В доме пусто и тихо. В первый день после похорон Антон слонялся по нему, как полоумный, переходил из комнаты в комнату, но все равно, в итоге, оказывался в детской. Там стены, выкрашенные голубой краской, деревянный шкаф для игрушек и книг, который он сам смастерил, как только они переехали в Бернвилль и купили этот дом – переехали вместе со своей общиной, за Робертом Батлером. И тогда им казалось, что впереди только хорошее…
Первую ночь после похорон он так и уснул, в детской, на лишком маленькой и узкой для него кроватке сына – Александра. Они с Кейт помучались, прежде чем выбрали имя, которое понравилось и ей, и ему – сыну русских эмигрантов. С дочкой было проще, Кейт с самого начала хотела назвать ее Анжелой и Антон не возражал, и она правда была похожа на ангелочка, такая красивая, золотоволосая, румяная девочка. Ее все любили – и он, да, очень любил и Кейт и детей, а хоронили их в закрытых гробах, потому что извлекать из искореженной, горящей машины их пришлось практически по кускам. Они улыбались с фотографий – первая большая потеря в Бернсвилле, где все знают друг друга, все держатся друг за друга… а ему больше не за кого держаться.
Это он убил Кейт и детей.
Все равно, что своими руками убил Кейт и детей.
Эта мысль так жжет, что, проснувшись в кровати сына, где он уснул в одежде, даже не разувшись, уснул, прижимая к лицу игрушечного медвежонка Мистера Тома от которого пахло Александром, руками его Сашки, его пацана, Антон сразу понимает – он не вывезет. Без бухла он не вывезет.
Когда среди ночи его разбудил телефонный звонок – выдернул из тяжелого сна, замешанного на виски и смутном чувстве вины, и голос в телефоне сообщил о том, что Кейт и дети мервы, он обещал себе, что к спиртному он не притронется. На ее могиле поклялся
Потому что этого она от него хотела, только этого – чтобы он пить бросил.
Но он не вывезет.

Бутылки с виски он прятал от Кейт и детей. Так было ив прошлом доме, так повелось и в этом, хотя, когда они перебрались с общиной в Бронвилль, он, наверное, месяца четыре не пил. Даже поверил, что все, все… Наверное, это были из самые счастливые четыре месяца. Он плотник – хороший плотник – ему тут всегда хватало работы, детям нравилось заниматься в местной школе, открытой при церкви, Кейт порхала по дому как бабочка, а по вечерам гордо шла с ним под руку на библейские чтения. Но надолго его не хватило…
Самая большая проблема – если ты прячешь бухло – самому запоминать, где оно лежит. А ведь теперь прятать не надо – все. Больше нет Кейт, которая, наткнувшись на очередную бутылку, сначала нахмурится, потом заплачет. Только зачем ему это все – дом, община, чертов бог и даже чертово бухло – если нет Кейт и детей?
Хотя нет – думает Антон, выуживая бутылку из-за стройного ряда консервных банок и банок с вареньем и соленьями в кладовой, Кейт нет, а варенье, которое она варила еще прошлым летом, осталось – нет, бухло ему еще пригодится сегодня. Поможет. Поможет все исправить.

Он мало помнит тот вечер так напился. Но главное помнит – Кейт плакала и требовала, требовала, а потом стала угрожать, что уйдет, и он ее ударил. Вот это он помнит четко, у него перед глазами прямо как стоп-кадр из фильма. Он ее ударил, она упала. А потом он отключился в кресле.
А когда проснулся, его жена и дети уже были мертвы.
Дождь – сказал голос в телефоне. Скользкая дорога. Водитель фуры, возможно, уснул за рулем, или ваша жена не справилась с управлением. Нам очень жаль, мистер Киранов. Никто не выжил.

Кухня сверкает чистотой – подруги Кейт навели тут идеальный порядок после поминок, забили холодильник едой, к которой он не притронулся. На обеденный стол Антон ставит бутылку виски, стакан, кладет перед собой пистолет. У него очень простой план. Сначала он выпьет эту бутылку – свою последнюю бутылку, потом пустит себе пулю в лоб.
Никто не выжил – значит, никто не выжил. Проблемы ада и рая его не волнуют, верил он не ради себя, а ради Кейт и детей, а раз их нет, раз бог их забрал, то и пошел он нахуй.

