Тихий шорох костра, чьи язычки медленно поднимаются вверх, казалось загипнотизировали его, покуда он всматривался в эти всполохи, словно ища ответы на какие-то вопросы. Уставшие ноги болели с непривычки, руки, сжимающие металлическую банку, с напитком, едва ли напоминающим кофе, чуть подрагивали после переизбытка напряжения. Он чувствовал себя одновременно уставшим и будто постаревшим на двадцать лет. И тем не менее, нельзя сказать, что он наконец-то позволил себе расслабиться и допустить мысль, что они в безопасности. Джим до сих пор вслушивался в звуки леса, в котором они остановились на привал, готовый в любую секунду вскочить и дать отпор любому, кто позарится на их временное пристанище. Тишина, окружающая их, иногда прерывалась громким резким храпом уснувшего деда Уилсона, который в отдыхе нуждался больше, чем они. Бакстер удивлялся, как его обошли какие-нибудь возрастные приступы с таким потрясением, но дед Уилсон был тем еще кремнем, который не так-то просто было сломить.

Очередной «хр-р-р-р-р-р» от деда, разрезавший небо, вдруг привел Джима в чувство, заставляя оторвать взгляд от костра и осмотреться, замечая Дейзи, до этого копошащуюся в его рюкзаке, в поиске нужных им предметов быта. Вот только там почти ничего не осталось, а значит завтра им придется куда-то наведаться, для пополнения ресурсов. Он надеялся, что до Бернсвилля им осталось не долго, указатель, который они видели после ухода из Сент-Пола, был первым и единственным, что они встретили на своем пути и следующий, как не искали, не обнаружили. Может и нет никакой безопасной общины – думалось ему. Какова вероятность, что за столь долгое время, людям удалось сохранить зачатки цивилизации и не превратиться в очередное сборище агрессивных каннибалов, как те, от которых они сбежали? Ответа он не знал, но лицезрение костра невольно навевали воспоминания о горящей церкви и початках кукурузы в огне, когда он в последний раз обернулся и окинул взглядом прогнивший город. Хотелось отвлечься.

Джим делает очередной глоток теплой, успевшей остыть жидкости из крафтовой чашки. Перед глазами все еще плясали темные блики костра, но он упрямо смотрел на Дейзи, в надежде, что они сейчас исчезнут. – Дейзи. – Шепотом произносит он ее имя, поднимаясь, чтобы обогнуть горящий огонь и приблизиться к ней. Он проводит ладонью по ее спине вверх, до плеч, где останавливается на затылке, чуть разминая ей шею и в тот же момент побуждая повернуть к нему лицо.  Он бережно касается ее губ в поцелуе, надеясь, что дед не проснется в этот момент, чтобы отвесить ему желанных пиздов, он ведь давно ищет повод. С одной стороны, и плевать на то, что дед Уилсон подумает, с другой стороны очень не хотелось подставлять Дейзи.  Их поцелуй тихий, желанный, Бакстер уверенно прижимает к себе девушку за талию одной рукой, поскольку во второй все еще сжимает банку с кофе. Наконец, когда отстраняется, то не отпускает Дэйзи, но прижимает к себе уже для объятий, утыкаясь носом в ее волосы и вдыхая ее аромат, едва различимый за запахами дыма, но все еще такой родной. – Я скучал. – Тихо шепчет он ей на ухо, затем целуя ее в висок, застывая на этом действе, что прикосновение губ к ее коже растянулось во времени. – Тебе надо поспать. Присядь у огня, остальное завтра сделаем. – Так же тихо произносит он, опасаясь, что дедулю лишние звуки могут разбудить. Он берет ее за руку и ведет за собой к покосившемуся стволу дерева, где сидел ранее.

Пока он идет к дереву, то еще раз оглядывается, как будто в беспросветной мгле леса может хоть что-нибудь разглядеть. Ему все еще кажется, что безопасность этой ночи – иллюзия, пусть они и приготовили ловушки, в виде натянутой лески с колокольчиками вокруг. Бакстеру не кажется, что все может закончиться так просто, пусть и прошло уже достаточное количество дней, чтобы оставить страх воспоминаний Сент-Пола позади. И боится он не за себя, хотя и стоило бы, но все же страх он испытывает только лишь за Уилсонов, когда как ценность собственной жизни меркнет по сравнению с ними в его уме. Наконец, он присаживается, оставляя тревогу позади, вновь переключается на Дейзи, забирая ее в кольцо своих рук и расслабляется, касаясь губами ее макушки. Она трогает пальцами его подбородка, он только сейчас вспоминает о том, что давно не смотрелся в зеркало и начал забывать, как выглядит. Наверно, зрелище не из приятных. Мысль о материальных благах той стороны жизни, которая осталась позади, неприятно давит, пробуждая в душе чувство вины за то, что он привел свою семью в это место. А оно, казалось бы, только поутихло, заменяясь другими ощущениями. 

