Сначала появляется боль, накатывает чудовищной волной, заставляющей Сэма пошевелиться, как-то изогнуться, чтобы боль ушла, а затем уверенно поселяющейся где-то в ногах, потревоженных эти движением.
Затем приходит свет - тусклый, холодный.
Звук возвращается последним - Сэм не сразу понимает, что этот грохочущий гул и пронзительные птичьи вопли раздаются не в его голове.
Ему холодно, чертовски холодно, и следующее, что он понимает, так это, что лежит наполовину в воде, зацепившись за какую-то корягу, гниющую на берегу. Впрочем, зацепившись - это громко сказано в его ситуации: скорее, течение выволокло его на мелководье, протащив по острым камням, а затем прибило к этому обломку дерева.
Это - первое, что он понимает: как оказался здесь, и где это именно - здесь, на берегу небольшой речушки, возможно, даже лесного ручья, который, однако, весной представляет из себя вполне бурный поток, с пеной и грохотом уносящийся куда-то прочь.
Вторым Сэм пытается восстановить обстоятельства, приведшие его к этому "здесь". Сразу же морщится, привстает, опираясь на руки, скользя по мокрому холодному камню, оглядывается:
- Мэйбл?..
Нет ответа.
Они вышли к ручью еще утром - наверное, в конце лета смогли бы переправиться вброд, но в конце апреля соваться в воду не хотелось, и не только из-за сильного течения и весеннего разлива, но и из-за температуры: не хотелось затем остаток дня проводить в поисках места для стоянки, попытках согреться и высушить одежду.
Вышли к ручью еще утром и затем шли вдоль него несколько часов - шум воды скрадывал шум от их передвижения от мертвецов, и хотя в обратную сторону это тоже работало и они не услышали бы приближение мертвых, пока расстояние не стало бы критическим, это все же было безопаснее, чем рисковать привлечь к себе внимание всех возможных обитателей окрестностей.
Через пару часов впереди показался мост - обычный для этой глуши, однополосный, способный выдержать автомобиль, но вряд ли несколько за раз, даже без пешеходных отводов. Его навес порядком потрепался без ремонта и обслуживания, как и деревянный настил - между провалившимися досками виднелись арки металлической опоры и бурлящий ручей, а стоило им вступить на мост, как вся конструкция угрожающе заскрипела...

Сэм снова шевелится, едва сдерживая стон, болтает рукой в ледяной воде и кое-как стирает с лица налипшую грязь, смешанную с прошлогодней листвой и мелким мусором, мешающую открыть глаза, а затем промаргивается как следует, пытаясь понять, как далеко он оказался. Моста не видно - и не видно Мэйбл.
- Мэйбл! - зовет он снова - в первую очередь беспокоясь о ней: что, если она тоже пострадала при крушении моста и сейчас где-то неподалеку, нуждается в помощи.
Завозившись, он кое-как вытаскивает себя из ручья, цепляясь за корягу и камни на берегу, выволакивает, стараясь не тревожить ноги - это перелом, не вывих, перелом, переломы, если уж начистоту, и Сэм думает, что вот сейчас предпочел бы не знать, что с ним, чтобы не понимать очевидного: с переломанными ногами он все равно что покойник.
Рюкзака за спиной нет - его, наверное, сорвало течением, но, может, и к лучшему: намокший рюкзак наверняка утянул бы на дно, но все же там были все его вещи: спички, немного еды... То, без чего было бы сложно выжить даже с целыми ногами.
И все же Сэм не сдается: отползает от ручья, приваливается спиной к валуну, кажущемуся неправдоподобно теплым - это гипотермия, фиксирует он спокойно, просто факт, на котором не нужно сосредотачиваться, просто факт - и пытается определить, как сильно пострадал, когда к грохоту ручья прибавляется еще один звук.
А потом другой. И третий.
Кто-то приближается.
Сэм готовится к встрече с мертвецом, дотягивается до ножен на бедре, неуклюжими замерзшими пальцами вытаскивает нож, крепко сжимает в руке - его так колотит, что он, наверное, наделает в зомби несколько дырок прежде, чем сможет повредить мозг, приходит в голову с каким-то мрачноватым юмором.
Сжимает рукоять ножа покрепче, пытаясь выровнять дыхание, и ждет - ждет того, кто вот-вот появится.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Мертвые выходят из леса друг за другом, как будто детишки во время школьного похода - их трое, и сердце Сэма пропускает пару ударов: с тремя ему не справиться. Даже будь он на ногах, это было бы проблемой, пришлось бы сначала разделить мертвецов, как следует побегать вокруг, чтобы они не смогли напасть вдвоем или втроем за раз, и только затем прикончить их по одиночке, но даже несмотря на их неповоротливость и неуклюжесть, они сейчас куда ловчее, чем Сэм.
Он замирает, задерживает дыхание, вжимается плечом в валун, надеясь, что мертвецы пройдут мимо - их всего трое, они же могут просто пройти мимо, если не заметят его... Один из мертвецов идет прямо на него, длинные грязные волосы закрывают половину его лица, вторая половина, обтянутая высохшей кожей, выглядит хэллоуинской маской. Сэм очень осторожно опирается о валун, стискивая зубы, чтобы не застонать даже случайно, и медленно-медленно тянет себя за прикрытие камня - только вот напрасно недооценивает собственную слабость: свободная рука соскальзывает с шершавой поверхности камня, задевает какую-то сохнущую на берегу корягу, та с шорохом ползет по россыпи мелкого гравия...
Мертвецы тут же настораживаются, поворачиваются в его сторону и теперь уже все трое неторопливо направляются к нему.

Они замечают ее первыми - но она верхом, правит лошадь прямо к ручью, туда, куда едва смог отползти Сэм. Она загораживает его от мертвецов, и они теряют к нему интерес, взбудораженные появлением женщины верхом, тянут руки к ней, к лошади под недовольное испуганное ржание. Эти звуки мешаются с грохотом воды, с возбужденными птичьими криками над кронами деревьев, Сэм, по-прежнему сжимая нож, не может поверить в это чудесное спасение.
Это и правда больше всего похоже на чудо: женщина верхом, здесь, сейчас, когда он едва не распрощался с жизнью...
Сэм едва успевает отодвинуться, чтобы лошадиное копыто не довершило то, чтоб не закончило бурное течение ручья. Отодвинуться, отползти, цепляясь за камни, снова оборачивается - и боится попасть под копыта, и боится, что одна незнакомка не справится, но не знает, чем ей помочь.
- Сюда! - кричит он хрипло, надеясь привлечь к себе внимание хотя бы одного мертвеца, дать незнакомке больше маневренности, но мертвые сосредоточены на ней, тянутся к ней, к лошади, которая заходится перепуганным ржанием.
Но со своим оружием незнакомка управляется ловко, куда ловчее, чем Сэм с ножом - и наконец все трое мертвецов  с пробитыми черепами остаются неподвижными на камнях.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как они с Леной Мэй видели других живых - после Норфолк-Вэста не хотелось на зиму останавливаться на милость людей, о которых практически ничего не было известно, так что перезимовали они вдвоем на орнитологической станции посредине замерзшего озера, и всего три недели назад пустились дальше в путь без особенной цели - и сейчас Сэма раздирают на части сомнения и желание довериться этой Алексис: так, обжегшись на молоке, дуют на воду.
- Я... Кажется, я упал с моста, - хмурится Сэм: он ничего не знает ни о каком Бернсвилле и спрашивает себя, может ли доверять этой молодой женщине, появившейся в самый нужный момент. А затем спрашивает себя, есть ли у него выбор.
Но это не единственное, что заставляет его сомневаться - хоть он и говорит, что упал с моста, это не все. В самом ли деле он просто упал или эти мысли - последствия переохлаждения, удара головой, боли, туманящей реальность?
- Там был мост через ручей, выше по течению, крытый, как из кино, но он выглядел довольно надежным, пока мы не добрались до середины, - это и правда звучит довольно глупо, и Сэм выдавливает слабую улыбку. - Видимо, надежным он не был... Следующее, что я помню - это как очнулся полчаса назад вон там, наполовину в воде, совсем один, пока не появились они... И вы.
Сэм обегает взглядом мертвецов, сейчас неподвижных, но все еще заставляющих нервничать лошадь.
Алексис тоже выглядит обеспокоенной - и Сэм, чуть заколебавшись, убирает нож в промокшие ножны, и даже легкое прикосновение к бедру отдается по всей длине ноги и во вторую и заставляет его болезненно сжать зубы, чувствуя во рту привкус крови: он прикусил язык, должно быть, когда его волокло течением, и, если смотреть трезво, он отделался довольно дешево, учитывая, что не пошел ко дну и не сломал шею о какой-нибудь выступающий в ручье валун, но прямо сейчас Сэм не может этому порадоваться как следует.
- Со мной была женщина, высокая, молодая, темноволосая. Вы не видели ее? Не встретили ее? Ее имя Мэйбл, ей нужна помощь, мы путешествуем вместе и я очень за нее беспокоюсь...
Сэм хочет услышать только одно: Алексис встретила Мэйбл выше по течению, живую и здоровую, и та уже ждет Сэма в этом Бернсвилле.
Хочет услышать только это - но, кажется, на этот раз удача ему изменила.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Она никого не видела. Лжет или говорит правду?
Сэм отрицательно качает головой - нет, они не видели никаких объявлений, не слышали ни о каком Бернсвилле.
Да даже если бы и слышали, не факт, что отправились бы туда - Норфолк-Вэст многому их научил, научил не доверять незнакомцам, научил опасаться радушного приема и приветливых улыбок. Сэм с большим удовольствием обошелся бы без этого урока, но что есть - то есть, и даже сейчас, когда Алексис просит его немного подождать, пока она успокоит и привяжет лошадь, Сэм следит, не вернется ли она вооруженной.
Она одета по погоде, для верховой прогулки - Сэм не видит при ней пожитков: как будто она и правда выехала ненадолго, чтобы подновить расклеенные объявления.
И сама эта мысль - что где-то висят объявления для выживших - кажется Сэму смешной и нелепой.