Стук в дверь выдергивает Антона из тяжелого, вязкого раздумья, в котором нет места будущему – только прошлому. Он вспоминает. Не счастливые моменты их с Кейт жизни, а они были, все равно были, хоть он и был ей плохим мужем. В этом утешении ему сейчас отказано – вернее, он сам себе в нем отказал. Потому что недостоин. Не заслуживает даже этого – воспоминаний. Он о другом думает, перебирает в уме те случаи, когда был несправедлив к Кейт – очень часто. Когда был плохим отцом их Алексу и Эйнджел. Не был к ним внимателен. Не был к ним добр. Не читал им на ночь, когда они просили, не приходил на детские спектакли при церкви. На Рождество Алекс играл Волхва, а Эйнджел была Вифлеемской звездой, указывающей путь… Кет говорила, что он просто не умеет любить – но это не так, любить он умел, любил их всем сердцем. Не умел это показать…. А теперь поздно.
Голос преподобного он узнал. Да и самого преподобного Роберта Антон знал достаточно хорошо, чтобы не усомниться в его словах – Батлер не уйдет. Этот человек создан из камня и стали – но Кейт смеялась над ним, когда он такое говорил. Смеялась, клялась, что нет в мире человека добрее Роберта Батлера. И если община ему предана, то и он, в свою очередь, предан общине. Они семья, разве Тони не чувствует, что они все большая семья?
Нет, Антон этого не чувствовал.
Даже, наверное, ревновал – но понимал, что Кейт это нужно. Он не так многое мог ей дать, но хоть не забирать-то мог…
Не мог. В итоге он забрал у Кейт и детей самое бесценное – их жизнь.

Он набрасывает полотенце на пуку и патроны, ловит себя на смешном, глупом желании спрятать от Роберта Батлера бутылку с виски и стакан, как будто он мальчишка, добравшийся до запасов строгого отца, а тот возьми и приди не вовремя.
И что уж – он ожидает заслуженных упреков, даже хочет их. Хочет, чтобы хоть кто-то сказал ему в лицо то, что он сам себе говорит – что он был плохим отцом и мужем, что он не заслуживал такую семью, что он виноват в их смерти…
Но Роберт пришел с другим – и Антон зло дергает плечом, прячет глаза. Но прогнать преподобного Роберта Батлера не осмеливается.
Хотел бы он посмотреть на того, кто с таким справится.
Кирсанов русский, русский – значит сумасшедший. Ему уже сорок, но он до сих пор способен ввязаться в драку, чем безнадежнее – тем лучше. И в двух барах его уже на порог не пускают, не смотря на то, что он никогда не пьет в долг, всегда платит за выпивку. Но перед Робертом он все равно робеет – смешно. Смешно и стыдно.

- Я теперь всегда буду один, - хрипло отвечает он. – Не тратьте на меня свое время.
Всегда один – потому что во встречу в загробном мире Антон Кирсанов не верит. Если она есть – загробная жизнь, то Кейт и дети в раю, а ему гореть в аду. И это справедливо. Это, блядь, справедливо! Для него и вечности в аду мало, давайте две…
Антон эту мысль запивает большим глотком виски – все равно, что воду глотает, только уже в желудке чувствует, как запекло, он же не жрал совсем… Ну и не жрал, зачем на покойника переводить еду. На покойника и виски переводить жалко, но тут уж извините, за него никто не выпьет – ни одна живая душа.
- Хотите? – кивает он на бутылку. – Будьте как дома, преподобный. Кейт была бы вам рада. И дети.
Несправедливо, да? Их нет, а я есть.
Но эту несправедливость он исправит – дело-то секундное.
Его какой-то там прав-пра кто-то застрелился, потому что не смог выплатить карточный долг.
Ну вот он тоже задолжал – свою жизнь задолжал Кейт, Эйнджел и Алексу.
- Если ваш бог это сделал, чтобы меня наказать, то почему так? Они-то в чем виноваты, а? Это я виноват. Жестокий у вас бог, преподобный. Лучше уж никакого, чем такой.

Отредактировано Holliday Dumont (2021-07-19 17:27:32)

Алкоголь не поможет – ну да, тут преподобный истину глаголет. Антону, сколько он себя помнит, а первый стакан он допил за отцом в тринадцать, алкоголь никогда не помогал. Кейт ему помогала, дети, но и этого было мало, хотя те дни, когда у них все было хорошо, когда они были семьей, самое дорогое что осталось у Кирсанова после их ухода... Кейт была его всем, но он все равно тянулся к бутылке, всегда слишком нервный, злой, словно дурная псина на слишком коротком поводке.
Может, в этом дело, может, ему не надо было вообще жениться, тогда Кейт была бы жива –  мрачно думает Антон, глядя на то, как Роберт Батлер пробует виски. Он красив, их преподобный, пообещавший им спасение и Град Небесный на земле. Но эта красота почти не заметна за его голосом, за его взглядом – как будто, сука, наизнанку выворачивает. Прямо за самую душу берет и выворачивает. Еще и поэтому Антон без всякой охоты ходил по всяким их мероприятиям, тут помолиться, там попеть, благотворительный базар, концерт их маленького оркестра – одна пожилая леди играет на арфе, другая на флейте, третья на фортепьяно... Куда не приди, хоть на распродажу булочек, Батлер уже там, смотрит на тебя, как будто видит твое нутро – а нутро у Кирсанова гнилое насквозь, это он знает. Так с чего с ним возиться?