Его семья – да, он бы никогда не озвучил это вслух, хотя был уверен, что Дейзи обрадовалась бы, что он чувствует себя частью их мира. Вот только дед бы тут же напомнил ему, кто тут настоящая семья, а кто Бакстер. У него семьи никогда не было. Воспоминания о годах, проведенных в детском доме, он гнал от себя как Адское пекло, жгущее пятки, преследующее его в кошмарах, о которых он никогда не смог бы рассказать. Отца и мать он не искал, даже когда была возможность: кто они, кем были, как выглядели, - не имело никакого значения, ни тогда, ни сейчас, в сердце надежно закрепилась злость, что они его бросили.
Когда он был маленьким, то отчаянно желал почувствовать с кем-то ту связь, что была между Уилсонами, иметь кого-то рядом, кто будет тобой гордиться, наставлять на путь истинный, даст совет в трудную минуту. Ему бы и сейчас это не помешало, к слову, хотелось бы услышать от кого-то мудрость о том, как стоит поступить и что делать дальше.  Но с годами, привычка рассчитывать только на себя, заменила детское желание иметь рядом взрослого, что будет наставлять на путь истинный. Забота окружающих воспринималась как фальшь, на которую Джим даже реагировал с агрессией. И длилось это до тех пор, пока он не встретил деда Уилсона, всегда умеющего подобрать правильные слова, чтобы не быть навязчивым, дающему Бакстеру ощущение семейного крова, и в тот же момент сохраняющего баланс осознания, что он ему не отец. Вот только его любовь к Дейзи кажется эту связь между ними пошатнула, но Джим никогда об этом не жалел. Свой выбор он сделал и с радостью бы его повторил, если бы он был предоставлен ему вторично.

Дед казалось больше громких звуков не издавал. Джим берет ладони Дейзи в свои, чтобы согреть, притягивая их к губам, чтобы выдуть горячий воздух дыхания. Но девушка опережает его, зеркаля его действие, вот только для того, чтобы оставить на тыльной стороне его руки поцелуй, который пусть не согрел его этой ночью физически, но согрел душевно. Поэтому он крепче прижал ее спиной к своей груди. – А ты как? – Отвечает вопросом на вопрос, издавая тихий смешок, потому что знал, что Дейзи не оценит этот уход от откровения, к которому она явно его сейчас призывала. Поэтому он отвечает, вот только улыбка тут же сходит с его губ. – Нормально. Это ведь, было неизбежно, так? – Спрашивает он, не ожидая ответа, поскольку вопрос был скорее риторическим и касался конечно же темы убийств. – Я убеждаю себя, что они этого заслуживали. – Зачем-то добавляет он следом. Слова застряли в горле, произносить такое было сложно, и он сам не понимал почему. Раньше им с Дейзи не составляло труда говорить обо всем на свете и не было никаких границ на то, что они обсуждали. Но сейчас, как Бакстер не старался, у него не получалось. Наверно, потому что он осознавал, что то, что произошло в Судную ночь и Сент-Поле не прошло бесследно, оставив яркий отпечаток в памяти и изменив его. Он никогда не думал, что когда-нибудь ему придется в серьез использовать оружие, даже когда учился стрельбе под пристальным надзором деда Уилсона.

