- А бабушка сказала, что если я захочу, то на лето смогу поехать к ним... Пап, а ты поедешь с нами?
Сара лежит на боку, подложив под щеку кулак, и сна ни в одном глазу. Ночник в виде енота светит теплым желтым светом, в нем дочь кажется младше своих двенадцати.
Шейн сидит прямо на полу, привалившись плечом к кровати - он предложил дочери почитать на ночь, но она - юная леди, как говорят в Мариэтте, как будто на дворе по-прежнему шестидесятые прошлого века - снисходительно отказалась. Это и к лучшему: едва ли у него вышло бы подобрать книгу, уместную для чтения в ночь перед похоронами Эйприл. Да и что за радость - чтобы им потом обоим, натыкаясь на какого-нибудь Волшебника страны Оз, вспоминать эти дни?
- Я думал, мы с тобой могли бы поехать на озера. К дяде Айку, помнишь? - осторожно спрашивает Шейн. - Ты не хотела бы?
Ортанс Берри наверняка с радостью увезет Сару в Атланту, сунет ее в машину прямо сразу же после похорон Эйприл, не дав и вещи сложить, и Шейн и моргнуть не успеет, как не увидит дочь до самого начала учебного года... Или дольше, потому что Ортанс может быть очень упрямой там, где, как ей кажется, задеты ее интересы.
- Очень хотела бы. С дядей Айком мне нравится, он обещал в этом году научить меня нырять, - Сара смотрит ему прямо в лицо, не похоже, что она собирается заснуть, а Шейну этого уже очень-очень хочется. Чтобы она заснула, а он мог спуститься вниз и надраться до такого состояния, чтобы на следующий день думать только том, как бы выпить аспирин и заползти в кровать.
- Тогда так и скажем завтра бабушке.
Он тянется, гладит дочь по волосам, таким же темным, как у него, но мягким и прямым, как у Эйприл.
- И к тому же, ты хотела поехать в лагерь для девочек-скаутов и выиграть турнир лучниц. Может, бабушка пригласит тебя в следующем году?
Сара наконец-то зевает.
- Мне не нравится дом бабушки и дедушки в Атланте. Он большой и там ничего нельзя.
Ну да, думает Шейн, побольше этого домишки в Мариэтте - недели не проходило, чтобы Эйприл ему об этом не находила повода напомнить.
- Послушай, зайка, если ты не хочешь - ты не должна ехать к бабушке Ортанс.
- Потому что мама умерла?
Двенадцатилетние дети просто невероятно жестоки.
Шейн прикрывает глаза, нажимает на веки - господи, дай мне сил, или чего ты там обычно посылаешь людям на моем месте.
- Нет, не поэтому. Но если ты не хочешь ехать в Атланту, то можешь не ехать. Я разберусь со сменами, мы будем больше времени проводить вместе, и помнишь Лори? Она не против с тобой сидеть, когда я на работе.
Мы справимся, хочет добавить Шейн, но в последний момент не добавляет - дети чувствуют ложь.
Нарядное платье, приготовленное к завтрашнему дню, висит на вешалке, вынутое из шкафа. Платье покупала Ортанс - как и гроб, ну конечно. Спасибо, что разрешили Шейну заплатить за услуги бальзамирования и надгробие... Хоть это и сожрало все остатки их с Эйприл сбережений, он сможет не чувствовать себя ублюдком, когда не даст Ортанс увезти Сару в Атланту.
Немалая цена - но оно того стоит.
- Мне нравится Лори, - соглашается Сара. - Но Фрэнки больше. Жаль, что Фрэнки не может быть моей няней. Пап, когда я вырасту, я тоже смогу работать в полиции?
- Если очень захочешь, - фыркает Шейн, - но я надеюсь, ты передумаешь. Все, зайка, спи. Я посижу немного внизу, закрою твою дверь, но оставлю ночник, хорошо? Нам обоим нужно завтра быть в форме. Ты будешь спать?
Сара вытягивает из-под одеяла сжатый кулачок, бьет по кулаку Шейна, протянутому навстречу.
- Спок-нок.
- Спок-нок, зайка.

Он спускается на первый этаж, когда слышит на кухне шум - нетвердые шаги, тихий скрип половиц, мягкий удар закрывшейся двери.
Это Мариэтта - здесь просто некому вламываться в дома, тем более в дом помощника шерифа Бротигена.
Это Мариэтта - но все же прямо сейчас кто-то вошел в его дом через заднюю дверь.
Шейн уверен, что запирал ее - на щеколду, ее можно открыть снаружи, но там есть секрет, о котором, он уверен, никто не знает.
И все же кто-то прямо сейчас на его кухне.
Шейн возвращается на второй этаж, бесшумно заглядывает в спальню, которую они делили с Эйприл последние двенадцать лет, вытаскивает с верхней полки гардероба запирающуюся металлическую коробку, в которой держит револьвер.
Ругер Сингл-Сикс, в народе носящий громкое название "Миротворец", удобно ложится в руку - хранить оружие заряженным запрещено, но у Шейна все не доходят руки выписать самому себе штраф - тем более здесь, в Джорджии, люди верят во Вторую поправку.
Он снова спускается вниз, теперь его шаги скрадывает звук включенной воды - кто-то включил воду на его кухне, и, ей-богу, у помощника шерифа Бротигена выдались очень непростые последние пара месяцев и он просто мечтает арестовать и всю ночь продержать в камере мудилу, который влез к нему в дом.

