке припал. Да много не пьет, не положено ему, завтра в кузне опять работать, дел накопилось изрядно: то они к осени всей деревней готовятся, после летнего урожая вновь поля к саженцам готовят, вот у Торна дел и появилось, а оно же круглый год так.
А Лянка тем временем гостю вопросы задает, а Эймгир и отвечает, только скрытно как-то, утекаемого, не нравится это Торну. В былые времена брат все как на духу рассказывал, не утаивал, а тут прям как будто подменили его. Но это Торнтон на годы службы списывает, не знает ведь он как это там у них принято, может нельзя ему больше положенного рассказывать. Оттого и не пытается на брата давить, не задает вопросов лишних, ждет, пока тот сам говорить начнет.
А тот не только рассказать решил, да показать, потому Торн внимательно следит за тем, как тот в мешок свой лезет, да не укрылись от глаза Торнтона несколько капель крови на мешке. Не нравится, ему все это. И наконец Эймгир голову гарпии достает, - отвратительного вида существа, похожего не то на птицу, не то на человека. И Торн Ляночку за плечи к себе прижимает, чтобы скрыть от ее взора ужасы эти, не потому что не смелая она была, а потому что не стоит ей лишних волнений испытывать.
– Эймгир. – Грозно Торн произносит. – Ты голову то спрячь, не гоже Лянке видеть такое, еще и за столом. – И с осуждением внезапно на брата смотрит. Потому что знал тот, что Лянка в положении, знал, что не женское это дело, страхи такие видеть, но все равно показал, будто на зло сделал.
И смутное тревожное чувство в сердце Торна поселяется, потому что помнил он, как Староста их в Быстроречье строго настрого им наказал, что коли гарпий услышат или увидят, чтобы трогать не смели. Потому что уговор у него, у Старосты, с ними какой был. И Торнтон осторожно так спрашивает, пытаясь предчувствие свое обмануть. – Эймгир, а где ты гарпию встретил? – И надеется, что брат ему ответит, что далече, что из-за моря привез или с севера, что не трогал он гарпий в этих местах.
Но не дождавшись ответа, потому что обманываться сил уже не было, Торн с лавки вскакивает, Лянку отпуская и в полный рост выпрямляясь, так, что едва потолок макушкой не задевает из-за низкой балки над столом висящей. Он на Лянку смотрит, догадываясь, что она возможно о том же о чем и он подумала. – Надо Старосту предупредить. Ох, Эймгир, натворил же ты дел. – И про себя думает, да не говорит, что уже и не рад он, что брат в Быстроречье пожаловал.
То у них в деревне жизнь была размеренная, пытливая, но тем не менее своя, без тревог. И Староста у них правила особые придумал и жили они по ним, горя не знама. А теперь же все иначе будет. Но то на Эймгира смысла злиться нет, не знал он, что гарпий в окрестностях деревни трогать нельзя, не знал, оттого и беду на них накликал. – Лянка, по домам пройдись, пусть люди носу не высовывают, а я к Старосте пойду, чтобы в колокол прозвонил. – Говорит Торн, к двери бросаясь, в два шага у нее оказавшись.
[nick]Thornton[/nick][icon]https://i.imgur.com/Uw1UpFQ.png[/icon][prof]<b>Kaingor</b>[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Торн кузнец, 27</a><lz> кузнец из Быстроречья, потерял жену в схватке с гарпиями, потомок старой крови, но не знает об этом. </lz></div>[/text]
Мертвых гарпий Лянка не видела, да и живых только издали. Пугали ими детишек малых, да только пугающие и сами боялись эдакого ужаса. Не мудрено – Лянка смотрит на голову, которую Эймгир достал, смотрит, а после зажмуривается и отворачивается, вздрагивая.