Пока Дейзи говорит, он – тихо слушает, находя ее ладони, чтобы сжать их в своих, а затем перебирать ее пальчики, как будто вел подсчет, в попытке убедиться, что их все еще ровно десять и никак не меньше. Они коснулись сложной, серьёзной темы, обсуждать которую, касаться которой, говорить о которой, — это как выворачивать себя наизнанку, вытаскивая часть какой-то скрытой тайны, которую обычно оставляют при себе. Он убил человека. Он убил не одного человека. Раньше подумать об этом просто не было времени, сейчас, его было предостаточно, но думать уже не хотелось. Он чувствовал в себе желание оставить это позади, просто перешагнуть, как через очередную ступень жизни, где нет места подобному. Просто сказать: «это был не я, это был кто-то другой» - и все поверят.  Он никогда не был жестоким, как раз наоборот, не смотря на тяготы судьбы, ему удавалось сохранить человечность, оптимизм и неудержимую тягу жизни, которую он старался передать и другим. Судьба у него была не подарок, обещаний, что будет легче, никто не давал и сейчас, глядя на все, что происходило вокруг – он в это искренне уверовал. Его путь тернист и долог, от него требуется большая ответственность, сила духа, вера в себя самого – и они у него были, вот только что-то неуловимо менялось, ломало его, или, может, хотело сломать, и он держался из последних сил, зная, что это нужно или вычеркнуть из памяти, или качественно проработать. Но так ли это нужно?

- Знаешь, - Начинает он после того, как она все свои мысли завершает. – Я точно не помню уже, кто мне это сказал, но смысл был таков, что… - Он хмурится, будто это помогает ему вспомнить то, что он хочет сказать. – Что они не всегда будут рядом. – И он конечно же говорил сейчас о тех убитых, что преследуют во снах. – Сначала их образ ярок, покуда воспоминание свежо в памяти, но со временем, образ их померкнет, как забываются книги, хорошие фильмы, воспоминания из детства, названия улиц или любимых песен, понимаешь? Память вытолкнет то, что нужно будет заменить чем-то другим, чем-то более ярким. – Он все еще трогает пальцы Дейзи, как будто это помогает ему сосредоточится и сфокусироваться на правильном пояснении своих мыслей. – И нам нужно только помочь этим воспоминаниям появиться. – Он шумно вздыхает. – Мне тоже они снятся. Особенно тот, первый. Но, я знаю, что я забуду. Может, не сейчас, потому что это, черт возьми, не было легко, и я уверен, что и тебе тоже. Но, я забуду его. – Он кивает несколько раз, устремляя взгляд на языки пламени костра. – И это не делает нас плохими, слышишь? – Внезапно добавляет, поворачивая голову так, чтобы увидеть лицо Дейзи или хотя бы ее профиль. – Мы не плохие люди и никогда такими не станем. Мы – не как они. Мы просто попали в трудную ситуацию и сделали все, чтобы выжить, они не оставили нам шанса, Дейзи. Я уверен, что, если бы мы могли избежать этого, мы бы не прибегли к убийству и это отличает нас от них. Такие люди, прибегают к убийству ради развлечения, мы – чтобы спасти свою жизнь и защитить тех, кто нам дорог. И я хочу, чтобы ты это помнила. Если мне когда-нибудь еще будет суждено кого-то убить, я сделаю это без промедления, если на кону будет стоять твоя жизнь. И мне все равно сколько раз после этого они будут приходить ко мне во снах, я отвечу этим чертовым ублюдкам, что они перешли дорогу не тому человеку. – Он не прекращает смотреть в ее глаза, как будто это поможет передать ей его поддержку, ощутить ее по-настоящему, а не только из-за его пламенной речи. – Ты правда самое дорогое, что есть в моей жизни, Дейз. И ты стоишь того, чтобы за тебя бороться.

И он вновь приникает губами к ее в поцелуе, касаясь ее щеки ладонью, чтобы повернуть ее лицо под правильным углом. Его поцелуй, нежный, со временем перерастает в более требовательный. Уилсон будто наркотик, на который с каждой дозой подсаживаешься сильнее и уже не можешь остановиться. Джим осознавал, что ему отчаянно хочется большего, что тот этап, где они зажимались по углам и держались за ручки, был давно пройден. Но Бакстер не хотел давить, не хотел ее к чему-либо принуждать, поэтому этот поцелуй, пусть и передавал его намерения, все же не переходил тех границ, о которых, как ему казалось, они оба думали и которые осознавали. А может об этом думал только Джим. Ему хотелось обладать ею полноценно, хотелось, чтобы она поняла, как важна для него. В зомбиапокалипсисе он жалел лишь о том, что она никогда не станет его женой, никогда не будет носить его фамилию и кольцо на пальце, никогда не назовет его своим мужем и у них не будет уютного домика, где они будут выбирать цвет краски для стен будущей детской. – Я хочу, чтобы ты перестала бояться. – Произносит он, когда отстраняется от ее губ. – И перестала переживать, оставив это мне. Это – моя работа, Дейзи, беспокоится о нас всех.