Она возвращается, привязав кобылу. Приседает рядом, с сочувствием смотрит ему в лицо - Сэм как раз попытался сесть прямее и ему это удалось. Судя по всему, позвоночник не поврежден - он может шевелить ногами, просто невероятной ценой, но это хорошая новость, заставляет себя Сэм искать плюсы. Он жив, у него наверняка пара неприятных переломов - но закрытых и он, кажется, не теряет кровь, и он в сознании, смог позвать на помощь и его нашел живой человек.
Сэм с трудом сдерживает стон, когда Алексис касается его голени возле перелома.
- Стойте! - просит сдавленно, хватая ртом воздух. - Я имею кое-какой опыт, курсы первой помощи... Кажется, у меня сломаны обе ноги, встать я не смогу...
Правая голень выглядит заметно опухшей ближе к колену, левая сквозь прореху в джинсах и засыхающую грязь кажется синей - это гематома, возможно, сильный ушиб, однако боль при прикосновении свидетельствует о том, что дело серьезнее.
Он пробует вновь - и с тем же результатом, никаким результатом, только теряет силы, едва не теряет сознание от неуклюжей попытки и пронзившей все тело острой болезненной вспышки.
Накатывает тошнота, Сэм обнимает валун, опираясь о который пытался подняться, опускает голову, переводя дух.
- Нет. Простите, нет. Если бы я мог, или хотя бы обезболивающее, - он с надеждой смотрит на Алексис, но, судя по ее лицу, она не носит с собой шприц с морфием, да и потом, он не может позволить себе блаженное забытье после укола и заставляет себя сосредоточиться на главном.
Мэйбл. Если она выжила - Сэм тут же бескопромиссно выкидывает это "если" - им нужно как можно скорее найти друг друга, он не должен отходить от ручья, который служит наилучшим ориентиром.

К сожалению, не только для него - лошадь снова испуганно ржет, пританцовывая среди выброшенных потоком веток и камней: из кустов выбирается мертвец, высохший, больше похожий на мумию, но от того не менее целеустремленный. Не обращая внимания на стегающие его ветви едва начавшего зеленеть кустарника, он тащится прямиком в лошади, в ужасе натягивающей свою привязь.
Здесь много мертвых, отмечает Сэм как-то вскользь. Если он останется здесь, то помощи может и не дождаться.
Значит, завод - любое место, где можно укрыться от мертвых, но как он туда попадет, не перенесется же на крыльях, и в своей способности сейчас вскарабкаться на лошадь Сэм тоже далеко не уверен.
- Эй! - кричит он, надеясь помочь хоть чем-то. Загребает в кулак мелкие камни и мокрый песок возле себя, привстает, швыряя грязь в мертвеца, отвлекая его от ржущей лошади. - Эй! Сюда!
Мертвец неуклюже валится, барахтается в грязи как огромное насекомое, зато переключается на Сэма и Алексис, теряя интерес к лошади.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

У них - у зомби, хотя это слово Сэму не очень-то нравится, потому что из-за него на память приходят эти фильмы и компьютерные игры из нулевых и десятых, в то время, как реальность куда хуже - будто есть какой-то инстинкт, заставляющий их сбиваться в группы. Сэм понимает, что, скорее всего, дело в шуме, который они производят - любой зомби производит шум, неуклюже двигаясь и задевая ветви и сухую траву, кряхтит, стонет, и на этот шум идут другие мертвецы, но эта мысль насчет инстинкта никак его не отпускает: должно же остаться в них что-то от человека. Хоть что-то - может быть, вот эта вот социальность, думает он, хотя не стал бы оформлять эту мысль в виде научной статьи.
В любом случае, женщина говорит именно то, о чем догадывается и Сэм: оставаться здесь опасно. На поднятый шум - лошадиное ржание, человеческие крики - придут и другие, если они здесь есть, а Сэм сейчас не поставил бы и потерянный в ручье ботинок на то, что кроме этих четверых, уже вышедших из леса, здесь нет других мертвых.

Она собирает волокуши - ну что же, у нее есть лошадь, и хотя снег сошел, возможно, им и правда удастся дотащить его до этого кирпичного завода. Сэм старается не думать о том, с чем это будет сопряжено - не думать обо всех этих камнях, обломанных ветках, других неровностях почвы, с которыми он вот-вот познакомится довольно близко, и о том, как каждое из этих препятствий, даже самых небольших, отзовется в его ногах.
Пытается сохранять оптимизм, напоминает себе, что ему повезло. Напоминает себе, что, оставаясь здесь, он ничем не сможет помочь Мэйбл, даже если она неподалеку и нуждается в помощи. Ничем не сможет помочь, если она осталась на другом берегу и сейчас ищет способ перебраться через ручей или решила вернуться на ту ферму, где они останавливались этой ночью.
- Да, да, конечно, - Сэм бодрится, пытается, как может, облегчить женщине ее задачу - обхватывает ее за плечи, когда она наклоняется, отталкивается, неуклюже переваливаясь, подтягиваясь.
Это больно - но не так, как Сэм боялся и ждал. Он сжимает зубы, чтобы не застонать, продолжая отталкиваться - даже сломанной ногой, об иммобилизации он подумает попозже, когда они решат первую проблему с эвакуацией.
Медленно, рывок за рывком - но ей удается затянуть его на волокуши, и Сэм хватается руками за самодельные опоры, заползает поглубже, волоча за собой сломанные ноги, и выдыхает с облегчением, когда оказывается на натянутой куртке.
На ладонях остается смола и кора, и Сэм отмечает, что из этих веток он сможет сделать шину... Потом, там, куда она хочет его отволочь. А потом напоминает себе, что, возможно, даже когда она вернется с помощью, это не будет означать автомобиль "скорой помощи".
Но это второстепенное - он справится с наложением шины, ничего в этом сложного, разберет волокуши и сумеет зафиксировать переломы в неподвижности, когда окажется там, на кирпичном заводе, где до него не доберутся мертвецы, а пока главное - не потерять сознание, пока адреналин еще продолжает действовать.