- Верю, - пожимает он плечами.
Все слова об Искуплении он пропустил мимо, утопил их во вкусе виски, маслянистом, дымном. Нет для него Искупления. Он даже не понимает, что это, о чем это. Зато про Ад хорошо понимает, о да, об этом он готов поговорить, почему нет? Он туда скоро отправится, купил, можно сказать, билет.
- В Ад верю. Ну не вот буквально, котлы с кипящей смолой... а даже если буквально, какая разница? Меня там заждались, преподобный. Давно заждались, за то что я Кейт и детям жизнь портил, да и не только за это – за разное. Я, преподобный, по молодости, человека убил. Дерьмо - человека, и за дело, и даже не сел за это, только все равно это грех, типа, в глазах Господа, так? Так что в Ад мне и дорога. А Кейт и дети, понятно, те уже в Раю...

Виски действует, а может, еще что действует, например, мысль о скором облегчении – так что Кирсанов даже улыбается, когда говорит о Рае. Ну да, в его дурной башке Рай – что-то вроде дорогущего курорта в Мексике, куда он Кейт так и не свозил. И там все есть, все включено, ага. И мягкая кровать, и бассейн с чистой водой, манго-хуянго всякое с креветками на красивых тарелках, пляж, закат, коктейли в высоких бокалах. Ну и детям тоже такой Рай верить, даже если преподобный Роберт Батлер ему будет доказывать, что Рай это облачка и арфы.
- Не хочу без них жить, преподобный. Несправедливо это. Неправильно. Они из-за меня... а я живи? Они в земле лежат, а тут солнышко, значит, птички поют, и каким бы ты дерьмом ни был, все равно ты этой жизни хоть изредка, да порадуешься. А я не хочу. Вот. Хочу с ними хотя бы лежать рядом, есть где развлечься – горки водяные, аттракционы, сладости всякие. Вот такой Рай ему нравится, вот такой Рай он хочет для Кейт и детей, и будет в потому что... Ну потому что в Рай мне дороги нет, мистер Батлер.

Кирсанов разглядывает лицо Роберта Батлера – красивое, одухотворенное лицо – хмыкает. Какие у этого человека могут быть грехи? Ну, может быть когда-нибудь, в молодости, сел за руль пьяным или трахнул хорошенькую чирлидершу. Нет. Грехи преподобного точно не могут быть серьезнее выкуренного косячка. Антон наблюдал за ним – Кейт говорила о Батлере с таким восторгом, граничащим с фанатичной влюбленностью, что Кирсанов не мог не заинтересоваться личностью Роберта. И, нет, не обнаружил никаких скрытых пороков – к алкоголю тот был равнодушен, добр с детьми, добр со всеми. Ни одна женщина не могла бы пожаловаться на то, что чувствует к себе слишком пристальное внимание Роберта Батлера. А когда Антон делал шкаф в доме преподобного, не заметил ничего подозрительного, кроме, может быть, идеального порядка.

- Сожалею? – Кирсанов смотрит на Батлера, потом на свой стакан, как будто в его прозрачное стекло впечатаны ответы. – Конечно, сожалею о том, что был плохим мужем Кейт и плохим отцом своим детям. Они заслуживали другого человека рядом. Я их любил, я их очень сильно любил, но любовь, преподобный, бывает разная, моя любовь была не очень-то доброй и ласковой.
- Обо всем остальном? Не горжусь, преподобный, но и не сожалею. Это жизнь, там, где я вырос умереть в уличной драке было обыденностью. Просто так вышло, мне тогда повезло, тому парню – нет. О чем тут сожалеть?

Он действительно не сожалеет, даже о годах в тюрьме, за непредумышленное – в конце концов, он в тюрьме начал читать, надо же ему было чем-то заняться. А еще работал в мастерской. А еще познакомился с Кейт.
На Рождество заключенным раздавали посылки от общества «Женщин-христианок», Антону досталась книга «Христос в каждом доме», домашнее печенье и письмо, в котором Кейт выражала надежду, что «душа, которая прочтет это письмо, не потеряна для Иисуса» и предлагала переписку, дабы «укрепить веру». Парни в тюрьме говорили, что они все старые и страшные, эти «Женщины-христианки»… Но Кейт оказалась настоящей красавицей. Через полгода их переписки она прислала ему фотографию, а еще через месяц приехала на свидание.
И да, тогда он решил, что ради Кейт изменится к лучшему, совсем другим станет.