Гарпии на деревню давно не нападали – на овец охотились, но людей не трогали. А те в ответ гарпий не трогали. Специально, бывало, как полная луна, как ждать гостей со стороны леса, так привязывали пару овец, или коз, остальное стадо отводили подальше. Лучше малым откупиться, так староста говорил. И люди с ним соглашались. Были, конечно, горячие головы, кричавшие о том, что надо найти гнездо этих тварей и, раз и навсегда избавиться от беды. Но их быстро осаждали – своими силами не справиться, а на чужую помощь рассчитывать не приходиться. А пока так – надо как-то смиряться. Давать этим тварям лакомиться свежатиной и ни в кем случае никого из них не трогать. Одну тронешь – все налетят и тогда уже все, всем конец. Одну деревню, в половине дня пути, вот так и разорили.
Лянка маленькой была, но хорошо все помнит – и людей растерзанных, и сгоревшие избы. И быстро на Быстроречье картину эту перекалывает. Горящие дома, кричащие дети - все из-за Эймгира и недомыслия его. Из-за дурной храбрости, которая и прежде его на всякие безрассудства толкала. Прыгать с обрыва в омут – Эймгир первый. С головой в ледяную прорубь – опять он же. Удаль молодецкая… Многие девчонки смотрели на Эймгира, улыбались ему. Многие были бы рады ленту подарить и суженым назвать, но Лянка другого для себя искала. Доброты, надёжности, разумности… И вот эта удаль дурная беду навлекла на них всех.
И во взгляде, который на на Эймгира Лянка кидает, упрек читается, упрек и неприязнь, которую она ради мужа прятала.
- Беду ты в наш дом привел, Эймгир, - кидает слово недоброе, будто камень, дергает с крючка платок, закутывается в него, выходя за порог.
На небе звезды россыпью, луна светит ясно, Лянка в этом свете дорогу хорошо видит, почти как днем. А собаки, собаки как воют, аж не по себе становится. Чуют, чуют беду, пока еще невидимую, но уже разлитую в холодном осеннем воздухе.
Лянка в одну дверь стучится, в другую – тяжело ей, с животом, но она торопится. И, после ее кратких слов, после вести недоброй, хлопают крышки погребов. Прячутся бабы да дети. Мужики хватают вилы, топоры, готовятся отбиваться, если придется, мальчишки попроворнее да посмелее дальше бегут, всех надо успеть обойти, всех предупредить…. А потом начинает звонить колокол – это Торн до старосты добежал. Раньше било было, в него колотили, теперь же у них колокол на новенькой часовне. И вот этот колокол не только на всю деревню, но и дальше, на весь околоток, извещает, что беда в Быстроречье пришла.
Лянка в дом тропится. В погреб ей уже не спуститься, с ее-то животом, но если заложить дверь тяжелым засовом и ставни запереть, схоронится она, пока беда не минует…
Сначала она слышит крик, похожий на птичий, только громче, страшнее. Потом с неба падает крылатая тень. Лянка прижимается к бревенчатой стене сарая, прячется, приседая за бочку с водой. Видит, как тварь, Единым проклятая, подлетает к соломенной крыше хлева – а крыша новая совсем, Торн вот только перестелил, разрывает ее, забирается внутрь – Лянка слышит визг свиньи, мычание коровы, аж сердце заходится. Их корова, Бурая, кормилица…
- Лянка, - кричит Торн, появляясь из-за угла. У него в руках топор, но что один топор против крылатых тварей, слетающихся на деревню, как вороны на падаль? - Лянка, в дом, в дом!
Лянка бежит, обхватив двумя руками живот, бежит в дом. Эймгир стоит на пороге – и Лянку, не смотря на страх, волной жгучей обиды на него окатывает. Из-за него, из-за него все.
- Торна сбереги, - выдыхает она ему в лицо, бьет кулаком по плечу. – Торна сбереги, ты виноват! Из-за тебя все! Лучше бы ты сгинул, лучше бы не возвращался!
Лучше бы стороной деревню обошел, объехал, верно она чуяла, верно мыслила, хотя отец над ней смеялся – что девка глупая понимает. Но всегда Лянка знала – от Эймгира добра не жди.
Вот, так и вышло.
