Дэнни был мертв.

Точно-точно, она видела это своими глазами. Она это точно видела. Его сбивают с ног ударом приклада в лицо, а потом - стреляют в голову. Жилистый мужчина с короткой стрижкой, вот кто это был - и хотя Эдди видела это на большом расстоянии, она убеждена, что запомнила все до последней детали.

Дэнни был мертв.

Она это знала, примерно с той же убежденностью, с которой знала, что Солнце встает на востоке, а дважды два это четыре, но такой простой факт никак не мог влезть ей в голову. Он был - как неверный кусочек мозаики, который пытаешься вставить в центр картинки, но не можешь, потому что его изгибы не подходят под изгибы соседних деталек, и ты пытаешься его впихнуть силой, картон мнется, картон рвется, а ты все пытаешься и пытаешься это сделать… два последних года Эдди была - совсем-совсем счастливой. Ну то есть, вокруг были плохие времена, все эти зомби, все эти смерти, но у нее-то все было хорошо, все было замечательно! Впервые жизни - ее любили, о ней заботились, к ней были добры, и мир вокруг был замечательным; на этом заводе они были как семья, и Эдди заботилась о тех, кто был ей дорог, и они заботились о ней. А теперь Дэнни мертв, и это никак не уживалось со всей остальной картиной ее мирка, искаженной, быть может, фрагментарной, слишком сосредоточенной на себе, но все же - ее.

Теперь придется разрушить и все остальное.

“Позаботься о Шарлотте, а я позабочусь обо всем остальном”. Вот что Дэнни ей сказал. Но он соврал, а она одна не сможет позаботиться о Шарлотте. Он соврал, потому что умер, наверное, это не считается совсем уж ложью, но ведь и не правду сказал. Он оставил ее и Шарлотту - одних. И все остальные оставили, все остальные тоже умерли, не совсем все, но многие, и совсем все их тех, кого Эдди любила.

Она видела, что Мэри держала Паоло за руку, даже когда ей уже выпустили пулю в затылок. Потом пулю выпустили ему - и они все еще держались за руки. Это был тоже темноволосый мужчина с короткой стрижкой, но совсем другой - мощный, почти грузный, с переломанным носом. Эдди запоминает его лицо в мельчайших деталях, хотя и не хочет этого, видит, стоит ей только прикрыть глаза и чувствует тошноту. Она знает, что будет жалеть каждую минуту каждого дня о том, что ей не хватило смелости встать, как многие другие, и выбрать смерть - она жалеет об этом уже сейчас. И дело вовсе не в Шарлотте, сопящей в переноске у нее на груди.

Она просто трусливая падаль. Она трусливая-трусливая-трусливая-трусливая. И теперь судорожно пытается впихнуть кусочек пазла “Дэнни мертв” в картину нового мира.

Мира, где никто о ней не будет заботиться. Мира, где она будет сама за себя.

-Ты. Давай, на допрос. - какой-то мужчина тычет ей дулом в грудь, приказывая подняться со стула в небольшом помещении, куда заставили собраться всех выживших после бойни.  Эдди поднимает на него взгляд, не понимая, почему тусклая лампа под подвальным потолком стала вдруг такой яркой, до резкой боли где-то под кожей черепа - а вместо радужки у нее лишь черные тоннели. Она неловвко встает на ноги и плетется, куда ей приказано - в одну из комнат, что планировали использовать, как дополнительную кладовую, но не успели в этом году разобраться с протечками и сыростью.

В комнате уже есть две женщины, которых Эдди не знает.

Отредактировано Eddie Newton (2021-07-14 22:09:24)