Лошадь недоверчиво косится на Сэма и волокуши, едва ли привычная тащить за собой такое сооружение. Косится, нервно фыркает, переступая с ноги на ногу, и из-под копыт летят мелкие камешки, облепленные песком, один бьет Сэма в щеку и он стирает отпечаток дрожащими пальцами, а потом, почувствовав грязь, пытается оттереть грязь, но быстро понимает нелепость этих попыток: ему нужна ванна и несколько ведер горячей воды, чтобы отмыться, нечего и пытаться пока.
- Этот завод - он выше по течению? Мы не могли бы двигаться вдоль ручья сколько получится, а не по лесу? - вдоль ручья полно крупных камней, коряг, выволоченных течением из земли и утащенных прочь, и, наверное, идея не самая лучшая, но Сэм все не может отделаться от мысли, что Мэйбл где-то неподалеку, и если они не станут отдаляться от ручья, то найдут и ее рядом с мостом, а там выйдет придумать, как ей перебраться. - Моя подруга может быть рядом с тем мостом, она... Она не любит быть одна.
И впервые за все это время его настигает другая мысль - а сколько прошло времени? К мосту они подошли через несколько часов после рассвета, может быть, в полдень, а сейчас солнце будто насажено на верхушки деревьев справа. Сколько времени он пролежал на берегу без сознания?
Он выворачивает голову, смотрит на Алексис, ведущую лошадь в поводу и держащую при себе свое орудие, больше напоминающее Сэму сельскохозяйственный инвентарь, чем оружие, впрочем, уже доказавший свою эффективность.
- Который сейчас час, как по вашему? - спрашивает он обеспокоенно - опасно возле ручья может быть не только на этом берегу, но и на том, где осталась Мэйбл. - Мы можем добраться до моста? Он далеко?

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

- Примерно в полдень мы подошли к мосту, но я не уверен: часы были в рюкзаке, а рюкзак я потерял, когда оказался в ручье, - отвечает Сэм - разговор помогает ему отвлечься, помогает сосредоточиться на чем-то еще, кроме боли в ногах, усиливающейся с каждым рывком волокуш.
Часы в самом деле были хорошими - хорошими и дорогими, Мэйбл сняла их с мертвеца, очень давно, в их первую осень, пошутила, что это самый дорогой подарок, что она делала кому либо, и ему придется как следует постараться, чтобы ее отблагодарить.
Может быть, даже слишком дорогими - по крайней мере, Сэм никогда не купил бы таких себе сам. У них начал перетираться ремешок, Сэм больше не носил их на руке - не хотел потерять случайно или повредить, и вот теперь, выходит, они где-то на дне ручья, вместе с остальными его пожитками.
Не в часах дело - но они были подарком, а сейчас он даже не уверен, что Мэйбл жива, не уверен, что увидит ее снова - живой, а не мертвой.
Эти мысли не дают ему как следует обрадоваться словам Алексис о том, что впереди его ждет относительная безопасность - будь рядом Мэйбл, он обрадовался бы куда сильнее, а сейчас его пожирает заживо беспокойство, которое, наверное, передается и лошади.
Не то от непрекращающейся боли, не то от неровных рывков волокуш, но его начинает мутить: Сэм устраивается на волокушах так, чтобы как можно меньше мешать лошади, и прикрывает глаза.
Плохая идея - тошнота наползает сильнее, он снова открывает глаза, вглядываясь в по весеннему синее небо, прорезанное штрихами растревоженных птиц, щурится на солнце. Может ли он доверять этой женщине? Что это за место, Бернсвилль, откуда она собирается привести помощь?
Вопросы, на которые нет и не будет ответов - ему придется узнать ответы самому, и теперь к беспокойству за Мэйбл примешивается и другое чувство: они не расставались почти три года, и хотя с недавнего времени между ними было не все гладко (совсем не гладко, поправляет себя Сэм, а мог бы выразиться и еще жестче), он привык полагаться на нее, на скорость ее реакции, трезвый ум, здравомыслие.
Где бы он был без нее, вот о чем думает Сэм, и что, если она в самом деле не выжила в ручье?

К тому моменту, как они добираются до кирпичного завода - на самом деле, дорога не заняла много времени. хотя и показалась Сэму бесконечной и выматывающей - его уже как следует морозит. Адреналиновый эффект постепенно сходит на нет, в мокрой одежде у него зуб на зуб не попадает, и даже когда Алексис запирает за ними засов на крепких воротах и волокуши наконец-то останавливаются и останавливают эту пытку, у Сэма почти нет сил на радость: он бережет их для того, чтобы продержаться еще немного.
  - В-в-все в порядке, - говорит он, садясь, подтягиваясь на руках. - Справлюсь. Воды, если можно.
Под навесом, где отфыркивается кобыла, тень и прохладно - Сэм сдвигается на несколько футов, чтобы оказаться на солнце, стаскивает промокшую куртку, отводит в сторону лошадиную голову. Лошади же едят одежду, или он путает с козами?
- Я дождусь, все в порядке, - он пытается добавить в голос уверенности. - Только обязательно проедьте мимо моста. Мою подругу зовут Мэйбл Кейн, она не слишком доверчива, но скажите ей... Скажите, что Сэм Андерсон попросил вас поискать ее. Скажите, что я отделался хуже, чем тогда, когда мы потеряли "тандерберд" - она поймет, и поймет, что вы в самом деле разговаривали со мной... Сэм Андерсон - это я, а "тандерберд" - "триумф тандерберд" был нашим мотоциклом...
Это, наверное, последствия переохлаждения и травмы - он начинает заговариваться.
- Помогите мне снять ботинок, хочу использовать шнурки для шины, и развязать волокуши... Они же нам больше не понадобятся? - с надеждой спрашивает Сэм, глядя ей в лицо снизу вверх: он готов поклясться, что к кровоподтекам и ушибам, полученным в результате падения с моста и бултыхания в воде, прибавилась пара-тройка от передвижения по лесу. - Все будет в порядке. Я знаю, как накладывать шину.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

У них есть генераторы, целые электро-станции - не только дизельные, но и турбогенераторы, и ветрогенераторы, так что есть и электричество - не приходится есть при свечах и общие собрания в большом сарае, а также местные праздники хорошо освещены, но все же они соблюдают осторожность и после наступления темноты не шумят и закрывают шторы на окнах, чтобы не привлекать к стенам мертвецов.
И хотя до настпления темноты еще несколько часов, те, кто выезжает за ворота, стараются вернуться засветло.
Адам дежурит на стене - это одна из его новых обязанностей. До недавнего времени он помогал Алексис Торнтон на конюшнях - как и последние почти четыре года, с тринадцати лет, и у него хорошо получалось, лошади его любили, слушались, охотно подпускали к себе, может быть, потому что он не слишком много болтал, не орал и всегда держал в кармане яблоко или кусок моркови - но с месяц назад все изменилось и Кирсанов забрал его с конюшни к себе в "армию".
Вообще-то, в другой ситуации Адаму бы это даже польстило - Кирсанов отвечал за безопасность общины, ее жителей и самого преподобного Роберта, и людей отбирал придирчиво, а гонял и того строже - но сейчас он никак не может избавиться от мысли, что его попросту выставили за порог конюшни как нашкодившего щенка.
Хуже всего то, что Алексис даже не сама ему сказала, что обойдется впредь в конюшне без него - он узнал это от Кирсанова, и с тех пор, сколько бы раз он не пытался, Алексис уходила от разговора, буквально сбегала, стоило им оказаться рядом, сбегала, завидев его издалека, окружала себя другими людьми, и Адам, сколько бы не обещал себе, никак не мог заставить себя заговорить с ней о том, что его действительно волновало, при ком-то.
Это непонимание - что случилось, что произошло, он был слишком груб, слишком настойчив или что - мучило его, но, по всей видимости, должно было остаться тайной, и он то злился, то унывал, то снова злился, а Кирсанов как будто развлекался, наблюдая за его муками.

Лаванду - и ее всадницу - он узнает издалека. Алексис и правда возвращается раньше, чем должна была - неужели что-то случилось?
Адам перебегает по крепкому металлическому настилу, чтобы оказаться над массивными воротами, хочет спуститься - но Кирсанов уже выходит вперед, пока Энди и Джон закрывают двери за въехавшей Алексис.
Четверых, она убила четверых, повторяет про себя Адам - ему нельзя выезжать одному, но, пока он работал в конюшне, он мечтал о том, как получит эту привилегию, как даже преподобный Роберт отметит его смелость и все, что он сделал для общины, как Алексис будет им гордиться... Мечтал даже тогда, когда в его мечтах появилось и кое-что другое - и сейчас он едва не подпрыгивает, когда слышит крик Кирсанова.
Едет с нами, он сказал? Неужели они возьмут с собой и Адама?