[nick]Lianka[/nick][status]жена кузнеца[/status][icon]https://b.radikal.ru/b18/2112/79/c4e5a8ee6261.jpg[/icon][text]Лянка, 20.</a><lz>Хотела жить долго и счастливо.</lz></div>[/text]
[nick]Emhyr [/nick][status]пришел, увидел, озвучил цену[/status][icon]https://i.imgur.com/DCGl9qM.jpg[/icon][prof]KAINGOR[/prof][text]<div class="lz"><a href="ссылка на анкету" class="ank">Эймгир Четырехпалый, 29</a><lz>наемник по состоянию здоровья, потому что в кузнице работать западло</lz></div>[/text]
Вовсе не такого ответа ждал Эймгир: хотел он поразить брата и Лянку, хотел, чтобы взглянули они оба на него с восхищением, принялись расспрашивать, да как это он этакое чудовище одолел, а они оба смотрят на него с одинаковым упреком, да упрек этот не только во взглядах, но и в словах.
Торн вскакивает, будто и не садились они ужинать, дает наказ жене и выбегает прочь, а Лянка и того пуще - от взгляда ее у Эймгира сердце заходится, будто полоснула она по живому острым лезвием.
Колокольный звон, гулкий, тревожный, стелется между деревенскими домами - Эймгир из избы слышит этот звон, к которому присоединяются собаки, а следом протяжно, напуганно мычат коровы и блеют козы. Сколько ни прожил Эймгир вдалеке от деревни, а все равно слышит в этом мычании и блеянии смертный страх, слышит животный ужас этот, будто перед нападением хищника.
Голова гарпии на столе, прямо между мисками и кружками, смотрит на Эймгира мертво и будто с насмешкою, и когда слышит он крик ее сестер, то разом понимает все: и страх в глазах Торна, и злость его, и то, как тот выспрашивал, как далеко от Быстроречья схлестнулись наемники с чудовищем...
Эймгир кидается к лавке, вытаскивает из-под нее двуручник в перевязи, да не тратит время, чтобы выделанную кожу на плечи закинуть - выдергивает меч и к выходу бросается.
Лянка налетает на него из земли вырастая, бьет сжатым кулаком в плечо, смотрит зло, на него прямо смотрит, будто кипящую воду выплескивает - но прямо на него смотрит сейчас, не отводит взгляд, не прячет лицо.
Лучше бы ты сгинул, выкрикивает ему, лучше бы не возвращался - и правда это, чистая правда, она и в церкви так скажет, понимает Эймгир, и обида в нем вспыхивает, такой силы обида, что он будто вновь видит, как на празднике она, румяная от волнения и собственной храбрости, ленту свою его брату протягивает, и бьется лента алым на ветру, и расплетенная ее коса светлыми волнистыми прядями полощется по вышивке на нарядной рубашке.
- Моей ты должна была быть! - Эймгир ловит ее за располневший округлившийся стан, задерживая подле себя. - Моею и будешь - не взял тебя девицей, возьму чужою женой али вдовою! Уедем со мной, Ляночка, будешь жить в хоромах каменных, покупать ткани нарядные в лучших городских лавках на новые юбки да рубашки, красные сапожки куплю тебе, лучше, чем у жены Старшего - полный кошель золота я получу в городе за эту голову и все твоим будет, как я твоим стал с тех пор, как тебе тринадцатая зима минула!..
Быстро-быстро бьется сердце у нее под платком да рубашкой, аж заходится - и быстро-быстро бьется сердце у Эймгира, когда он к ее губам приникает, сминая, заставляя ответить согласием.
Крик гарпии еще ближе, вспарывает ночное небо, и темный силуэт камнем падает посередь двора под полное боли мычание умирающей коровы из хлева.
Тяжелые крылья волочатся по земле, острые как лезвия маховые перья оставляют на земле борозды. Дворовая псина коротко взлаивает в ужасе, жмется к колодцу, но веревка не дает ей сбежать, и когтистая лапа вспарывает псу брюхо; лай переходит в тонкий скулеж, где-то надрывно кричит женщина, тянет дымом - из-за разоренного коровника поднимаются темные клубы, занялся соседский дом.
you play stupid games, you win stupid prizes
Вы здесь » NoDeath: 2024 » 30 Days Without an Accident » something ends