- Медленно подними руки и повернись, - говорит Шейн, давая расслышать сухой щелчок взведенного предохранителя.
В кухне темно, свет из гостиной едва достигает кухонного порога, на улице тоже темно, так что все, что он видит, это силуэт возле мойки.
- Повернись, я сказал, - требует Шейн. - Ты в моем доме и я тебе не приглашал - предупреждаю, я выстрелю.
Здесь, на Юге, все еще уважают частную жизнь, и у Шейна палец на спусковом крючке так и чешется, пока он силится разглядеть в темноте грабителя.
Это женщина - женщина в темном, но не черном платье, в туфлях на каблуке, но Шейну, в сущности, плевать.
В кухне как-то странно пахнет - чем-то едким, напоминающим средство для прочистки труб.
Шейн, не опуская револьвера, дотягивается до выключателя, на кухне вспыхивает свет...
- Блядь, - говорит Шейн. - Блядь.
Это больше всего похоже на дурной сон, потому что на кухне, прямо перед ним стоит Эйприл.
Его мертвая жена Эйприл, которая умерла вчера в городском госпитале и к завтрашним похоронам которой Шейн собирался надраться.
В том самом платье, которое он лично привез сегодня в обед в похоронное бюро. В тех самых туфлях, ее любимых, обошедшихся в шестьдесят баксов.
Эйприл, которой просто не может тут быть.
- Кто ты? - задает Шейн самый тупой в мире вопрос - потому что ее просто не может тут быть.
Он не верит в призраков - да и с чего бы, и ему кажется, что это чья-то глупая и мерзкая шутка - очень глупая и очень мерзкая.
- Я выстрелю.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Пьян ли он? Хороший вопрос, а вот ответ похуже, потому что нет, нет, он не пьян, и сейчас Шейн об этом жалеет, потому что - будь он пьян - это дало бы хоть какое-то объяснение происходящему. Хоть какое-то объяснение тому, что прямо перед собой он видит мертвую жену, чье свидетельство о смерти лежит в спальне на втором этаже - ему его вернули после того, как администратор похоронного бюро заполнил все требующиеся бумаги.
Свидетельство, со всеми подписями и печатями, выданное в больнице - и на Эйприл именно то самое платье, ее самое красивое платье, сейчас ей слегка великое, защипанное на спине булавками, которое Шейн сам отвез, чтобы ее в него переодели.
И все же это Эйприл.
Не бледная, наоборот - выглядит куда здоровее, чем последние месяцы, пусть даже макияж, неожиданно яркий, Шейн и забыл, когда она так ярко красила глаза, потек и местами размазался.
И точно живая.
Она разговаривает, и, положим, Шейн мог бы допустить, что кто-то в самом деле решил его разыграть - он понятия не имеет, с какой целью и кто, но в целом, наверное, это объяснение он тоже мог бы принять - и найти похожую женщину, уговорить ее на этот маскарад, может быть, обмануть, нарядить в эту одежду, даже, может быть, найти женщину не только похожую внешне, но и с похожим голосом, но интонации - вот эти интонации, убежден Шейн, подделать нельзя.
Интонации записной стервы - это, можно сказать, визитная карточка Эйприл Бротиген, вот эти команды, вот эти вопросы.
Опусти пушку. Ты что, пьян. Ты в своем уме.

Но затем она говорит о том, что пришла в себя в гробу - Шейн едва понимает это, трет себя свободной рукой по лицу, как будто надеется, что сейчас откроет глаза и эта женщина - Эйприл - исчезнет, но пушку не опускает.
Ругер подрагивает, но направлен на Эйприл - и, ей-богу, Шейн так и не убирает палец со спускового крючка.
Но она по-прежнему на том же месте, и Шейн закрывает себе рот, чтобы не рассмеяться истерически, потому что пока это чертовски напоминает одну из их затяжных неприятных ссор, которые они пытались спрятать от Сары: чуть ли не шепотом, обмениваясь колкостями и оскорблениями, обвинениями и претензиями, забившись на кухню или в ванную комнату на первом этаже, прячась от собственной дочери в собственном доме, как будто это могло обмануть Сару.

Так и не опуская револьвер, Шейн делает пару шагов к жене - запах становится сильнее, какой-то химический, не сказать, что резкий, напоминающий тот, чем будто пропитано похоронное бюро -  протягивает руку, касаясь ее поднятой руки, потом плеча под платьем.
Рука у нее прохладная, не холодная, но какая-то прохладная, а плечо под тканью кажется вообще плечом куклы из мягкого пластика - чуть проминается под его пальцами, но совсем иначе, чем ощущается живая плоть.
Это ощущение - прикосновение к мертвому телу - Шейну знакомо: четыре года во Вьетнаме, он кое-что смыслит в мертвецах, даже если с возвращения прошло больше десяти лет.
Кое-что смыслит и едва ли когда-нибудь забудет, и, наверное, именно это - какая-то телесная память, то, что так и осталось с ним, - убеждает его на каком-то инстинктивном уровне, хоть он пока и отказывается признавать то, что уже понял.
- Как... Как ты это?..
Он не уверен, что именно хочет спросить - как это возможно? Как она это сделала?
Все сразу?
Шейн снова ловит ее запястье, нажимает большим пальцем у самого основания ладони - в свете кухонной лампы можно рассмотреть в сгибе ее локтя следы от системы, замаскированные макияжем синяки от иголок и два новых прокола, вокруг которых синяков уже не появилось.
Шейн представляет себе, что происходит с телом после смерти - и администратор в похоронном доме заверил его, что все будет очень красиво. Что его жена будет очень красивой для последнего прощания - грим, прическа, формалин вместо крови. Она будет выглядеть как живая, заверил его администратор - Шейн никак не может вспомнить его имени.
Но, черт возьми, сейчас она не выглядит как живая.
Сейчас она, черт возьми, как будто и правда живая.

Он еще цеплялся за мысль о какой-то судебной ошибки - именно она пришла ему в голову после мысли о розыгрыше, но ощущение ее тела, температура и отсутствие пульса вытесняют эту мысль совсем другой.
Шейн касается ее горла, прямо под челюстью, там, где легче всего определить пульс - но ее кожа там напоминает своей отзывчивостью пластик или размороженное куриное бедро.
- Ты мертва, - говорит Шейн, чувствуя себя участником какой-то нелепой постановки - если это все же шутка, сейчас самое время объявить об этом и, возможно, тогда он все же никого не пристрелит. - Ты мертва, умерла вчера в больнице рано утром после кризиса. Все случилось так быстро, пусть даже нас предупреждали, что так может быть... Твоя мать позвонила мне, она была с тобой в палате, была ее очередь дежурить, а отец приехал сегодня, они остановились в "Холидей Инн"...
Шейн говорит, говорит, говорит - а потом резко затыкается, убирает руку.
То, что происходит - этого просто не может быть.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Она разговаривает - как живая. Реагирует на его слова, отвечает ему, то хмурится, то улыбается - знакомая улыбка, за такой всегда следует удар - и все это как живая, и она даже проговаривает это для него, как будто из них двоих это он ведет себя как идиот.
На очень короткий момент Шейн задумывается, не сошел ли он с ума, но сразу же отбрасывает эту мысль: только не он.
Ладно, может быть, какого-нибудь психиатра это бы и не убедило, но Шейн не из этих маминых сыночков, которые способны только ныть и рефлексировать.
Он был в мае шестьдесят девятого в долине Ашау - прошел через эту мясорубку и вышел живым, и если уж где сходить с ума, то там, а не здесь, не на кухне собственного дома, грезя о том, как его жена умерла.