У Кирсанова лучше не переспрашивать - и лучше выполнять его распоряжения без задержки. Адам не знает, в чем причина такого нрава правой руки преподобного Роберта - но хорошо усвоил, что, если не хочешь получить затрещину, лучше делать, как сказано, а он не хочет получить затрещину на глазах Алексис, пусть даже она и не смотрит на него больше, и не разговаривает, и ничего.
Он спрыгивает через несколько последних ступенек, торопясь спуститься, нагоняет Алексис, ведущую Лаванду к конюшне - им почти всю дорогу по пути, пикап, на котором они выезжают, с высокой подвеской, хорошей проходимостью, используемый только в крайних случаях из-за того, что дизельное топливо ценнейший ресурс, стоит под навесом прямо перед конюшней.
Взгляд Кирсанова Адам чувствует спиной, едва не сбивается с шага, когда Лаванда громко фыркает ему в ладонь, выражая свое недоумение тем, что не получает свое яблоко.
- У меня ничего нет, девочка, - объясняет Адам, подстраивая свои шаги под шаг лошади.
Смотрит на профиль Алексис через лошадиную шею.
- Это правда? Четверых? - спрашивает Адам и тут же недовольно дергает плечом: звучит так, как будто он ей не поверил, а он всего-то хочет завязать разговор. - Хочешь, я помогу...
- Адам! - грозный окрик Кирсанова напоминает, что Адаму пора повернуть к автомобильной стоянке.
- Старый козел, - бормочет Адам сквозь зубы, но спорить себе дороже, и он напоследок еще разок треплет Лаванду по теплой шее и сворачивает к навесу, под которым, развалившись в садовом кресле, дремлет Дик.

- И ты едешь, Коул? - уточняет Дик, перебрасывая Адаму ключи от пикапа.
Он всего-то на три года старше Адама, а ведет себя так, будто на тридцать и будто он всего уже повидал.
- Да, - говорит Адам, хотя и не уверен, что Кирсанов имел в виду именно это - просто очень уж хочется утереть Дику нос, а еще показать Алексис, что он... Словом, что если она думает, что он просто мальчишка, то зря она так думает - он уже не ребенок и делает в общине все то, что делают другие мужчины.
- Кирсанов велел тебе взять пушки, там шестеро мертвецов у кирпичного завода.
- Херня, - роняет Дик, стараясь выглядеть максимально самоуверенно, хотя и видно, что он воодушевлен и полон азарта. - На твою долю и не хватит.
И гладит себя по кобуре на бедре - Адаму даже смешно становится.
Адам садится за руль, Дик на пассажирское сиденье - пикап рычит, заводится и выворачивает к воротам. Дежурные глазеют с настила на вылезающего из пикапа Адама - некоторые постарше, чем он, но еще ни разу не выезжали дальше ближайших к Бернсвиллю расчищенных полей, и Адама разбирает беспокойство: а вдруг Кирсанов сейчас только прогонит его, велит не придумывать лишнего...
- Коул тоже едет? - спрашивает Дик у Кирсанова. - Если так - пусть лезет в кузов.
- Я могу в кузове, - скромно замечает Адам на всякий случай - хотя и все равно, не ему решать, но как же ему хочется прокатиться до кирпичного завода, как же хочется одним из первых увидеть человека, которого нашла Алексис, и как же хочется, чтобы она видела: он уже не ребенок.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Ему казалось, он ей нравится - и не только как надоедливый помощник. Да что там, совсем недавно Адам был в этом уверен: она никогда его не прогоняла, разрешала приходить, даже когда были не его часы работали, охотно слушала, когда он делился с ней своими догадками о причине, заставляющей мертвых восставать, даже смеялась его шуткам. Позволяла иногда не ходить на обед, а есть прямо в конюшне, вместе с ней - как прошлой осенью, когда жеребилась Тюльпан и жеребенок шел неправильно - они тогда почти двое суток провели в конюшне, Адам едва не валился с ног, но, наверное, тогда все и началось. И у нее тоже, он был уверен - она смотрела иногда на него так, что он забывал, как дышать, прямо в глаза, и такие взгляды просто не могли ничего не значить.
Больше она на него не смотрит - и даже не дала объясниться, или извиниться, ничего, просто ведет себя так, как будто между ними никогда ничего не было, а ведь было, было, черт возьми!..
Адам же не дурак. Да, он младше - но ведь не дурак, и его задевает и злит то, как она ведет себя теперь.
Никак.
Даже сейчас - он привалился спиной к кабине, упираясь локтем в борт кузова пикапа, оставляющий мелкие чешуйки ржавчины на рукаве джинсовки, смотрит прямо на нее.
Хоть одну улыбку. Хоть один взгляд.
Она смотрит вперед, смотрит на Кирсанова, выглядывающего из полностью опущенного окна, смотрит на дорогу, старую, которую они расчищают каждое лето, иначе она давно бы заросла, но не единого взгляда на Адама.
Он вздыхает, откидывается затылком на кабину, смотрит в небо - почему все так?
Неужели дело только в том, что он младше? Какая глупость - разве это важно? Разве преподобный Роберт не рассказывает каждое воскресенье, что они все избраны и все равны в глазах Господа? Или в глазах Господа - но не в глазах Алексис Торнтон?

- Эй, Алекс, - кричит Дик, тоже высовываясь из окна. - Не слишком отрывайся. Если там впереди мертвяки, они запросто стянут тебя с лошади, если возьмут в кольцо...
Адам ежится. Он впервые так далеко от стен общины, впервые едет куда-то, точно зная, что там небезопасно - и крепче сжимает "лобо", "лоботомайзер", переделку из короткой мотыги, неплохо показывающую себя в ближнем бою.
Кирсанов и другие из "гвардии" часто ездят здесь, зачищают территорию между общиной и кирпичным заводом, который служит неким аванпостом для групп, которые выезжают дальше дня пути - но это все равно уже мир за стенами, большой мир, в котором царят мертвые, а не воля преподобного Роберта, и Адам почти не помнит времен, когда внешний мир не представлял опасности.
Три года - мертвецы, а до того - эпидемия, а до того - то, что заставило их с матерью покинуть Айову и перебраться в глушь Миннесоты, чтобы обосноваться в религиозной общине.
Матери нет уже два года - а Адам до сих пор без труда воскрешает в памяти те волны страха, которые постоянно от нее исходили. Казалось, она боялась всего - и учила Адама бояться, и потому, наверное, он сейчас так и рвется доказать себе, что не боится. Что может справиться со страхом - и с живыми мертвецами.
Как будто это важно. Как будто это заставит Алексис передумать, снова посмотреть на него, ответить ему.

Уголек ржет, и по этим новым, незнакомым ноткам в его ржании Адам угадывает, что тот видит мертвецов.
Он подскакивает в кузове, чувствуя, как пикап сначала набирает скорость, а потом резко сбрасывает, и пока пикап еще только останавливается, Адам, не дожидаясь полной остановки, выпрыгивает через борт под шуршание брезента на дне.
Их больше, чем шестеро - может, десять, может, еще немногим больше - этих мертвых людей, и они оборачиваются на вывернувший из-за поворота пикап, перестают цепляться за сетчатый металлический забор, издающий немелодичное дребезжание от усилий мертвых пальцев.
А Уголек все ржет, и теперь Адаму в этом ржании отчетливо слышится угроза и предупреждение мертвым, обнаружившим новые цели.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