- И, да, преподобный. Я хочу все закончить. Вышибить себе мозги. Вам, наверное, такого не понять, да? У вас есть ваш бог, вас все любят, на вас молятся в Бернсвилле. Вам есть для чего жить.
Это хорошо. Вы делаете добрые дела – а я злые. Так что все правильно.
Антон так и думает, что все правильно. Пройдет еще лет пятьдесят, и Роберту Батлеру, может, поставят небольшой памятник в Бернсвилле, и назовут в его честь школу и пару улиц, а о Антоне Кирсанове никто не вспомнит. Добрым словом так точно.

Кое в чем Антон согласен с преподобным Робертом. Он такой, каким его создал Господь. Зачем Господу это было нужно, Кирсанов не знает, как на его взгляд, странный выбор. Он, понятно, об этом не просил, а потому не считает, будто что-то должен Всевышнему. Должен Кейт – даже мертвой Кейт, особенно мертвой Кейт, должен своим детям, Сашке и Анжеле. И то, что они погибли по его вине, делает его долг вечным, неоплачиваемым. Он бы и за всю жизнь не расплатился с ними за их любовь и веру в него, что уж теперь…
И от того, что преподобный говорит о любви, об их любви к нему еще больнее, боль как будто наизнанку выворачивает прорывается хрипом, который Антон еле сдерживает, глотает, глотает как кость, которая разрывает внутренности. Слишком большая кость, которую он не может проглотит, давится ею.
Каждый из нас на своем месте – говорит Роберт с такой непоколебимой верой, с такой уверенностью в своих словах, что Антону нечего возразить. В нем-то такой уверенности нет, в нем только пустота свежевыкопанной могилы. Трех свежевыкопанных могил. И, да, он уверен, что жить больше незачем, никто и никогда не заполнит эту пустоту. А как тогда жить, и зачем?
Он тупо смотрит на руки Роберта, сжимающие его руки.
Кейт была к нему добра. В ее доброте не было жалости, не было превосходства. И уж точно не из жалости или превосходства она рожала ему детей…
Эту же доброту он чувствует сейчас в Роберте Батлере, а не считал ли он, что преподобный первым бросит в него камень? Кейт была примерной, благочестивой прихожанкой, искренне верующей в бога и общину, а он всего лишь ее мужем-алкоголиком. Так разве он заслуживает хоть толику доброты, хоть толику сожаления?
Нет – уверен Кирсанов.
Да – говорит ему взгляд Роберта Батлера.

Церковь. Общине нужна церковь. Дом Господа – говорила Кейт. Дом, где все мы, дети Его, будем возносить Ему хвалы. Будем поверять Ему свои горести. Община без церкви все равно что дети без дома. Она пыталась и его увлечь этим проектом, но он бы исполнен мрачной решимости остаться в стороне. Не чувствовал себя достойным. И… ревновал.
И вот куда привела его ревность, его нежелание делить Кейт с кем бы то ни было, даже с господом богом.
- Не будете останавливать? Ладно, преподобный, я ловлю вас на слове.
Уйти сейчас – легко.
Можно пообещать Роберту Батлеру все, что угодно, а потом выпустить пулю себе в голову. Или повеситься. Или открыть дверцу духовку и включить газ – бог или дьявол (кто разберет) придумали множество способов для тех, кто хочет свести счеты с жизнью.
Но легко – плохо. Он не заслуживает.
- Я построю вам церковь, преподобный. Красивую, просторную церковь, как хотела Кейт. В память о ней. Об Александре и Анжеле.
Антон даже вздрагивает от звука собственного голоса – если до этой минуты это был голос мертвеца, сейчас, скрипучий и хриплый, он был больше похож н голос живого человека. Вздрагивает, и смотрит на Роберта Батлера – как ему это удалось?
Но что сказано – то сказано. Кирсанов дал слово.
- Вы получите вашу церковь.
А он получит, может быть, толику прощения… Может быть, а может быть и нет. Но кое-что, понимает Антон, он уже получил, и снова незаслуженно, как все хорошее в своей гребаной блядской жизни.
Слова преподобного о том, что он, Антон Кирсанов, ему нужен. И нужен Господу.
Антон смотрит на пистолет – и отводит глаза.
Он его дождется. И в аду его дождутся. Но не сегодня – сегодня он нужен Роберту Батлеру и Господу.