Не то чтобы Шейн об этом не думал - с тех пор, как они с Эйприл узнали о ее диагнозе, было бы странно игнорировать тот факт, что она умрет раньше, чем он, куда раньше - но когда это озвучивает сама Эйприл, то, о чем он иногда думал, размышляя о том, как будет жить после ее смерти, ему немедленно хочется ударить ее в ответ, и это даже смешно, вот это: он знает, что она мертва, но она все равно вызывает у него те же самые чувства.
Те же самые эмоции, как будто она и правда жива.

Врачи ошиблись, говорит она - уверенно заявляет, что подаст на больницу в суд, говорит, что похорон не будет, и Шейн задается вопросом, а возвращают ли похоронные бюро деньги в случае, если клиент отменяет мероприятие? Что-то ему подсказывает, что эти случаи не так чтобы частая практика - предусмотрен ли возврат денег?
И все это, конечно, ненормально, но в целом возможно - врачи ошибаются, такое случается, в тех журналах, которые читает Шейн, время от времени встречаются статьи о забытых хирургами зажимах в брюшной полости пациента, и он сам знает парня, которому дантист дважды пломбировал совершенно здоровый зуб, но есть небольшое "но".
А точнее - довольно большое "но".

- У тебя пульса нет, - говорит он едва ли не торжествующе, на секунду забывая, что у них тут вообще не стандартная ссора. Не просто соревнование, чей аргумент лучше - обычно Эйприл придумывала аргументы сильнее, наверняка тратила на это все свободное время, которого у нее уж точно было побольше, чем у него, но сейчас, уверен Шейн, ей нечем будет побить эту карту. - У тебя нет пульса. А у меня есть свидетельство о твоей смерти.
Ошибка вероятна - но сколько может продлиться это заблуждение? Пару минут, ну полчаса, но не два дня. За два дня кто-то должен был заметить, что она жива - санитары, врач в морге, работники похоронного бюро, или что же творится, если за два дня никто эту ошибку не обнаружил?
Вдруг его посещает совершенно безумная мысль - а если это шутка не чья-то, а самой Эйприл?
Ее идея - вот ради такого, ради того, чтобы свести его с ума, чтобы посмеяться, как она смеется над ним сейчас.
Подговорила медсестер и санитаров, подговорила врача, выписавшего свидетельство, подговорила администратора в похоронном доме - и так понятно было, что Шейн обратится туда, не в агенство для цветных же.
Ему бы задаться вопросом, для чего ей это - но Шейн останавливает излишнюю рефлексию.
Либо это какая-то хитроумная ее идея - либо вариант, которого не может быть, а он просто слишком взвинчен, чтобы различить ее пульс.

- Какая дурацкая шутка! - возмущается он, прогоняя память о том, как ощущалась ее кожа под его пальцами. - Ты совсем свихнулась, устраивать такое!
Она проходит мимо него, прижимаясь бедром к столешнице, чтобы они разминулись на небольшой кухне, идет к лестнице - стандартная тактика Эйприл, которая прямо сейчас не в настроении закуситься с ним не на жизнь, а насмерть: началась ее любимая передача или зазвонил телефон.
Проходит, не уделяя даже взгляда - ну как же, в очередной раз ее придурок-муж несет какую-то херню.
Но прямо сейчас Шейн не собирается спускать все на тормозах.
- Ты понимаешь, что твои родители думают, что ты мертва? Что Сара думает, что ты мертва? - говорит он ей в спину, понижая голос, когда они оказываются у самой лестницы на второй этаж. - Ты чокнутая, чокнутая сука, Эйприл, так издеваться над собственным ребенком!.. Как ты ей это объяснишь? Как, черт возьми, гребаное чудо?!

Звонит телефон - трель разносится на полдома, заставляя Шейна вздрогнуть, он чувствует себя глупо, особенно из-за пушки в руке, господи, и правда, решил, что кто-то вломился в дом.
Телефон звонит снова - но Шейн не обращает внимания на этот трезвон, занятый куда более интересным делом.
- Если ты думаешь, что твоя болезнь дает тебе право так поступать, ты чертовски ошибаешься, Эйприл, я серьезно! Серьезно, это уже слишком, слишком, черт тебя дери! - он запирается в ванную за ней - на втором этаже у них ванная побольше, способная вместить не только унитаз, раковину и узкий шкаф с чистящими средствами и цветастыми синтетическими метелками для пыли, которыми Эйприл никогда не пользовалась, но которые заводились в доме будто сами собой.
Способная вместить их обоих - и даже есть место для ванны за шторкой.
- Как ты могла с ней так обойтись? - он закрывает дверь - еще одно стратегическое место для ссоры, они в совершенстве изучили звукопроводимость каждой комнаты за двенадцать-то лет. - И что, какого черта, ты просто как ни в чем не бывало влезешь под душ?
У нее на платье спереди какие-то пятна - темные, влажные, но Шейну сейчас есть, о чем подумать, кроме ее внешнего вида.
Например, о том, что на этот раз это точно развод.
Она не просто умирает от своего рака - она, черт его возьми, чокнулась. Свихнулась. Сошла с ума.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Телефон звонит еще несколько раз - кто-то довольно настойчиво беспокоит Бротигенов, но эта настойчивость только убеждает Шейна в том, что ничего на самом деле важного не происходит. На работе знают о смерти Эйприл, парни прислали ему цветы, Кэти завезла вчера вечером свой фирменный шоколадный рулет... Мариэтта маленький город, новости здесь разносятся мгновенно, к тому же, Эйприл несколько дней пролежала в палате интенсивной терапии и с ее диагнозом исход не то чтобы неожиданность - так что никто из ребят в участке не стал бы звонить ему, чтобы вызвать на место преступления или поинтересоваться, не подменит ли он кого-нибудь из них завтра.
Это кто-то чужой, и когда телефонные трели умолкают, Шейн испытывает даже облегчение, радуясь еще и тому, что закрыл дверь в спальню дочери и Сару не должен разбудить этот поздний звонок.
Как и вернувшаяся мать.