На самом деле, это даже хорошо, что ему есть, чем себя занять - Алексис оставила ему часы, так что он может следить за временем. Минутная стрелка делает полный оборот, пока Сэм разбирает волокуши, развязывает свитер Алексис, собираясь вернуть хозяйке, стаскивает и откладывает ее куртку и куртку того мертвеца, которого она убила во второй раз. Отбирает несколько палок - прямых, крепких, получатся отличные шины.
Штанины мокрые, холодные, но место перелома под ними хорошо угадывается - нога искривлена и опухла. Сэм с трех сторон обкладывает голень частями разломанной палки, фиксирует собственным ремнем и шнурком из ботинка. Со второй ногой дело серьезнее, одной голенью не обойдешься, колено раздуто, не то ушиб, не то тоже перелом, сейчас не понять, и с этим Сэму приходится повозиться.
Когда он наконец заканчивает - на лбу испарина, руки дрожат, боль из острой превратилась в какую-то надсадную, еще более мучительную, будто кто-то ковыряет в его костях раскаленным гвоздем - солнце уже опустилось за здание завода, добротное кирпичное здание, чья тень протягивается через весь двор, достигая ворот. Он снова возится, выбирает новое место, устраивается на куртке мертвеца - его знобит, и запах разложения кажется не такой уж и серьезной преградой. Подтягивает куртку Алексис, укрывается кое-как, сверху накидывает одеяло, надеясь согреться, поглядывает на часы - а вдруг она не вернется?
Вдруг с ней что-то случилось и она не добралась до этого Бернсвилля, о котором говорила? Будут ли ее искать, а если будут - как скоро, и как скоро найдут его, Сэма?
Впервые за последний час к его беспокойству за Мэйбл примешивается и другое - тревога за Алексис.
Это довольно эгоистичное чувство - потому что Сэм боится не только за нее, но и за то, что она может не вернуться за ним, и эта мысль заставляет его не съедить всю пачку крекеров сразу, оставить большую часть, и также распорядиться и водой.
Мертвецов становится больше - они, наверное, видят его, потому что скапливаются возле забора, наваливаются, трясут, напоминая Сэму о тех мертвых, что обступали забор Кейн-Каунти, создавая шум, тревожащий пациенток.
Сейчас этот шум тревожит и его - Сэм отползает так далеко под навес, как только может, забивается в самый угол, пыльный, но сухой, надеясь, что, может быть, мертвые уйдут. Эта надежда совсем слабая - мертвые терпеливы и ужасающе упорны - но ему становится немного легче, когда он не видит их, а только слышит.
Сэм отпивает еще немного воды, кладет рядом с собой нож, сжимает в руке часы - и ждет. Иногда ему кажется, что минутная стрелка сломалась и больше не двигается, но затем он слышит снова этот тихий щелчок в ропоте мертвецов, и еще одна минута остается позади.
Как же медленно идет время.

Шум двигателя он сперва принимает за галлюцинацию - ему и так раз показалось, что его зовет женщина, и он закричал в ответ, хрипло, сорванно, закричал, надеясь, что это Мэйбл, Мэйбл каким-то чудом оказалась неподалеку, но своими криками только взбудоражил мертвецов, и за их стонами и шумом больше ничего не было слышно.
Но рев двигателя невозможно спутать ни с чем иным - а затем он слышит голоса, лошадиное ржание, все эти звуки короткой, но беспощадной схватки, и выстрелы, выстрелы, которые станут сигналом для всех мертвых в окрестностях...
И голос Алексис - и на Сэма накатывает такое облегчение, такое невероятное облегчение, что он готов вознести молитву любому богу, который не дал ему умереть здесь, запертым на территории завода, не имеющим возможности перелезть через забор или выбраться поверх ворот.
- Алексис! - откликается он, возится в своем углу, чтобы она его увидела, дергается навстречу, пытаясь подняться на ноги, цепляясь за вертикальную балку, которая служит опорой навесу, обдирая ладони.
- Я здесь! Алексис!
И в ее благодарности, обращенной Богу, столько искренности, что Сэм не может не улыбнуться ей в ответ.
- Слава Богу, вы вернулись! - вторит он.

И не одна. За ее спиной трое мужчин - Сэм прищуривается, чтобы разглядеть их, стоящих в тени. Все трое крепкие, высокие - их можно было бы приянть за отца с сыновьями, до того у них схожие выражения на лицах.
Сэм хорошо знает эти взгляды, эти выражения - это оценка.
Они оценивают его - это дань новому времени, новому миру: любой незнакомец прежде всего опасность, угроза, пока не докажет обратное, но в последнюю очередь Сэм сейчас чувствует себя угрозой, разве что крекерам и уколу морфина, если такой есть поблизости.
- Меня зовут Сэм Андерсон, я из Иллинойса, - торопливо начинает он, показывая пустые руки. - Я зимовал на орнитологической станции к юго-востоку отсюда, посредине озера, вчера ночевал на складе лесопилки за ручьем. Когда я хотел перейти мост, он проломился подо мной и я упал в ручей. Алексис нашла меня и помогла добраться досюда. Я не опасен. Я не болен. Нас было всего двое - мы не угроза.
Он переводит взгляд на Алексис и спрашивает то, что так и просится с языка:
- Вы нашли ее? Нашли Мэйбл? Видели ее?

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Адам ничего не имеет против помощи ближнему - этому учит Библия, это повторяет преподобный Роберт на каждом собрании, да и, в конце концов, где они с матерью сами бы были, если бы не община Бернсвилля, приютившая их незадолго до апокалипсиса. Так что он верит в то, что люди должны быть добры друг к другу - и все же что-то колет внутри, когда Алексис бросается к этому мужчине, колет, когда он улыбается ей, просияв, будто увидел дорогого ему человека, насколько вообще можно сиять, будучи перепачканным в грязи по самые уши и не имея сил встать.
Так вот, этот - может, может и сияет ей навстречу, улыбается, и Адам сразу преисполняется глубоким недоверием к этому Сэму Андерсону, который будто готов им всю свою биографию выложить.
Недоверием, даже, может, неприязнью - и знает, почему.
Потому что Алексис он нравится, вот почему. Потому что она считает, что этот мужик мужественно держится.
Совсем не так, заканчивает про себя Адам, как сам Адам - когда года три назад его сбросила Тюльпан и он сломал ногу, он орал как резаный, вовсе не держался мужественно, может быть, надо было...
Кирсанов отдает ему распоряжение - и Адам рысью несется к пикапу, забрасывает лобо в кузов, тянет на себя брезент.
Один из мертвецов еще жив - Дик переехал его пикапом, приняв за труп (и увидь это Кирсанов, не избежать бы Дику еще одной головомойки за поврежденную подвеску) - и теперь ползет в открытый проем забора, волоча за собой ноги. Так, наверное, ползал бы и Сэм Андерсон, если бы Алексис не проезжала мимо, думает Адам с каким-то тупым раздражением, бросает брезент, снова берется за лобо.
Обычно, рассказывали другие парни, Кирсанов заставляет собирать мертвецов и отвозить за завод, туда, где до сих пор виднеются глиняные отвалы, служившие для добычи сырья для кирпичей. Там их сжигают - Адам сам ни разу не бывал на отвалах, и ему, что уж скрывать, хотелось бы посмотреть самому и на огромные печи для обжига сразу нескольких сотен кирпичей, и на отвалы пустой породы... Наверное, сейчас они не станут этим заниматься - но, может, если Адам хорошо себя покажет, то Кирсанов возьмет его и завтра.
Адаму всего семнадцать, в его голове еще перемешаны истории из сказок и комиксов и реальная жизнь, и иногда - вот как сейчас, когда мертвые заставляют выживших ютиться в небольших общинах за укрытием высоких и крепких стен, а большие города превратились в смертельно опасные ловушки - ему кажется, что разница не так уж и велика и главный герой найдет выход из любой проблемы, неуязвимый, удачливый, защищенный от смерти волей автора.

Поэтому, наверное, он и не боится - подходит к мертвецу совсем близко, брезгливо стряхивает с ноги его руку, хватающуюся за штанину, и приканчивает того уже окончательно, примерившись и размозжив ему череп лобо.
Оборачивается - смотрят ли на него Кирсанов и Алексис? Но нет, они оба заняты Сэмом Андерсоном.
Адам вздыхает, возвращается к возне с брезентом, тащит весь сверток к навесу, там они с Диком разворачивают брезентовое полотно - грязное, некоторые пятна выглядят откровенно мерзко, Андерсону придется потерпеть кое-какие неудобства и неприятный запах. Впрочем, учитывая, как тот шмыгает носом, едва ли неприятные запахи беспокоят его сквозь насморк, а уж когда они все четверо берутся за разные углы брезента и поднимают его над землей, Андерсон бледнеет и так сжимает челюсть, что становится ясно: его многое не будет беспокоить сильнее, чем переломы.
И вот он в кузове. Дик с любопытством смотрит на то, как он выдыхает - короткими быстрыми выдохами, как собака, только вот Адам знает побольше Дика: ему больно, вот почему он так дышит. Не хочет потерять сознание, хочет контролировать боль - мать Адама научила его этому фокусу однажды, когда они оба прятались за хрупкой дверью гардероба от гнева ее второго мужа.
Там - в гардеробе - пахло пылью, кровью, потом и чем-то кислым в дыхании матери: виски или сигаретой с травкой.
Адам до сих пор из-за этого не переваривает многие отвары, которые делает миссис Маккарена - они напоминают ему ту кислую отдушку.

