От просторной церкви, построенной собственноручно еще до Божьего Суда, тянулась извилистая дорога между полями, сейчас желтыми и убранными. Прежде эта местность считалась пустырем, ручей пересыхал через лето, а на каменистой неплодородной земле мало что родилось, мэр города с удовольствием отдал окраину в аренду религиозной общине, несмотря на легкое беспокойство в городе, и сейчас, наверно, пожалел бы, будь он жив.
Молитвами, говорил Роберт своей пастве - тем, кто последовал за ним в этот ковчег, не затонувший в бурных мертвых водах. Молитвами эта земля дает нам плоды свои, молитвами питаются злаки и зерна, опущенные в нее. Молитвами - ибо бог хранит нас.
Молитвами, а не стенами, ограждающими захватившее и часть покинутого жителями города поселение. Молитвами, а не охотничьими ружьями и выструганными и обожженными кольями, вкопанными за оградой и сдерживающими подальше плотоядных чудовищ.
Молитвами и верой, ибо в них было спасение, обещанное спасение.
По дороге тянулись люди. Мужчины, женщины, дети - нарядные, умытые - шли к амбару, сейчас подсвеченному гирляндами, ранее украшавшими город на Рождество. Ночь еще не сгустилась, гирлянды казались блеклыми, но задавали настроение, в этом все и дело: настроении.
Урожай собран, занял свои места на складах, и амбар, где молотили пшеницу, сушили яблоки и вялили вишню, сейчас освобожден для праздника. Деревянный пол застелен свежей соломой, ворота распахнуты, из них тянется длинный стол, будто язык страдающей от жажды собаки. Несколько дней они готовились к празднику, обязательному дню Жатвы: мужчины стаскивали в амбар крепкие козлы, накрывали их деревянными щитами, на которых сушился урожай, женщины отыскивали на дне шкафов отрезы белой ткани, стирали и крахмалили, чтобы застелить щиты этими скатертями. Миссис Джеггинс, как и каждый праздник, тожественно принесла из города десять ярдов небеленого холста, от которого у Роберта немедленно началась аллергия. Отчаянно сдерживая желание расчесать руки в кровь, он сердечно поблагодарил пожилую леди и она, просияв, отправилась со своей ношей к амбару, чуть ли не позабыв о степенности и жалобах на суставы.
- Пойдем, Тони, - обратился Роберт к мужчине, стоявшему рядом с ним. - Ожидание не должно разочаровывать.
Тони пробормотал, что ожидание испытывает веру и Роберт улыбнулся, не оборачиваясь: вера Тони была испытана и прошла испытание, так же, как вера тех, кто вкусит свой хлеб в амбаре и пожнет плоды своего летнего труда, однако мужчине, что ждал своей участи в колодце, его безверие сулило лишь кончину.
- Наша вера с нами - разве ты не чувствуешь?
Отрицательного ответа на этот вопрос не предполагалось и Тони это знал.
Они не вошли в амбар вместе. - Тони свернул дальше, скрылся между хозяйственными постройками.
Напившийся антигистаминного Роберт, надеющийся, что сухая солома не вызовет у него насморк некстати, поднял руку в дверях, приветствуя собравшихся, пошел вдоль сидящих, чтобы оказаться во главе стола, там, где было его - почетное - место.
Он хлопал по плечам, пожимал руки, касался губами подставляемых женских щек, обнимал карабкающихся на скамьи детей - все эти люди были тут ради него и благодаря ему, благодаря ему у них была пища, безопасное место, семья.
То ли это, чего Ты хотел от меня?
К стропилам поднимались запахи от выставленной на этот импровизированный стол пищи: пироги из спелых яблок, жареная курятина на больших блюдах из покинутого магазина товаров для дома, настоящий фарфор, как много раз подчеркивала миссис Джеггинс, настоящий фарфор, сейчас такой не найдешь...
Ханна, его милая Ханна подмигнула ему, облизывая блестящий от соуса палец, и тут же вновь приняла вид кроткий и добродетельный - эта трансформация вновь заворожила Роберта, как и в первый раз, он оторвался от выслушивания горячей просьбы малышки Лили, просившей новую куклу, рассеянно погладил ее по голове и погрозил Ханне пальцем, наконец-то оказавшись на своем месте.
Пожал ее пальцы, вложенные ему в ладонь, потянул из нагрудного кармана простой светло-синей рубашки карманную Библию, и вдруг в амбаре воцарилась тишина, даже дети примолкли, усаженные родителями на места.
- Я хотел спросить о Жатве, - начал Роберт, положив Библию на стол, держа на ней ладонь. - Что есть Жатва? Только ли сбор урожая? Время Великого Жнеца, время отделения зерен от плевел?
Роберт обвел взглядом стол, задержался на некоторых лицах.
- Год за годом мы выращиваем пшеницу, каждый год бережно сажаем семена, ухаживаем за ростками, удобряем почву, укрываем росток от града, солнца и любителей поживиться - и в конце сезона, когда появляются плоды, мы собираем плоды и отбираем самые лучшие. Таков и божественный промысел - вот уже четвертый год идет великая Жатва, и неутомимые божьи слуги отделяют зерна от плевел, шелуху от плода...
Его голос поднялся к концу фразы, придавая ей легкую вопросительную интонацию - Джеггинсы тут же закивали согласно.
- Встань, Дэвид Килгрейв, - Роберт через стол взглянул на мужчину, три дня назад появившегося под стенами Бернсвилля.
Тот, заозиравшись, поднялся на ноги, вытирая о потертые джинсы внезапно вспотевшие ладони.
- Встань, чтобы ответить на вопросы. Ты уже три дня живешь с нами, вкушаешь наш хлеб - но с нами ли ты сердцем? Ответишь ли ты на наши вопросы, раскрывая душу так, как мы раскрыли тебе объятия?
Дэвид Килгрейв, стоя под сотнями глаз, кивал уже просто не прекращая, напоминая Роберту игрушку-болванчика, которые раньше можно было увидеть на торпеде автомобиля.
Роберт вытянул вперед руки, раскрытыми ладонями вверх, как будто обращаясь сразу ко всем:
- Кто хочет задать вопрос Дэвиду?
Он взглянул на Эшли, сидящую куда дальше от него, чем следовало бы, чтобы не привлекать к этому факту внимание - стоило ли беспокоиться о ней? Она причинила ему немало заботы, но стоило ли беспокоиться сейчас?
Отредактировано Robert Butler (2021-07-01 21:08:05)
- Подпись автора
Не будь побежден злом, но побеждай зло добром