Он инстинктивно сжимает руку в кулак, как будто хочет спрятать палец без кольца, кидает едва ли не виноватый взгляд на полку под зеркалом - его кольцо в самом деле здесь, в высохшем пятне мыльной пены, никак не хотело слезать. Он его снял сегодня утром, брился, заметил и снял - но Эйприл так все выкручивает, так все выставляет, как будто он в самом деле ждал, хотел ее смерти, а это как минимум вопрос спорный.
- Не переводи тему! - возмущенно шепчет он, кладет чертов револьвер - ей-богу, чувствует себя с ним полным дураком - на раковину. - Не переводи! Ты провела неделю в коме, а вчера у тебя случился кризис и врачи признали тебя...
Шейн тормозит перед этим словом - но нужно отметить, она в самом деле не выглядит мертвой. И не выглядит умирающей - или ему просто так кажется, потому что он привык к ее теням под глазами и заострившимся чертам лица.
Не выглядит умирающей, хотя всю эту неделю именно такой и выглядела - и держится так, будто в порядке. Будто нет ни головных болей, ни потери ориентации, того, что предшествовало коме.
- Тебе нужно вернуться в больницу, - говорит Шейн, и тут Эйприл снимает платье и он умолкает.
Не от вида ее тела - хотя и поэтому тоже: даже в свете лампы над зеркалом хорошо видно, где закончил свою работу гример и где синеватая трупная бледность сменяет телесный тон, покрывающий те участки тела, которые должны быть видны - шею, руки, ключицы... Она в том же белье, которое Шейн привез вместе с платьем по просьбе администратора - совершенно новый комплект, заказанный по каталогу, и его кремовый набивной рисунок чудовищно контрастирует с У-образным шрамом, тянущимся от ее плеч до лобка.
Не шрамом даже - нет следов заживления - а разрезом, кое-как зашитым, не слишком аккуратно, да это и понятно, понятно, медленно доходит до Шейна, кто будет стараться, если этот разрез никто никогда не увидит после окончания церемонии прощания с телом.
- А это? - как-то заторможенно говорит Шейн, разглядывая этот разрез. - Это, по-твоему, что, тоже врачебная ошибка?
Нельзя двигаться как ни в чем не бывало, если тебя разрезали как рождественскую индейку перед фаршировкой. Нельзя двигаться как ни в чем не бывало с такими повреждениями - и, на минуточку, где, черт возьми, кровь?

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Шейн ловит себя на мысли, что ждет объяснения. Любого - любого объяснения, как все это вообще возможно. Любого правдоподобного, но не про медицинскую ошибку, потому что оно уже никуда не годится. Да, быть может, врачи в центральной больнице Мариэтты и уступают атлантским специалистам, но никто никогда не признает человека мертвым и не отправит его на стол бальзамировщика, чтобы там его вскрыли, вытащили внутренности, а потом зашили как индейку перед запеканием.
Это уже не врачебная ошибка, это...
Какой-то кошмарный сон, приходит ему в голову, пока Эйприл прячется за душевой занавеской, как будто хочет избавиться от его взгляда.
Поздно. Поздно, потому что больше Шейн не думает, что это какой-то розыгрыш или ошибка.
На самом деле, как бы это странно не звучало, он думает, что она в самом деле была мертва. Его жена была мертва, а теперь каким-то образом вернулась к жизни.
Или какому-то ее подобию - потому что он снова вспоминает ощущение ее плоти под пальцами, мертвой плоти, и отсутствие пульса.

Это не ошибка. Это что-то другое - что-то еще.
За шторкой льется вода, Шейн прислушивается, не зная даже, чего ждет, затем выходит из ванной, бросает взгляд на дверь в комнату Сары, плотно прикрытую. Помешает ли ей приглушенный звук льющейся воды из ванной и его шаги, или она просто решит, что он хочет принять душ, и даже не проснется?
Шейн надеется на второе. Торопливо скрывается в спальне, хватает теплый халат Эйприл - последнее время, особенно после потери веса, она постоянно мерзла, - большое полотенце с полки, какую-то одежду, подвернувшуюся под руку, которую у него еще не хватило ни времени, ни желания убрать.
Ищет белье в шкафу, прижимая к себе одежду - и вот так, перебирая трусы и лифчики на полке, Шейн вдруг отмечает, что ему не хватает воздуха, а сердце, кажется, застряло в горле и колотится так, будто вот-вот разорвется.
Ему приходится переждать этот момент, прижавшись лбом к полке шкафа, глубоко дыша чуть заметной лавандовой отдушкой от тряпочной подушечки с сушеными цветами.
Этот запах его чуть успокаивает, но что его не успокаивает, так это Эйприл, Эйприл в соседней комнате, Эйприл, вернувшаяся из могилы... почти.
Интересно, а что бы она делала, если бы очнулась в закопанном гробу, приходит Шейну какая-то странная, извращенная в своей рациональности мысль.
Просто лежала бы там, пока не кончится кислород?

При мысли об этом - о том, как в гробу на глубине шести футов Эйприл открывает глаза, пытается выбраться, царапает тяжелую лакированую крышку, отрывая атласную оббивку - ему почему-то становится лучше. Шейн наскоро выбирает какое-то белье и с этим комом - полотенце, халат, одежда, белье - идет в ванную.
Но стоит ему выйти из спальни, как он слышит стук во входную дверь.
Кто-то стоит на крыльце.
Он торопливо складывает принесенное на опущенную крышку унитаза, прислушиваясь.
- Я принес твою одежду. Кто-то стучит. Ради бога, не разбуди Сару, ее сначала нужно как-то подготовить, и не выходи из ванной.

Когда он открывает, то щурится из-за включенных фар нескольких автомобилей, припаркованных возле дома.
На крыльце целая делегация - шериф, несколько коллег Шейна, Фрэнсис тоже здесь, смотрит под ноги, и ее виноватый вид, кажется Шейну, так и кричит всем желающим: да, мы трахались, трахались, а потом его жена заболела и умерла, но я здесь совершенно не при чем.
Но не Фрэнсис больше всего напрягает Шейна, а двое мужчин в костюмах, которые стоят впереди, как бы возглавляя этот отряд.
Шейн инстинктивно недолюбливает мужчин в костюмах - ничего хорошего от них можно не ждать, а эти, несмотря на внешние отличия, все равно кажутся близнецами, так похоже они смотрят, стоят и даже разговаривают.
- Мистер Бротиген? Я агент Купер.
- А я агент Салливан. Можно войти?
Шейн смотрит на шерифа Уолша, но тот пожимает плечами, дескать, а что он может сделать.
- Шейн, извини, что так поздно, это ребята из ФБР... У нас тут кое-что произошло, ты должен об этом узнать.
Федералы, с удивлением думает Шейн. Что федералам могло понадобиться в Мариэтте. Что федералам могло понадобиться в его доме.