- Но я могу снова ехать в кузове, - слабо возражает Адам - но Алексис его будто и не слышит, и Кирсанов тоже будто и не слышит, и они рассаживаются в пикапе. Дик, растерявший часть своей самоуверенности, выводит пикап из ворот и не слишком удачно - задевает крылом створку, сдвинутую мертвецом, пикап подскакивает, переваливаясь через тело и мужчина в кузове все же стонет - должно быть, не успел сдержаться.
Адама затапливает стыд, злость, столько всего сразу, что он отталкивает голову Уголька, дергает поводья резче, чем тот заслуживает, пока возится с воротами.
Мертвецы - следующая партия, их четверо, а за ними еще двое, все одеты достаточно тепло, а еще на их теплой одежде видны следы выстрелов, их не съели, они не умерли от голода, их убили из пистолетов и ружей - разделяются, часть ковыляет за пикапом, а часть направляется к Адаму, и он следит за их приближением.
Уголек, куда более спокойный, чем Лаванда, все же начинает проявлять беспокойство, когда мертвые оказываются в нескольких шагах. Вопреки технике безопасности, Адам наматывает повод на левое предплечье, сжимая покрепче лобо - собирается уложить этих двоих, которые идут на него, не хочет оставлять их бродить здесь.
Кирсанов опережает его, стреляя, когда Дик замедляет скорость.
- Коул! - кричит он из-за руля. - Коул! Закрывай и поехали.
Адам торопливо закладывает забор широким засовом, хлопает Уголька по шее, заставляя стоять спокойно, и поднимается в седло - новая порция мертвых появляется из леса.
Да сколько же вас там, думает Адам в отчаянии - он знал, конечно, что мертвецы повсюду, об этом говорил преподобный Роберт, говорили те, кто выезжал за ворота, но увидеть своими глазами их в таком количестве и так близко от Бернсвилля...
Он пускает Уголька в галоп - стремена ему коротковаты, не под его рост, ему стоило бы заняться этим, а не ждать, когда мертвецы окажутся в пределах досягаемости его лобо, так что сейчас у него не слишком удобная посадка, его подбрасывает при каждом шаге Уголька - догоняет пикап, переходит на рысь, чтобы не отставать, держится рядом с окном Кирсанова.
- Я могу проехать вдоль ручья еще раз, - повышает голос, чтобы перекричать шум мотора. - Поискать его женщину. Я хорошо держусь в седле, мертвецам меня не догнать, можно?
На последних словах он смотрит на Алексис.
- Если они найдут женщину первыми, ей не отбиться.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

- Завтра едешь с нами на зачистку, Коул, - роняет Кирсанов, проходя мимо, и сердце Адама срывается в галоп.
- Да, сэр, - отвечает он, стараясь скрыть радость - его приняли, по-настоящему приняли, он теперь не просто мальчишка Коул, он один из парней Кирсанова, правой руки преподобного Роберта, а здесь, в Бернсвилле, этот статус многое значит. И хотя Адам не собирается терять голову и раздуваться от гордости, он все равно горд - может, и Алексис увидит, что он не ребенок, что он не заслуживает того, как она с ним обошлась.
- А теперь иди отсюда, не отсвечивай. Этот дебил чуть не угробил подвеску, помоги Саймону в мастерской, завтра пикап нам еще понадобится, - в голосе Кирсанова много насмешки - он как будто знает, почему Адам отирается возле лазарета, и уж точно знает, что не из-за беспокойства за Сэма Андерсона.
Адам дергает плечом:
- Да, сэр.
Делать, что сказано - эту науку он усвоил с детства, и усвоил хорошо; не хочешь получить оплеуху, которая свалит тебя с ног - делай, что сказано, но однажды, думает Адам, этому придет конец. Однажды он заставит даже Кирсанова считаться с собой, уважать себя.
Однажды.

Сегодня нет общего собрания, ужинает община не в общинном доме, переделанном из просторного теплого амбара - Адам ужинает в мастерской, его не напрягает общество Саймона Стоуна, хотя многим автомеханик и не нравится из-за своей набожности, граничащей с фанатизмом. Вот и сейчас - ужин, картофельное пюре, консервированные овощи и маленький кусок курятины - стынет в ожидании того, пока Саймон не дочитает молитву, и пока Стоун проникновенно молится над алюминиевой миской, Адам витает мыслями далеко.
Очень далеко, так далеко, что там нет места ни Стоуну, ни, если уж на то пошло, Богу - зато очень много Алексис Торнтон.
Она смотрела на него сегодня, да что там, сегодня они даже обменялись парой слов - после недель молчания Адам принимает это за хороший знак.
Может, она поговорит с ним сегодня? Может, наконец-то объяснит, что он сделал не так?
Когда они заканчивают и с ужином, и с пикапом, Адам предлагает отнести тарелки в кухню, чтобы не ходить обоим - Стоун, едва ли чувствующий в этом предложении подвох, соглашается, запирает мастерскую и в одиночестве идет к своему дому. Адам торопливо относит посуду, но вместо того, чтобы затем отправиться к дому Кирсанова - он живет там с конца зимы, с тех пор, как Кирсанов забрал его от душной опеки миссис Дженнингс, которая приютила Адама после смерти матери  - он сворачивает к лазарету.
Уже стемнело, и в Бернсвилле действует комендантский час, чтобы не привлекать мертвых - исключения только для праздников и общих собраний - так что электричество погашено, только из-за штор пробиваются тонкие тусклые полоски света, но Адам вырос здесь, прожил последние пять лет, так что ориентируется даже в темноте.

Лазарет - большое, просторное здание на главной улице общины - виднеется издалека светлым силуэтом, но Адам минует крыльцо и обходит лазарет сбоку, влезая в кусты сирени.
После наступления темноты по Бернсвиллю следует ходить только по важному делу, все должны сидеть по домам - это правило пусть и не строгое, но Кирсанов уж точно не любит, когда его подопечные болтаются на улице, так что Адам не хочет ни с кем столкнуться: пусть лучше Антон считает, что он задержался в автомастерской.
Он помнит, куда они отнесли Сэма Андерсона - и помнит, что сказал доктор Дональд, когда они столкнулись на кухне: Алексис посидит с больным, проследит за тем, не умрет ли он.
А если он умрет, думает Адам. А если Сэм Андерсон умрет и нападет на Алексис? Когда они вносили его в лазарет, тот выглядел еще хуже, чем на заводе - и, если уж на то пошло, вот бы так и случилось: вот бы он умер, восстал, напал на Алексис и Адам оказался бы там и защитил ее? Это, конечно, просто фантазии, и Адам вовсе не желает смерти этому мужчине - и все, чего он хочет, просто поговорить, но фантазии на удивление живучие, так что когда Адам оказывается возле нужного окна, прижимается носом к холодному стеклу и заглядывает в узкую щель, оставленную шторой, он даже немного разочарован - Сэм Андерсон кажется спящим, Алексис вовсе не испугана и ей ничто не угрожает.