Этот разговор окутывает его теплотой будто то одеяло, что лежало в его спальне, когда дед Уилсон впервые привел его к ним домой, указав на дверь со словами: «Здесь спать будешь. И нечего по дому шастать. Поспал и за работу» - ворчливо так, в его стиле, но благодарность Бакастер все равно ощущал. Сейчас, на неизведанной вражеской территории этого домашнего так не хватало, что казалось они его потеряли, но нет, вот оно – витает в воздухе меж ними, согревая этой прохладной ночью. Такой разговор согрел там, где не мог согреть костер, все еще горевший, но это пламя приобрело немного иной смысл, становясь очагом семейного тепла. И Джим на минуту пожалел, что Ной сейчас спит, не может присоединиться к ним, подытожив все сказанное дедовской мудростью или пахабной шуткой, которую он как всегда чуть сгладит из-за присутствия Дейзи. Храп, звонко разрезавший воздух, меж тем, все равно говорил о том, что дедуля где-то рядом, никогда не оставляющий их, как будто они могли нашкодить, если возможность подвернется.

Джим покрепче сжимает плечи Дейзи, чуть сильнее, чем ранее, прижимая ее к себе. После, он оставляет на ее макушке очередной чуть косой поцелуй, и вновь фокусирует взгляд на пламени, но теперь почему-то улыбаясь, пусть Уилсон этого и не видит. – Поспи, Дейз, поспи. – Произнесет он, шепотом, потому что все равно вероятность подслушивания была. Когда Ной хотел, он мог сымитировать все, что угодно. Дед должен был заступить на пост бдения буквально через час и Бакстер почему-то не сомневался в том, что он вскочит раньше, еще и наорав, что его не разбудили вовремя, а когда поймет, что будить его еще время не наступило, то не извиниться, а только выкинет что-то вроде: «а зачем разбудили тогда?». Джим любил Уилсонов очень искренне. Их семейная идиллия была настолько крепка и насыщена воспоминаниями, что все разговоры так или иначе начинались со слов: «а помнишь, как…» где дальше следовало что-то веселое, забавное. Например, как тот случай, когда Джим разбил любимую кружку деда, и, пока он не вернулся домой, они с Дейзи в панике метались по квартире, не зная, что с этим делать, куда бежать, где прятаться самим и куда прятать осколки. А дед просто пришел домой и взял другую в итоге, как будто и не понял, что эта не та, не его любимая. Зато, когда Джима лупашил за их с Дейзи поцелуй в подсобке, вот там-то он и вспомнил и про кружку, и про то, что «я все помню, щенок! Хотел из меня старого кретина, сделать?!». Джим до сих пор улыбался, вспоминая этот случай. Было в деде что-то, от чего он никогда не хотел бы отказаться.

Через мгновение он ощущает, как тело Дейзи расслабляется, а дыхание становится мирным, тихим. Ее голова чуть покачнулась назад, слегка давя ему на плечо, но его это не волновало. Он вслушивался в звуки ночи, но, если и ходил кто вокруг них, то далеко, как будто Уилсоны и он пребывали в невидимом защитном круге. А может оно так и было, кто знает? Треск костра успокаивал, но спать как не странно не хотелось, будто остатки адреналина все еще бегали по крови, не находя выхода, оттого просто на просто рождая бессонницу. Эта ночь стала особенной, закрепляясь в воспоминаниях как что-то светлое вне привычных домашних стен и Бакстер понял, что семья — это не четыре стены из камней, но что-то большее, а значит шанс у них есть. Шанс на то, что, несмотря ни на что они втроем найдут свое место, которое заменит им Дистрикт став чем-то родным в большей степени, чем протухший город, наполненный проблемами, войнами и борьбой за трон. Он в который раз осознал, что никогда бы не захотел туда вернутся, даже если бы сейчас кто-то протянул ему бесплатный билет в спасительную «мирную» жизнь, что здесь, пусть на каждом шагу поджидают опасности, он чувствует себя счастливым. И счастье это зависит и подогревается спящей рядом Дейзи Уилсон, которая уже давно не Уилсон, а больше Бакстер. И не надо никаких юридических закреплений, чтобы не отметить этот факт. Он закреплялся не бумажками, а сердцем.