Он встает на пороге.
- Моя дочь спит. Завтра у нас обоих тяжелый день. Похороны моей жены. Давайте поговорим завтра.
- В этом и дело, - встревает Салливан.
Это уже интересно. Шейн в курсе, что с завтрашними похоронами могут быть проблемы - едва ли Эйприл согласится лечь в гроб, но что за проблемы у этих ребят.
- Видите ли, год назад миссис Бротиген участвовала в испытаниях экспериментального лекарства от рака, провела две недели в Атланте, вы в курсе?
Шейн кивает: ну конечно, он в курсе. Он отвез Эйприл в ту клинику, и все две недели они с Сарой питались бургерами и хлопьями.
- Память мне еще не отшибло, - соглашается Шейн, но по-прежнему не делает ни шага, чтобы впустить визитеров в дом.
Купер, впрочем, кивает, будто его ответ Шейна полностью удовлетворил.
- Тогда вы в курсе, что перед участием она подписала кое-какие бумаги. Например, касаемые того, что будет с ее телом после смерти.
Салливан тут же протягивает Шейну тонкую папку с документами, и Шейн берет ее на автомате. Под его пальцами картон обложки кажется неприятно теплым.
- Что вы имеете в виду? - спрашивает он подозрительно, готовый к тому, что сейчас эти два лощеных хлыща скажут, что после смерти Эйприл продолжит ходить, разговаривать, принимать душ.
- Она подписала согласие на то, что после ее смерти тело поступит в распоряжение медиков. Традиционных похорон не будет - зависит от семьи, захотите ли вы захоронить пустой гроб, или дождаться, когда после окончания исследований вам выдадут ее прах.
- Прах? - повторяет Шейн как тупой - он никак не врубится, в чем дело, чего хотят эти люди, забрать тело Эйприл? -  Вам нужно ее тело?
Салливан и Купер переглядываются, Уолш хмыкает, прячет глаза.
- Видишь ли, Шейн, - начинает он издалека. - Кто-то вломился в похоронный дом и выкрал тело Эйприл.
На крыльце повисает пауза, долгая такая пауза, потому что Шейн колеблется - с одной стороны, ему хочется объяснить, что никто не выкрадывал тело его жены, что она ушла сама и сейчас наверху, принимает душ, и тут надо бы как следует разобраться, что произошло, с другой стороны - и не в последнюю очередь дело в его неприязни к федералам, такой чисто инстинктивной неприязни копа из мелкого городка - ему не хочется делать этого при Купере и Салливане, а хочется поглядеть, как они мечутся, пытаясь поймать свой хвост.
- Кому могло понадобиться тело Эйприл? - наконец отвечает он, так и не раскрыв врученную ему папку.
Купер блекло улыбается:
- Хороший вопрос, мистер Бротиген. Мы подумали, может быть, вам что-то об этом известно.
Шейн качает головой под внимательными взглядами обоих федералов:
- Ровным счетом ничего. Завтра похороны, я...
- Да, да, - торопится Уолш. - Я понимаю. Ужасно, что так вышло, такое испытание для тебя и для малышки Сары. Мы надеемся, что найдем тело, но если нет, владелец похоронного бюро согласен пойти на кое-какие уступки, в конце концов, событие из ряда вон выходящее...
Из гроба вон выходящее, острит Шейн про себя.
- Мы ее найдем, - заверяет его Уолш.
- Если у вас появятся какие-либо соображения, где она может быть, - ей-богу, Салливан так и говорит, "где она может быть", и это отзывается в Шейне неприятным подозрением, он даже начинает думать, не знают ли эти ребята больше, чем говорят, например, о том, что Эйприл могла уйти сама, - пожалуйста, позвоните нам. Мы остановимся в Холлидей Инн.
- А что вы вообще тут делаете, парни? - спрашивает Шейн, наплевав на вежливость. - Кража из похоронного дома, вроде, не ваш профиль, или вы уже и такими вещами занимаетесь?
- Мы приехали за телом вашей жены, мистер Бротиген, - ровно отвечает ему Купер, кивая на папку. - Ознакомьтесь. Спасибо за уделенное время.
Они сходят с крыльца, почти синхронно.
Уолш протягивает Шейну руку:
- Мы найдем ее, - повторяет он снова.
Шейн отвечает на рукопожатие, глядя, как оба федерала идут к своей тачке - темно-серому плимуту.
- Тут мертвая кошка, мистер Бротиген, - говорит Купер, останавливаясь почти у самой дорожки. - Разодранная на части. Не похоже, что попала под автомобиль. У вас водятся дикие звери?
- Конечно, нет, - отвергает эти подозрения Фрэнсис. - Я вызову специальную службу, когда вернусь в участок...
- Пусть отвезут кошку в лабораторию до утра, - распоряжается Купер, все еще разглядывая окровавленный кусок меха.
- Что? - не понимает Уолш.
- Кошку нужно отвезти в лабораторию. Проследите, пожалуйста, - поясняет Салливан. - До встречи, мистер Бротиген.

Шейн смотрит, как они рассаживаются по машинам, кивает Фрэнсис на ее кивок - хотелось бы думать, что они все еще хотя бы друзья.
Потом в тусклом свете из светильника над крыльцом просматривает папку. Мелкий напечатанный текст, одна страница, вторая, третья... Под каждой подпись Эйприл, дата, ее полное имя.
Он наскоро пролистывает страницы, не особенно вчитываясь, потом ищет Эйприл.
- Как ты выбралась из похоронного агентства? - спрашивает, когда находит, и протягивает ей папку. - За тобой приехали из ФБР. Не находишь, что это как-то связано с тем, что ты... Здесь?