Адам тихо стучит костяшками по стеклу, толкает - но рама закрыта изнутри, и он стучит снова, оглядываясь: не хочется попасться здесь кому-либо, особенно старухе Дженнингс, или доктору Дональду, который имеет в общине репутацию записного болтуна.
- Алексис! - зовет он громким шепотом после стука. - Открой! Алексис, это я!
И она открывает - может, не сразу, все это стирается, становится несущественным, потому что она открывает. Адам вцепляется в карниз, безжалотно топча молоденькие всходы каких-то лекарственных травок, посеянных под окнами лазарета.
- Ты меня избегаешь? - напрямую спрашивает он, полный намерения не уходить, пока не получит ответ.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Она, хотя бы, не делает вида, что не понимает, о чем он говорит - это и радует Адама, но в то же время и расстраивает: значит, дело серьезнее, чем ее обида на какой-то его случайный (или не случайный) проступок.
И да, так и есть - она говорит, что все неправильно, что они оба это знают, а потом говорит про какую-то девушку, другую девушку, с которой у него все будет. С другой девушкой - но не с ней, и Адам уязвленно вцепляется в карниз крепче.
- Нет. Ничего я не знаю, - упрямится он. - Ты говоришь, что я знаю, но это не так. Я лишь знаю, что ты месяц меня избегаешь, и не хочешь больше, чтобы я работал в конюшне, и заставила этого Кирсанова забрать меня от Дженнингсов...
Он кидает короткий быстрый взгляд в комнату, на спящего мужчину на кровати - лицо у Сэма Андерсона белое-белое, может посоперничать с наволочкой, и дышит он хрипло и тяжело, Адаму даже от окна слышно, но дышит, и не похоже, что вот-вот умрет.
Но это и не важно - важно то, что Алексис так близко, только руку протяни, впервые за столько времени так близко, и они смотрят друг на друга. прямо друг на друга, как раньше, и она не торопится отвести взгляд, сделать вид, что занята чем-то другим, уйти.
Они должны поговорить обо всем - сейчас же, немедленно; Адам не может больше ждать - он, наверное, с ума сойдет, если они не поговорят в самое ближайшее время.
- Я сделал что-то не так? - ему приходится стреножить всю свою гордость, затолкать ее подальше; приходится признать - ей могло и не понравиться. У него не так чтобы большой опыт в любовных делах - Бернсвилль не то место, где подростки могут вести себя с той же свободой, что прежде, и дальше нескольких поцелуев дело у него не заходило до Алексис, и, возможно, это у него тоже выходит не так уж хорошо.
Но он думал, что хорошо - ровно до тех пор, пока она не сбежала, иначе-то и не скажешь, и Адам вроде как предполагает, что знает, почему: это были уже не просто поцелуи, это было уже много больше, и сухое сено, собранное в снопы, кололо ему руку через ее майку, пока он нащупывал застежку лифчика.
Откуда ему знать, как правильно - откуда знать, на что она обиделась, и обиделась ли на самом деле.
Откуда знать, если она с ним даже не разговаривает.

Из приоткрытого окна льется свет, густой и теплый как сливочное масло - наверное, видно издалека, любой прохожий может заметить кого-то в окне лазарета и Адама снаружи. Ничего такого - они не делают ничего дурного - но Кирсанов точно рассердится: он не любит, когда Адам слоняется без дела, и Адам не без симпатии начинает вспоминать миссис Дженнингс, которая могла и забыть о нем, если не попадаться ей на глаза довольно долго.
Он толкает вверх раму под ее рукой, до щелчка, чтобы блокиратор сработал, подтягивается, запрыгивая на окно.
- Как ты хочешь все исправить? - Адам переносит обе ноги в комнату, заставляя Алексис отступить. С подошв кроссовок падает свежая земля - доктор Дональд завтра утром будет в отчаянии, когда придет поливать свои высаженные в грунт растения. - Игнорируя меня? Почему, Алексис? Если я что-то не так сделал - прости, я не хотел тебя обидеть... В этом дело, да? Я тебя обидел?
Был слишком тороплив, или настойчив, или что-то еще, повторяет Адам. Рама за его спиной падает вниз, в комнате сразу становится тише - только дыхание спящего мужчины на кровати.
- Я не хотел, - торопится Адам, пока она его не выставила. - Я не хотел, я думал, ты... Мы... У нас... Ты мне очень нравишься! - выпаливает он, выискивая на ее лице реакцию. - А я тебе?

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Нет, он не понимает - не понимает, и никогда, наверное, не поймет. О каких неприятностях она говорит, почему то, чего он хочет, неправильно и ненормально.
Неправильно и ненормально - это мертвые, которым не лежится спокойно, а не то, что у них было с Алексис.
А что было-то, спрашивает насмешливо какая-то часть внутри него - для нее, быть может, ничего особенного. Дружба, вот как она говорит - дружба и только, в которой, кажется, она хочет ему отказать, потому что - вы только подумайте! - это неправильно и ненормально.
И теперь ей стыдно. Чего она стыдиться?
Ответ у Адама только один: он младше. Он младше, и это то единственное, наверное, с чем он ничего не может поделать, что бы не предпринял. Он может стать лучшим среди команды Кирсанова (Адаму очень хотелось бы так думать, что он на это способен, но кому в семнадцать лет не хочется чего-то подобного), может стать доверенным лицом преподобного Роберта, может стать рейдером, которые выходят на длительные вылазки, чуть ли не до границы штата - но никогда не изменит факта того, что он ее младше.
Только вот Адам никак не поймет, что в этом страшного.
- Нет! - Он снова мотает головой, затем оборачивается на кровать, на лежащего там мужчину, и понижает голос. - Разве ты не хочешь?
Она вновь говорит о других девушках - о другой девушке, на которой он когда-то там женится, об Анне, о ее сестре Кендис, с которой он и совершенствовал свой поцелуйный навык прошлым летом, только сейчас Адаму кажется, что с прошлого лета прошла целая вечность, и он даже не вспоминает о Кендис, как, он уверен, и она о нем, и единственная, о ком он может думать - это Алексис, так что при чем здесь какая-то другая девушка, причем тут Анна или ее сестра, или кто угодно еще.

- Я рад, конечно, рад, - конечно, он рад, Кирсанов довольно придирчив, выбирая себе помощников, и сегодня Адам хорошо себя показал, и где-то внутри он гордится тем, что Кирсанов ставил его в пример перед Диком, от этого тепло в груди и немного щекотно, но, если уж признаваться, его радость не так сильна, как могла бы. - Но это же не значит, что мы больше не можем...
Он не знает, как сформулировать то, что имеет в виду - понимает, что говорит что-то не то и не так, и понимает, что ему нужно собрать всю свою убедительность, чтобы заставить Алексис передумать, а ему нужно, чтобы она передумала.
- Что мне за радость от всего этого, если ты со мной больше не разговариваешь, ведешь себя так, как будто мы чужие? - собирается Адам с мыслями. - Почему это невозможно? Почему я не могу выбрать тебя? У тебя... У тебя есть кто-то другой?
Эта догадка - она Адама как громом поражает, но разве это возможно? До недавнего времени они с Алексис проводили так много времени вместе в конюшнях и вечерами, он бы знал, не мог бы не знать - и он знает, что она живет одна, уж что-то иное не ускользнуло бы от бдительного ока миссис Дженнингс, которая хранила в голове подробное досье на каждого жителя Бернсвилля, так что он не верит в это. У нее никого нет - и разве это не подтверждение того, что то, что между ними - это все взаправду?
Она не успевает  - а может, и не хочет - отступить, когда он подходит ближе.
- Как мы можем разочаровать бога? Какая разница, младше я или нет - ты сама сказала, я уже не ребенок. Почему это ошибка? Почему я не могу любить тебя, а должен любить кого-то другого? - Адам правда не понимает, все это слишком сложно, это первый его подобный разговор в жизни, и он еще даже понятия не имеет, насколько у него нет шансов. - Посмотри на меня. Посмотри на меня и скажи, что это была ошибка!
Не может же она в самом деле так думать - просто не может.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

Это не очень-то удобно - как будто он подслушивает, и, конечно, даже то, что Сэм слышит - не слишком разборчиво и не слишком детально - для чужих ушей не предназначено, но, проснувшись после укола, вялым, с тяжелой головой, в первый момент он слишком занят попыткой оценить свое состояние, чем тем, что происходит вокруг, и не обращает внимания на беседующих возле окна, а когда, наконец-то, отдельные обрывки разговора достигают его сознания, уже поздно.
Мужчина горячится, убеждает женщину, но, очевидно, безрезультатно - в ее тоне слышна твердость. Кажется, это очень личный разговор - кажется, пара выясняет отношения, и Сэм думает, что наилучшим в его ситуации будет сделать вид, что он не просыпался.
Все равно он вот-вот уснет снова, а утром - судя по темноте снаружи тускло-освещенной комнаты, сейчас ночь - и не вспомнит, что просыпался, особенно если тот мужчина, врач, будет так щедр, что найдет для Сэма еще один укол болеутоляющего.
Он покачивается на этом отступающем прибое, обнажающем уродливые рифы боли - а разговор набирает обороты.
- Ты лжешь! - доносится до него мужской голос, полный обиды. Силуэты возле окна сближаются - должно быть, мужчина хватает женщину за плечи, но Сэм не уверен, а еще его руки слишком тяжелы, чтобы он смог подняться и вступиться за нее, и он может только лежать неподвижно. 
Снова женский голос - женщина что-то объясняет, кажется, даже просит, "уходи", слышит Сэм, "уходи, или уйду я".

