Женя все еще просыпается по ночам. Не от страха или собственных криков, которые могли бы ее будить. От отсутствия привычной тяжести на своей пояснице. Там, где обычно лежала рука брата, то ли обнимающая ее, то ли готовая в любой момент схватить, чтобы не дать девушке убежать, теперь пустота. Рядом с ней, с краю кровати, с того самого, на который хорошие матери в детстве просили не ложиться своих глупых деток, тоже пустота. И эта пустота настолько непривычна, что для Жени она почти что живая. Будто бесплотное нечто, заменившее брата, без которого она не знала прежде своей жизни. Он был рядом, сколько она себя помнит. Заменил ей сначала отца, который умер от сердечного приступа прямо посреди Вроцлавского зоопарка под пристальным взглядом бурой медведицы, что глядела на них из-за стекла. А затем и мать, которая, перевезя детей из Польши в Соединенные Штаты Америки, устроилась сразу на три работы и так уставала, что сил на воспитание сына и дочери у нее не оставалось. Так что Александр эту ношу взял на себя.

Он очень старался играть чужую роль и исполнять чужие обязанности. Он очень старался стать для нее родителем, братом и другом одновременно. Но он не знал, как. И не знал, как это сделать правильно. Да он и не должен был, потому Саша воспитывал ее так, как умел. И потому Женя всегда ощущала себя той самой медведицей из зоопарка, что сидела за стеклом и не знала свободы. Ни свободы передвижений, ни свободы в решениях, ни свободы в желаниях. Женя делала все, чтобы не огорчить и не расстроить брата. Когда погибла мама, Саша взял над ней опекунство и Женя попала в прямую зависимость от него. А Саша... Саша к тому времени любил ее настолько, что уже почти ненавидел. Свою любовь, отнюдь небратскую, он в себе давил, прятал, изничтожал. Но она продолжала жить и связывать внутренности морскими узлами, отчего хотелось выть, царапая стены ногтями, и это свое желание избавления Саша выплескивал на Женю. Его любовь к ней душила его, а он душил ее - сестру, которая выросла и стала причиной страданий. Ну зачем она так? Неужели нельзя было всегда оставаться той милой крохой, которую он брал к себе на колени, чтобы заплести косички и повязать бантики? Нет? Ну тогда получай. Свои внутряные страсти Саша изливал потоками грубых слов, унижений и физической силой. Он поколачивал Женю, чтобы не сделать чего другого, а она терпела. Терпела, пока не привыкла. Именно такая у нее была семья и другой Женя не знала.

А теперь не стало и ее. Осталась одна пустота. И вот эта пустота следовала за ней по пятам, словно тень, от которой не скрыться. Женя трогала пустоту своей рукою, разговаривала с ней, спрашивала, как же так и как же дальше быть. Что же ей дальше делать? Но пустота, конечно же, молчала. У нее не было ответов для Жени и Женя продолжала сидеть, глядя в нее, надеясь отыскать хоть что-то в том, что являлось ничем. Безуспешно. Все еще безуспешно.

Женя все еще просыпается едва ли не раньше всех в лагере. В месте, которое заново привыкает звать домом. Ее сюда привел Джерри. Джерри похож на Сашу, такой же большой и суровый. Только не бьет. Спрашивает постоянно, как она себя чувствует и как прошел ее день, чем она занималась и не нужно ли ей чего. Женя, как правило, занимается тем, чем ей скажут. Отправят в теплицы - идет копаться в земле, позовут в лазарет - сидит рядом с красивой Холлидей Грейнджер, стараясь быть полезной, пнут, чтоб не мешалась под ногами, уходит куда подальше. Затем бредет вдоль забора, проводя по нему кончиками пальцев и все еще пытается понять, нужно ли ей что-нибудь и чего она хочет. Раньше это всегда знал Саша, а теперь не осталась никого, кроме нее самой, кто мог бы в этом разобраться. Но Женя не умела. И продолжала плыть по течению. Бездумно и бесцельно.

- А что ты здесь делаешь? - Женя удивляется, когда видит у самой границы лагеря светлую кудрявую голову - обычно она бродит в одиночестве и редко встречает кого-то так далеко, - планируешь сбежать? - кажется, это девушка, которая пришла вместе с Джерри и его товарищем откуда-то из-за забора, почти как она сама. Интересно, ее семью тоже убили и теперь она не знает, как жить, или у нее все совсем по-другому?