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Разбила дверь и выбралась.
Шейн задумчиво рассматривает жену, отмечая то, как она сейчас выглядит. Джинсы и свитер прячут болезненную худобу, но не скрывают ни бледность, ни круги под глазами, которые больше не маскирует косметика.
Польстив, можно сказать, что она выглядит больной - очень-очень больной, но на самом деле, если бы она не двигалась и не разговаривала, куда проще было бы принять ее за мертвую, и ему это не нравится. Инстинктивно - а кто из них, вернувшихся из адских джунглей, не доверяет своим инстинктам? - Шейн чувствует в ней эту чуждость, которой прежде не было, и держится настороженно, избегая прикосновений или слишком близкого контакта.
Хорошо, хорошо, допустим, она не мертвая - мертвые не разговаривают, не ходят, не изучают напечатанные на машинке документы, привезенные федералами, с таким видом, будто это неприятный счет, пришедший по почте - но и не живая: и об этом твердит Шейну его пресловутый инстинкт.
- Не сказал бы, что эти ребята считают, будто договор обнулился, - замечает Шейн. - Они сказали, что остановятся в Холлидей Инн, как будто не собираются уезжать без... тебя.
Он чуть было не сказал "без тела", но в последний момент себя остановил - говорить об Эйприл как о теле прямо ей в лицо кажется совсем неправильным.
Просыпается Сара - должно быть, все же вся эта суета в доме, а может, свет фар и шум моторов с улицы заставила ее выглянуть из комнаты.
- Да. Да, лучше утром, - говорит Шейн, надеясь, что его голосе не слышна неуверенность - все это даже его выбло из колеи, а что сделает с двенадцатилетней девочкой?

Сара стоит на пороге комнаты, ее пижама с Тигрой, самым беспокойным другом Винни Пуха, выжеляется светлым пятном на фоне темно-коричневой двери.
- С кем ты разговаривал? - спрашивает она, держась за дверную ручку, но, когда Шейн подходит, доверчиво отпускает дверь и позволяет поднять себя на руки.
- Ни с кем. Приезжали с работы, спрашивали, не знаю ли я, что ты хочешь в подарок на день рождения, но я сказал, что тебе нужно подумать, - Шейн заносит дочь в комнату, садится на кровать вместе с ней. - Они тебя разбудили?
День рождения у нее осенью - до чего же быстро она растет, думает Шейн с чем-то вроде испуганной досады. Ей уже стукнет тринадцать - и чего ему ждать? Скандалов, истерик и слез из-за мальчиков?
Как он собирается справиться со всем этим один, особенно если к переходному возрасту прибавится травма от потери матери?
Перестань, обрывает он сам себя, Эйприл не мертва. Прямо сейчас она внизу, ставит чайник или придумывает, как откусить побольше у больницы, выдавшей свидетельство о ее смерти.
Они все еще семья - по крайней мере, настолько же, насколько были до ее смерти.

- Не знаю, - признается Сара. - Просто проснулась.
Шейн покачивает ее на руках - она уже не ребенок, и все чаще напоминает ему об этом, но не тогда, когда просыпается посреди ночи от дурного сна. Тогда она по-прежнему его маленькая девочка, его кроха, и вовсе не считает, что слишком взрослая, чтобы сидеть у отца на руках.
- Хочешь, включим пластинку?
Сара кивает где-то ему в подмышку. Шейн укладывает ее снова, проверяет, закрыто ли окно, чтобы больше ничто не побеспокило ее сон, включает маленький проигрыватель на подоконнике. Саре нравится "Русалочка", пластинка уже старая, заслушанная до царапин, кое-где игла перепрыгивает через дорожку, но пластинка по-прежнему ее любимая, и Шейн практически уверен: к тому моменту, как сказка дойдет до своего финала, дочь снова уснет.
- Посидеть с тобой? - спрашивает он, но Сара мотает головой.
- Тебе тоже нужно выспаться, - говорит совсем как взрослая. - Спок-нок.
- Спок-нок, - отзывается Шейн - в другой день он бы, наверное, остался, хотя бы ненадолго, но сегодня у него есть кое-какие дела.

Эйприл сидит на кухне - вообще-то, кухня не ее любимое место в доме, но сейчас это кстати - Шейн не против выпить, а еще не против перехватить что-нибудь пожевать. Как выясняется, Эйприл тоже голодна - еще один довол в пользу того, что она жива: мертвые не чувсвую голода.
- У нас холодильник забит, - информирует Шейн жену, обходя ее и проходя к холдильнику, намеренно игнорируя ее последние слова.
Если федералы ищут ее, то, наверное, у них есть причина для этого - например, то, что с ней происходит. То, что она задержалась в этом странном состоянии - наполовину мертвая, наполовину живая.
И все же сама мысль, что он должен просто сдать ее им, Шейну претит: он не строит иллюзий, знает, что будет. Скорее всего, они просто запихнут ее в машину и увезут, не объяснив ему ровным счетом ничего - потому что так федералы всегда поступают с копами из мелких городков. Считаю таких, как Шейн, вторым сортом - так что черта с два, для начала он намерен сам разобраться, что к чему.

Шейн ставит на плиту чайник, достает из шкафа, из-за бутылок с маслом и уксусом бутылку виски, наливает во взятый с мойки стакан, не разбавляя, и открывает холодильник.
С каждой полки на него едва не валятся зримые воплощения принесенных соболезнований: формы с запеканками, миски с тушеной курицей, куриный пирог с острым перцем, фирменное блюдо Фрэнсис. За пирог он и цепляется, вытаскивает его прямо в форме, снимает пленку и ставит на плиту, пока занимается духовкой.
- Будешь куриный пирог? Есть еще картофельная запеканка, салат с пастой, тортилья и какая-то странная штука из теста, которую принесла миссис Харрисон.
Он разворачивается, допивает виски - там было-то всего на палец - и наливает еще, только уже побольше: ладно, выпить ему не помешает.
- Я не собираюсь тебя сдавать. Хрена с два, если они думают, что могут вот так просто заявиться и, ничего не объясняя, делать то, что им вздумается, то это не так. Ты американка, а не какая-то эмигрантка, приплывшая в страну на плоту из шариков для пин-понга. И если они накачали тебя вместо лечения какой-то хренью, которая сделала тебя... Сделала с тобой вот это, то я не собираюсь дать им шанс спрятать концы в воду. Подумай получше, неужели вам ничего не говорили на этом курсе лечения? Не спрашивали ничего странного? Или в больнице? Может быть, в больнице?
Точно, думает Шейн, откуда-то же эти ребята - Бюро - узнали, что Эйприл Бротиген умерла и пора отправляться за телом.
Кто-то им сообщил, кто-то знал о том, что им нужно будет сообщить о ее смерти - и, может, знает и о том, для чего.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Шейн не удивлен тем, что аппетита у Эйприл нет - она и перед... тем, как попала в больницу, ела мало, похудела так, что стала напоминать скелет вешалку.
К тому же, уже после того, как он поставил перед ней тарелку с куском пирога, его вдруг захватила другая мысль: а что у нее внутри.
Под этим швом - то есть, он же появился как раз из-за того, что ее разрезали, как индейку на рождество, и автащили из нее внутренние органы, не так ли?
Полный бред, хотя бы потому что выпотрошенные люди не ходят, не едят и не разговаривают.
И все же. Все же.
Шейну и самому кусок в горло не лезет - он хватается за разговор, потому что вот так проще не думать о том, о чем думается.
Проще, когда он слышит ее голос, знакомый голос, с этими знакомыми стервозными интонациями, когда слышит, как она переваливает на его плечи все это: ты позвони в больницу, ты расспроси, ты узнай, ты скажи, что мне делать.
Да еще так, будто он все это должен.
Шальная какая-то мысль - сказать, мол, проваливай - приходит и уходит.
Они и не развелись из-за этого - из-за того, что она заболела. Врачебный диагноз стал сущим кошмаром - но сохранил их брак, пусть и не спас: ей кстати пришлась его страховка, в Джорджии члены семей копов имели кое-какие привилегии, возможность частичной оплаты медицинских счетов, и не будь она больна, Шейн и не почесался бы, но, черт возьми, он обещал ей. Обещал ей позаботиться о ней - и не собирался давать ей повод упрекнуть его в том, что он не сдержал обещания.
Вроде, мелочь - но для маленького городка вроде Мариэтты повод для обсуждения на нескольк лет, так что чуда не случилось.
Чудо случилось сейчас, так некстати, но, по крайней мере, он в курсе положения дел.