Разговор закончился ссорой, понимает Сэм - и это напоминает ему о Мэйбл, о том их собственном разговоре, состоявшемся этим утром.
Они не говорили друг другу "уходи" - но в этом и не было нужды: хватило и остального. Ее подозрения, ревность - необоснованная ревность, господи, они не видели другого живого человека с самого начала зимы, когда пришли на орнитологическую станцию - его усталость от бесконечных придирок и ссор, усталость, прорывающаяся раздражением, злостью (в большей степени, на себя самого, но Мэйбл все равно остро, болезненно реагировала), весь этот ядовитый коктейль, отравляющий то, что когда-то казалось Сэму лучшим, что с ним случалось - но сейчас, не зная, что с ней, не зная даже, жива ли она, он боится, что этот разговор был последним.
И винит себя - в том, что не разглядел все эти признаки в самом начале. В том, что позволил себе обмануться. В том, что обманул ее - не желая, лгал, и лгал себе, когда отказывался признавать: ее перемещение в Кейн-Каунти не случайность.

Сэм собирается чуть подвинуться - ему не очень удобно, болит спина - и притвориться спящим, пока не уснет на самом деле, но первая же попытка пошевелиться вызывает у него хриплый стон: пересохшие губы едва разлепляются, но боль так сильна, что он не может сдержаться.
Ему, кажется, наложили настоящий гипс - судя по неподвижной тяжести в ногах - но под этим гипсом в его кости кто-то так и продолжает вворачивать зазубренные болты и гвозди.
Притворяться спящим больше не выйдет. Сэм смиряется с поражением, опирается на кровати, чуть приподнимаясь, находят взглядом женщину - и узнает в ней Алексис. Мужчина стоит дальше и в тени - он высокий, широкоплечий, но знаком ли он Сэму, Сэм не знает.
- Простите, я совсем недавно очнулся, не хотел вам мешать, - говорит Сэм, еле шевеля языком - после морфина все как будто слегка не по-настоящему.  Можно мне воды?..
Повисает пауза, тишина, такая напряженная, что это напряжение слышит даже Сэм на своем месте, а затем мужчина уходит, уходит через окно, унося с собой свою обиду, унося все, что не сказал в ответ, унося это бескомпромиссное "уходи".
- Простите, - опять повторяет Сэм - ему кажется, что это из-за него, что мужчина ушел из-за него, и так странно - через окно.
Как будто тайное свидание, приходит Сэму в голову - дело, наверное, в морфине, иначе откуда такие странные мысли.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+

- Замечательная новость, - соглашается Сэм - это и правда отличная новость, он еще помнит, как лежал там, на берегу, как полз из воды, и преодоление даже нескольких футов стало настоящим испытанием.
Он не хотел бы для себя такого, и не хотел бы пользоваться чужой добротой, только, видимо, пока выбора у него нет.
У воды чуть сладковатый привкус - может, она и налита из бутылки, но едва ли разливалась на каком-то заводе - и Сэм пьет с жадностью, опустошая стакан, смывая горьковатый привкус, осевший на языке.
После выпитой воды ему становится чуть лучше - не потому, что боль проходит, но, возможно, потому что здесь есть врач, настоящий врач, и он считает, что Сэм не умрет и даже будет ходить, а еще из-за того, что Сэм сейчас не один.
Проснулся в незнакомом месте, плохо помнит, как здесь оказался - но помнит Алексис, и вот она рядом, женщина, которая спасла ему жизнь.
Спасла его - в этом Сэм не сомневается.

На вопрос о том, голоден ли он, Сэм качает головой - не голоден, и даже мысль о еде не вызывает у него сейчас энтузиазма, у некоторых болеутоляющих может быть и такой сопутствующий эффект, насколько Сэм помнит.
- Нет, не голоден - я ел крекеры там, на кирпичном заводе, еще раз спасибо, Алексис, вы спасли меня, в самом деле, спасли, и сейчас так добры, и все ваши друзья так добры, не знаю, смогу ли я вас когда-нибудь отблагодарить.
Он не касается больше того, чему стал невольным свидетелем - Алексис никак не комментирует его извинение, никак не комментирует таинственный побег своего собеседника через окно, и Сэм копирует ее поведение: он в чужом доме, незнакомом доме, и не знает, какие здесь порядки.
К слову, это и правда дом - за последние два года они с Мэйбл очень редко выбирали жилые дома для ночевки или зимовки, потому что жилые дома автоматически означали опасность, близость мертвецов и агрессивно настроенных групп живых, и сейчас Сэм с удивлением понимает, что, очевидно, здесь ни то, ни другое живущим не угрожает.
Это место не похоже ни на орнитологическую станцию, ни на аэропорт, ставший пристанищем для эвакуированных жителей окрестных городков в Небраске - в комнате не видно никаких следов тесного размещения, походного образа жизни или чего-то подобного. Как будто за стенами этой комнаты все по старому, и Алексис тоже выглядит так, будто не пережила апокалипсис, практически уничтоживший человечество - не расспрашивает его, откуда он, чтобы выяснить, чем он может быть полезен, не пытается уличить его во лжи или несостыковках в рассказе.

Ему оказали помощь - медицинскую помощь, тем более ценную, учитывая, что сейчас наперечет любые лекарства, от сильных обезболивающих до простейших витаминов, и Сэм старательно отгоняет от себя дурные мысли: не стоило тратить на него силы и ресурсы, если его все равно собираются убить.
Эта мысль рациональна, она успокаивает - но память о Вэст-Норфолке еще слишком сильна и заставляет Сэма вглядываться в лицо Алексис с вопросом: может ли он ей доверять или его ждет смерть, отсроченная по каким-то неизвестным причинам.
Но есть и другой вопрос - Сэм приподнимается на локтях, ставит стакан и удерживает себя в таком состоянии, не обращая внимания на протестующие ноги, на то, как только что выпитое подкатывает к горлу.
- Я говорил вам о женщине? - болеутоляющее делает происходящее каким-то смутным, Сэм не уверен, что объяснил, как это важно - найти Мэйбл.
Не уверен, что объяснил, что она одна и нуждается в помощи - не только в доме для ночлега, не только в еде и спасении от мертвецов.
Не уверен, что объяснил, что он обещал заботиться о ней - и сейчас не может этого сделать.
- О Мэйбл? Моей подруге, с которой мы вместе искали безопасное место и других выживших. Она наверняка все еще там, у ручья, и она совсем одна.
Она наверняка нашла, где укрыться на ночь, говорит себе Сэм - но сейчас вовсе в этом не уверен: два года назад и не сомневался бы, а сейчас не знает - последнее время ей будто вообще не было дела до того, куда они идут и дойдут ли хоть куда-то, на любую попытку поговорить об этом она кротко отвечала, что ее устроит любое место, где ему будет хорошо, любое место, которое он посчитает подходящим, и Сэм никак не мог пробиться через это странное какое-то равнодушие, как будто она считала, что у нее нет и не должно быть своего мнения, как будто она превратилась в ту самую "степфордскую жену" из древнего фильма ужасов, и у Сэма все чаще сдавали нервы из-за этого показательного какого-то равнодушия, из-за того, что ей будто бы и правда было все равно, что с ними будет дальше. Как будто вокруг не происходило ничего, заслуживающего внимания сильнее, чем то, что происходило между ними, и эти разговоры о детях...
Ей нужна была помощь - но как минимум, нужно было место, что Сэм мог бы хотя бы попытаться ей помочь, а не лесная дорога и ежедневные поиски укрытия на следующую ночь.

Подпись автора

you play stupid games, you win stupid prizes

+