Подпись автора

Сказав "дай ему сиську", Дебра действовала скорее по инерции, по наитию, что еще предложить орущему ребенку? Но девка совету прямо последовала, хотя дискомфорт скрыть у нее не получилось, а Скарлетт даже бровью не повела. Поэтому их отправили устраивать этот цирк с конями? Потому что женщины не поведутся на грудь и слезы? С другой стороны, Джерри бы уже на их месте три раза забыл, что спрашивать нужно. Его торчащим соском помани, очухается, ни Беретты, ни Ремингтона, один хуй болтается и тот без дела, а обладательницы чудо-сосков и след простынет. Не то чтобы Дебра и сама на такое бы не повелась, но она куда более моногамна, чем можно себе представить, глядя на ее образ жизни. Она тяжело идет на любой контакт с людьми, и физический в том числе. Глаза у этой девчонки были полны страха, и он почему-то оказался отталкивающим, раздражающим, как и вся она в целом. Невольно провелась параллель с Ханной, у нее тоже вечно был вот этот взгляд, просящий что ли. Но глядя на нее, хотелось наизнанку вывернуться, а помочь, защитить, закрыть собой или кем-то другим, но закрыть, сделать все, чтобы она была в порядке. Ханна мастерски умела просить, но еще лучше ей удавалось благодарить после. Эдди, как она себя назвала, хотелось съездить по лицу, чтобы не смотрела так, не ждала помощи, поддержки или сочувствия, потому что здесь всем насрать на нее. Она лишь еще одна единица возможной рабочей силы, ничего больше. Она такая же, как все остальные. Такая же как Дебра, как Скарлетт.
Эдди. Странное имя, а может совсем обычное? Первое, что пришло ей на ум? Копы всегда действовали по протоколу, это первая стадия допроса: имя, фамилия, где живешь, где родился, когда женился. Большинство подозреваемых и задержанных полагают, что это лишь формальности, что ответить на вопросы нужно и все тут. Отчасти это так, но правда в том, что на эти вопросы врать никто не станет, а у полицейских перед глазами всегда документы, которые подтвердят или опровергнут получаемые ответы. Каждый уникален, а это один из наиболее верных способов получить по крайней мере базовую информацию о том, как человек ведет себя, когда лжет или говорит правду. Вот только у них протокола не было, не было никаких распечаток и документации, в которой было бы сказано, что эту мамашку и правда зовут Эдди, а ее дочь в самом деле Шарлотта. А может, и не дочь? Может это ребенок другой женщины, которой уже нет в живых? Вот в чем суть - ничего нельзя проверить. Конечно, можно допросить других, но они просидели все вместе несколько часов, а прожили бок о бок вообще неизвестно сколько, у них было достаточно времени договориться заранее. Однако, есть способ попроще. Первая ложь всегда самая опасная, а потому убивать ее нужно на корню.
Одного взгляда на Скарлетт хватило, чтобы привлечь ее внимание. У Дебры всегда на лице написано, о чем она думает, что испытывает, и ее раздражение было вполне понятно. Она не любила слабость, отчасти конечно же потому что сама ужасно боялась продемонстрировать окружающим свои уязвимые стороны, а потому и в других такого терпеть не могла. Как не странно, а в этот вечер ей больше всего не доставало безвозвратно утраченной кружки, на торце которой красовались потертые, но все еще различимые фигуры Бэтмена и его кошачьей подружки, вроде бы они сосались или обнимались, что-то такое, но его руку на ее заднице было хорошо видно. В сложные моменты Дебре нравилось плеснуть в эту кружку кофе с чем-нибудь покрепче вперемешку и посидеть в тишине. Вот бы сейчас сюда и эту тишину, и эту кружку, и тот кофе. Но здесь у нее только зареванная мамаша и Скарлетт, которой Куилл кивает на ребенка, чтобы она взяла его ну руки. Начинать сразу с крайностей не действенно и не интересно.
Роль плохого копа Дебре не шла, как и хорошего впрочем, она вообще никогда копом быть не хотела. Отец всегда говорил ей, что мечтал о сыне, который пойдет по его стопам. Вот уж и правда, с желаниями нужно быть поосторожнее, никогда не знаешь, каким боком фортуна к тебе повернется. Хорошо еще, если боком, а не жопой, как в его случае. Но так уж много историй со службы он ей рассказывал, каждую она помнила чуть ли не наизусть, будто мозг выбрал их, чтобы перекрыть и заменить куда более плохие вещи, связанные с ним. Но почему тогда она отчетливо помнила и их тоже?
- Эдди твое настоящее имя? - Девка мямлила, отвечала неуверенно, все время опускала глаза или смотрела в пространство, вжималась в этот несчастный стул, будто могла с ним слиться, срастись воедино. За таким тихим голосочком можно соврать о чем угодно, Дебра сама так делала в детстве, когда не хотела, чтобы отец о чем-нибудь узнал. А он знал, как заставить ее говорить правду.
До этого она стояла к девчонке в пол оборота, боковым зрением поглядывая на ребенка и на Скарлетт, но не теперь. Дебра развернулась достаточно быстро, чтобы не оставить Эдди времени на реакцию, если она вообще была. Тело прекрасно знало, как действовать в такой ситуации, делало это не один раз, но здесь много усилий прикладывать было и не нужно. Не перенося центр тяжести на ногу, опасаясь слишком сильного удара, она отвесила Эдди крепкую звонкую пощечину, отчего та, видимо от неожиданности едва не уронила то, на чем сидела, а может вышло все же сильнее, чем Куилл рассчитывала. Перехватив край сидушки покачнувшегося под Эдди стула, она брякнула передними ножками о пол и пальцами свободной руки крепко обхватила ее за пухлые щеки, искажая ее лицо в неприятную гримасу.
- Прекрати мямлить, говори громко, смотри на того, кто задает вопрос. Пробубни себе под нос еще раз, посмотрим, насколько тебя хватит. А может, мелкую на стул посадим? Она справится лучше тебя? - В глазах Эдди она поймала ужас, но и ненависть. Наверное, ей было сложно поверить, что люди, тем более другие женщины, могут быть настолько жестокими. Но правда в том, что женщины в целом куда более безжалостны, чем мужчины когда-либо смогут быть. Не выпадает на их долю столько тягот и испытаний, что бы они там не говорили. О настоящих страданиях они зачастую не знают ничего, разве что их пару раз били по яйцам или по морде. Но говоря о женщинах, особенно теперь, нет практически никакого шанса встретить ту, которой нечего рассказать, у которой не пережимает горло, потому что проговаривать все произошедшее с ней вслух ничуть не легче, чем переживать это. И да, как не прискорбно, виноваты в этих историях зачастую именно мужики. Но теперь у Эдди будет еще одна, связанная с мужчинами лишь наполовину, и Дебра действительно надеялась, что ее слова не будут восприняты всерьез с первого раза, что легкое пощипывание на ладони это только начало, только слабые зачатки их веселого вечера.