Его бывший напарник, сейчас проводящий время на пенсии где-то в Орлеане, был уверен, что последние лет тридцать, с самой Второй Мировой Войны, правительство США ставит незаконные эксперименты на гражданах, выискивая возможность создать супер-солдат и победить в холодной войне с помощью биохимии. Шейн никогда не принимал эту болтовню всерьез - Ковальски любил заложить за воротник и читал слишком много самиздата - но сейчас, волей неволей, не может не вспоминать эту теорию.
Слишком уж похоже: уши правительства торчат из этой истории на полмили - участие в эксперименте в государственной клинике, федералы, заинтересовавшиеся телом женщины со смертельным диагнозом, умершей от этого самого диагноза, обязательство оставить это тело медицине.
Шейн не то что фанат конспирологических теорий - но нуждается хоть в каком-то объяснении, когда его мертвая-немертвая жена сидит напротив над своим куском пирога, который тольк раскрошила.

Он ставит перед ней стакан с молоком.
- Слишком острый? - Фрэнсис кладет в пирог столько перца, что во рту настоящий пожар, и это было поводом для многочисленных шуток, когда они еще шутили друг над другом. - Хочешь запеканки? Есть куриный бульон.
Чего только нет - они с Сарой могут питаться содержимым холодильника пару недель, и Шейн, если честно, так и собирался делать: даже пока Эйприл болела, он толком не освоил кулинарию, но, наверное, придется?
- Я позвоню в больницу... А лучше, съезжу, - Шейн все еще не хочет думать, что дело в каком-то правительственном заговоре, это просто дурная мысль, вызванная, наверное, усталостью и шоком, когда он впервые увидел Эйприл на этой самой кухне, где вокруг мойки на полу до сих пор розоватые потеки, но все же он коп, а копы предпочитают не звонить, а беседовать лично. - Завтра... Нет, послезавтра, завтра же похороны...
Похороны - но ведь нет, похорон, очевидно, не будет, раз нет тела, и это снова возвращает Шейна к другому вопросу.
- Как твои головные боли? Сильно болит?
В последнее время - она жаловалась почти постоянно, болеутоляющие едва справлялись и врачи не обещали улучшения.
Шейн встает из-за стола, обходит его, опускается на корточки перед сидящей женой.
Берет ее за руку - это можно было бы назвать романтическим жестом, но на самом деле дело в другом: он снова пытается нащупать ее пульс.
Отсутствующий пульс.
Ни на шее не бьется артерия, ни на запястье. Шейн берет ложку, дотягиваясь до ящика с приборами, коротко взглядывает на ее блестящую поверхность и сует Эйприл под нос.
На гладком зеркалящем металле не остается ни следа ее выдоха.
Она не дышит. Ее сердце не бьется. Ее рука в его пальцах больше всего похожа по ощущению на набитый землей мешок.
- Они хотят тебя забрать, потому что ты мертва. Потому что ты подписала бумаги и мертва.
Звучит как шутка, но Шейн не шутит.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

А может, и правда сработало. Вот же, она прямо перед ним, и уж точно не призрак, не какой-то мертвец из фильма. Она - Эйприл, его жена Эйприл, явно сохранившая личность целиком.
Может, в этом и смысл, и экспериментальное лекарство оказалось на самом деле супер-уколом, возвращающем к жизни, хоть и не убившем рак?
Зато, наверное, рак не может жить в мертвом организме, никакой вирус, никакая болезнь не может жить в мертвом организме - так что в каком-то смысле, умерев, Эйприл обрела бессмертие.
Другой вопрос, что, согласно все тому же Ларри Ковальски, копу на пенсии и видному специалисту в конспирологии по меркам Мариэтты, теперь правительство уж точно не допустит, чтобы Эйприл ускользнула из их лап.
Подействовали те инъекции только на нее или дело в чем-то еще - но до сих пор Шейн не слышал, чтобы кто-то возвращался после смерти, так что вполне вероятно, что об этом просто не сообщается.
Если кто-то и возвращается, приезжают вот такие вот куперы и салливаны, забирают тело прямо из гроба, а потом... Ну, кто знает - может, родственники пребывают в убеждении, что их дорогого мертвеца похитил какой-то извращенец.
А вот где на самом деле оказывается дорогой мертвец - вот это, наверное, загадка на миллион.

Эйприл раз за разом повторяет, что она жива, переливает молоко в кастрюлю - ну конечно, она же пьет теплое молоко.
От него, вроде бы, желудок легче переносил болеутоляющее, так им объясняли в больнице, и, должно быть, Эйприл греет молоко по привычке.
- Ладно, слушай... Ты не помнишь никого, кто участвовал вместе с тобой в этих испытаниях? Имена, что-то подобное? - спрашивает Шейн, находя взглядом отложенную папку с документами и пытаясь вспомнить название организации, проводящей эти опыты.
Может быть, ему съездить еще и туда?
Отпуска хватит, ему не обязательно выходить на работу уже завтра - почему бы не выяснить, что это за чертовщина.
- Я имею в виду, я мог бы попросить ребят из участка узнать, было ли еще что-то подобное с другими участниками... О черт, Эйприл!
Вообще-то, ее не первый раз рвет - на некоторые таблетки реакция именно такая - но на этот раз ее рвет чем-то черным, какими-то черными слизистыми волокнами, Шейну даже кажется, что в белесости молока есть кровь и шерсть, похожая на шерсть животного. Бога ради, да что у нее внутри.
Чтобы не смотреть на рвоту, он принимается собирать осколки стакана, один из них режет ему ладонь прямо у большого пальца, режет глубоко, до крови.
- Черт! - повторяет Шейн, скидывая те осколки, что покрупнее, в мусорную корзину под раковиной, и сует порезанную ладонь под кран, тесня полощущую рот Эйприл. - Ты босая, не порежься... Эйприл? Эйприл, ты точно в порядке?
Кажется, нет. Кажется, нет - и Шейн даже не знает точно, в чем именно дело.
Почему она так смотрит.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

До Шейна кое-что доходит - вот так, только сейчас, наконец-то то, что зудело в нем все это время, то, что заставляло не поворачиваться к Эйприл спиной и не подходить слишком близко, игнорировать больше невозможно: она другая.
Больше не живая, а значит, не просто другая, но противоположность.
Противоположность - и, положа руку на сердце, они вместе смотрели "Ночь живых мертвецов" однажды в старом кинотеатре в Атланте. Не то чтобы Шейн хорошо запомнил этот ужастик - он пропустил премьеру, провел ее в Адской мясорубке в джунглях, Эйприл вообще не питала склонности к подобному, но тогда случилась какая-то накладка с квартирой, не то нужно было ждать, когда та освободится, не то нужно было ждать, когда освободится приятель, чтобы передать Шейну ключи - но они смотрели фильм вместе, вокруг пахло поп-корном в масле, рука Эйприл была у него в штанах, и хотя Шейн больше помнит то, чем они занимались, воспользовавшись темнотой и пустым практически залом, чем сам фильм, даже этого хватает, чтобы мысль о зомби засела у него в голове.
О зомби и о том, что они делают - с живыми.

- Чего ты не можешь? - спрашивает Шейн напряженно.
Его револьвер все еще недалеко - там, где он его положил, когда разглядел, что взломщик, вломвшийся к нему в дом, на самом деле его жена. Шейн остро чувствует, насколько револьвер недалеко - с другой стороны от плиты, два шага и протяни руку, и он почти делает эти два шага, когда Эйприл отшатывается, пожирая глазами его окровавленные пальцы, но затем она убегает.
Просто убегает, как-то неуклюже вываливаясь через заднюю дверь, босая, скрывается за углом.
Мыль о передней двери пронзает Шейна как иголкой - он торопливо захлопывает заднюю дверь, на этот раз до конца доводя щеколду, так, чтобы теперь ее нельзя было открыть снаружи, и торопливо бежит через кухню, через крохотный узкий коридор в прихожую, чтобы убедиться, что передняя дверь заперта после визита федералов.
Это Мариэтта, они не всегда запирают двери, но Шейн коп и делает это на автомате - незачем дразнить гусей, так говорила его мать, когда была жива.
Тяжело дыша, чувствуя, как сердце колотися где-то в пересохшем горле, Шейн стоит возле двери, как будто ждет - стука, царапания, чего угодно.
Но, к счастью, за дверью тихо - если Эйприл и кружит вокруг дома, то не пытается проникнуть внутрь.
Сара, вот о ком думает Шейн.
Сара, которая спит наверху, даже не подозревая о том, что ее мать вернулась - и кем она вернулась.

Он, кажется, испуган - Шейн констатирует это с чем-то вроде удивления, но так и есть. Эйприл удалось его напугать, действительно напугать - ее взгляд, то, как она подалась к нему, чуть ли не рыча - или это все же было рычанием?
Он до сих пор чувствует это неприятное ощущение между лопатками, высыхающее как холодный липкий пот, но это реальность, это все реальность, его мертвая жена вернулась, она не хочет теплого молока и она голодна.
Спящий дом кажется Шейну неожиданно пустым - даже когда они с Эйприл были в одной из своих затяжных ссор, дом никогда не казался ему чуть ли не необитаемым. Повсюду были вещи Эйприл - какие-то мелочи, чашка с недопитым чаем, блистер с таблетками, журнал, раскрытый и забытый на какой-то статье о моде или телезвездах... Где-то была она сама, ее присутствие ощущалось в доме, но сейчас этого нет - все убрано стараниями миссис Берри, как  будто Эйприл здесь никогда не было.

Шейну приходится подняться на второй этаж, чтобы убедиться, что она все же была здесь - ее мокрое белье в корзине для белья, мокрое полотенце, кое-где перепачканное в гриме, платье, скинутое как ненужная старая кожа.
Она была здесь, это не его галлюцинации.
Шейн убеждается, что Сара спит, убеждается, что окно в ее комнате закрыто и заперто на блокировку - снаружи к ней в комнату не попасть.
Он подогревает себе кусок куриного пирога - не тот, что не стала Эйприл, новый - ставит на стол, рядом ставит стакан с виски: ему потребуется что-то покрепче молока, чтобы продержаться.
Открывает дверь - заднюю, открывает, потому что думает, что Эйприл вернется. Даже, наверное, хочет, чтобы она вернулась, потому что ему нужно в этом разобраться.
Не трусливо избегать фактов, а разобраться - так же, как он разобрался с ее диагнозом. Принял его, перестроил свою жизнь вокруг него.
Он закрывает дверь, ведущую из кухни в коридор, приставляет к ней стул и садится на него - ладно, он хочет, чтобы Эйприл вернулась, любой, хочет расставить точки, но, чтобы пройти в дом, чтобы добраться до Сары, ей придется пройти через него.
Ест пирог, почти не чувствуя вкуса - впервые, наверное, фирменное блюдо Фрэнсис оставляет его равнодушным, но еда помогает собраться, ему нужно есть и он ест, правило, которое он привез с собой из Вьетнама: ешь, когда есть время, не жди другого.
Потом пьет. Пьет, вглядываясь в темноту за дверью - теплую ночную темноту.
Апрель еще не пора цветения, но почки на персиковых деревьях уже набухли, совсем скоро ночь будет благоухать персиками и жасмином, но пока для Шейна вся кухня кажется пропитанной привкусом формалина, и он пьет, чтобы избавиться от этой вони в носу.
Револьвер тяжело лежит на бедре - Шейн надеется, что стрелять ему не придется, но он готов.
Этому его тоже научила долина Ашау.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+